— На два с половиной килограмма за месяц!

— Ещё и богатырем вырастет, прости, Марина, что на мозоль наступаю, а папашка его габаритный или мелкий был?

— Метр семьдесят восемь, плотной комплекции, у сына только его нос, а так, сам видишь, моя копия.

— Значит, вырастет за метр восемьдесят, они сейчас акселераты, и будет дядя Толик, задрав голову, разговаривать с Саньком, опять же, если кушать хорошо будет, — добавил Толик, видя что Санька навострил уши.

— Буду, буду. Я обещал!

9

Два дня проскочили быстро, Санька в поезде восторгался быстро пролетающими станциями, не успевая их рассмотреть, и вскоре уже подкатывали к Ленинградскому вокзалу.

Пока собрались с Санькой, народ уже подтянулся к выходу. Две стоящие впереди, ухоженные дамы заговорили меж собой:

— Инка, какой мужик! Вот это мачо!

— Да, ответила вторая, я бы не отказалась провести с таким недельку, а то и больше!

Марина, занятая вещами и Санькой, не видела, что там за мачо, а выйдя из вагона замерла, в отличии от Саньки, который с визгом влетел в объятья Горшкова.

— Надо же, обычная бабёнка и та-а-акой мачо! — фыркнула одна из дам.

Мачо же обняв одной рукой Саньку с роскошным букетом во второй, шагнул к Марине:

— Наконец-то, я заждался вас!

Сунув цветы ей в руки, он порывисто обнял её. Санька тут же повторил маневр, обняв маму тоже. Уткнувшись от неожиданности в грудь Горшкову, Марина судорожно вздохнула и замерла, Санька захлебывался от радости, а дядя Саша и мамочка стояли, напряженно замерев.

Горшков вздохнул и нехотя отпустил Марину:

— Поехали скорее, там баба Лена соскучилась!

Конечно же, поехали к Горшкову, Марина всю дорогу несмело улыбалась, глядя то на Саньку, то на цветы, а Горшков, бросая короткие взгляды в зеркало, чувствовал, как в душе становится тепло.

Потом были объятья с бабой Леной, бесконечные рассказы Саньки — уютный семейный вечер получился на славу. Баба Лена повела уставшего Саньку спать.

Посидели с Мариной в молчании, потом Горшков, кашлянув сказал:

— Давно хотел тебе сказать… все не решался… Тогда, когда в беседке ты меня увидела…

— Саша, не надо, всё давно прошло, — вскинулась Марина.

— Нет, надо, выслушай меня, прошу! — Он встал, подошел к окну и, отвернувшись, бездумно смотрел на ночной город.

— Я знал, что меня закроют не сегодня-завтра, добрые люди предупредили. Убегать, скрываться не было смысла. Да и нашли бы рано или поздно. А вот ты — это была большая проблема… скажи я тебе, что так будет, ты бы наверняка, как декабристка, ждала. Возила передачки… нет, послушай. А был ещё Рычаг, в то время имевший мохнатую лапу, и истово ненавидящий меня. Как думаешь, что бы с тобой, юной наивной девочкой было, знай он наверняка, что ты мне дорога?

— Ничего хорошего, — тихо сказала Марина.

— Вот, и я о том же. Думал я, думал, что уж тебе жизнь ломать, защитить тебя не смогу, так пусть лучше ты меня презирать будешь, чем быть для этих… сломали бы они тебя. Вот я и позвал Жанку, вроде как, по-старой памяти, воспылал к ней… Знал ведь, что ты придешь, вот и подгадал… И гложет это меня все двадцать лет, что не смог уберечь, но пусть хоть так вышло, не видела и не узнала ты всей этой грязи.

Он засунул руки в карманы брюк и стоял не поворачиваясь к ней.

— Поздно, как говорится, пить «Боржоми», но надо, чтобы ты знала… как я в тот момент удержался не рванул за тобой?.. А утром меня приняли, и завертелось. Сейчас, когда вас встретил, не могу я вас отпустить, мне же солнышко по другому светить стало… — он замолчал.

Стало тихо-тихо.

— Ты прости меня за тот вырвавшийся вопрос о том, что Саньку так назвала, мне Сергеевна рассказала, что это она имя выбрала ребенку, что ты была… — он выдохнул, — жаль, что Санькин биологический отец мне не встретился. А с другой стороны — хорошо, что его нет, я кощунствую, но это правда!

Горшков опять замолчал. Потом как-то тоскливо вздохнул:

— Ладно, пошли спать!

Марина встала, неслышно подошла к нему и робко обняла его со спины.

Горшков перестал дышать…

— Маришка, — хрипло выговорил он, — Маришка? Ты уверена, не пожалеешь? Я ведь не остановлюсь, слишком долго ждал тебя?

— Нет! — уткнувшись носом ему в спину, пискнула Марина.

Рывком обернувшись, он взял в ладони её лицо, долго вглядывался, а потом неверяще спросил:

— Неужели я дождался?

Она сморгнула, и по щеке покатились слезы. С невыразимой нежностью Саша собрал губами их и тихонько сказал:

— Я сделаю всё, чтобы ты больше не плакала, поверь!

А в коридоре, потихоньку пятясь, на цыпочках уходила баба Лена, плача и крестясь.

Горшков, сам себе удивляясь, — забыл когда был таким — бережно обнимая свою(НАКОНЕЦ-ТО!!!)Маришку тихонько, боясь насторожить, расцеловывал такое любимое лицо.

— Как я тебя ждал! Мне эти два месяца как два века оказались!

— Саша, мам Лена может войти, — смущенно выговорила Марина.

Саша улыбнулся, нежно целуя её в носик:

— Мама Лена наша всеми конечностями была за нас, уверен, сейчас крестится от радости!

Он осторожно отодвинул её от себя, вгляделся внимательно и подхватил на руки:

— Какая же ты худенькая, все косточки можно пересчитать, чем я и займусь в ближайшие часы и минутки, — не давая Марине что-то возразить, пронес по коридору в свою спальню. — Вот, прекрасная моя девочка, отныне и все время это твое место, иначе быть не может, моя жена, женщина, как кто-то говорит из ребятишек — сокровище сокровищное!! Боюсь только, что не хватит мне времени доказывать мою любовь! Маришка, — он закружил её по комнате, благо комнатка была немаленькая, — я вас люблю, сам не ожидал, что на такое способен! Мне Козырев когда ещё говорил, что без своей половинки не дышится, я всё не верил, идиот!

— Поставь меня на ноги, пожалуйста! — Марина все равно немного стеснялась.

Он поставил её на пол и тут же прижал к себе:

— Давай просто пообнимаемся!

И славно было вот так стоять в его объятьях, слушая неровный перестук сердца, Марина успокоилась. Спустя какое-то время она шевельнулась, подняла глаза на него и осторожно дотронулась до щеки, провела ладошкой по ней, он скосил глаза на ладонь… она же, осмелев, взяла его лицо в ладони и очень осторожно поцеловала в уголок губ… и всё… — у Горшкова сорвало крышу…

— Не могу! — И он припал к её губам, было такое ощущение, что он после раскаленной пустыни попал в оазис и никак не мог напиться.

Дальнейшее Горшков помнил как бы вспышками-урывками… вот он бережно целует её… Потом ощутив, что она отвечает, становится более отзывчивой, он уже с жадностью целует её… потом вспышка — уже полуобнаженные они, лихорадочно целуясь, помогают друг другу избавиться от так ненужной сейчас остальной одежды… вспышка… он с восторгом рассматривает свою худенькую девочку, млея от возможности трогать, ощущать, целовать… и тут же замирать от её сначала робких а потом все более уверенных прикосновений… потом все перекрывает ощущение восторга! Горшков отдавал себя до капельки, полностью растворившись в своей такой желанной и так долгожданной, единственно нужной ему женщине. Не было этих долгих двадцати лет, был только бесконечно влюбленный Сашка Горшков и его Маришка…

Оба долго приходили в себя… за окном серел рассвет. Горшков с удивлением осознал, что на самом деле летал где-то в космическом пространстве.

— Господи! Спасибо тебе! — воскликнул он про себя.

Маришка, уснувшая прямо на нем, тихонько дышала ему в шею, а он, растекаясь лужицей, боялся пошевелиться, вдыхая самый нужный ему запах — запах его женщины. Сколько он так лежал, ликуя, не понял. Маришка, бормотнув, сползла с него, повозилась, устраиваясь поудобнее. Он обнял её, прижал к себе, прикрыл легким покрывалом и провалился в сон.

И не слышали они, утомленные, как проснувшаяся баба Лена, стараясь не шуметь, радостно возилась на кухне, готовя праздничный обед, как проснулся Санька… Узнав, что мамочка с дядей Сашей спят, и шуметь не надо, пошел помогать бабе Лене. Вот таких суетящихся, их и застал заспанно-счастливый Горшков, проснувшийся на запах выпечки. Осторожно, стараясь не разбудить Марину, встал, и натянув домашние штаны, пошел на кухню. Его встретили два вопросительных взгляда, первым не выдержал Санька:

— Дядя Саша, вы с мамочкой жениться будете, правда-правда?

— Да, Санька!

Тот как-то тревожно спросил:

— И ты станешь моим настоящим папой?

— Да!

— Насовсем?

— Да!

— И я буду твой любимый сыночек?

Горшков, не выдержав допроса, сгрёб его в объятья:

— Ты уже давно любимый сыночек! Только, Сань, мы немножко поменяем тебе фамилию, и будешь ты — Горшков Александр Александрович!

Тот немного подумал:

— Александр Александрович, почему? А… понял, ты же Александр, баб Лена, я буду Горшков! А мама?

— И мама — Горшкова!

— А когда?

— В понедельник поедем, узнаем, как можно скорее всё и сделаем, а завтра переезжаете ко мне все.

— И будем у тебя всегда-всегда жить?

— Теперь надо говорить — «у нас», — чмокнул почемучку в носик Горшков.

— Ох, — Санька изо всей силы обнял Горшкова, — я так рад, что ты мой папа!

Баба Лена не скрывала слез:

— Я очень-очень рада! — она как-то замялась… — Теперь вы семья, я наверное…

— Лен Сергевна, у нас с Маришкой и Санькой одна мама и бабушка на всех — Вы. Не надо ничего придумывать. Места у нас, — он выделил слово «нас», — хватает, давно мечтал завести тещу. Вы ж Марине как мать, значит, и мне тещёю приходитесь. Не парьтесь, а надоест с нами жить, прикупим в нашем подъезде вам квартирку, прикиньте, как вам удобнее. А хрущобу вашу… — он скривился, — однозначно продавайте, ни на один день туда никого не отпущу!