— И всё же, я не хочу, чтобы ты присутствовала, — продолжал настаивать он, вот только тон его стал куда более мягким. Эта фраза была озвучена просто для протокола. Мира же только сильнее вскинула голову, выражая тем самым свою уверенность в необходимости её нахождения рядом с Максом, и сжала губы. Этот по-детски упрямый жест, даже заставил его улыбнуться, позволяя нервному напряжению немного отступить.

Максим кинул короткий взгляд на Артёма и кивнул в сторону Маши. Тот всё понял без слов и тут же потянул девушку к двери. Она и не думала сопротивляться и даже наоборот, спешила уйти как можно дальше от этого злосчастного кабинета. Почему-то вопреки логике и здравому смыслу, каждая встреча с матерью становилась для неё психологической травмой, тревожащей самые жуткие шрамы в её душе. Когда-то девушке казалось, что они уже затянулись и почти не болят. Но после первой встречи с Натальей почти шесть лет назад, всё изменилось, и новая боль не шла ни в какое сравнение с тем, что когда-то испытывала Маша, будучи ещё девочкой. Теперь всё стало куда хуже…


Как только дверь кабинета плотно закрылась за спиной Артёма, который вывел отсюда бледную растерянную Марию, Макс будто ощетинился и молча прошёл к хозяйскому креслу. Мира его так и не отпустила, и лишь когда он разместился за своим рабочим столом, встала за его спиной, положа обе руки ему на плечи. И этот её жест олицетворял самую настоящую поддержку, которая показалась Максиму истинным подарком небес. Он чувствовал, что Мира рядом, что она не даст ему сорваться и если понадобится, удержит силой. Или, в конце концов, вступится за него. Полезет драться… Почему-то эта странная мысль снова заставила его улыбнуться, хотя предстоял очень неприятный разговор.

В итоге он всё же посмотрел на сидящую напротив женщину и с усталым видом проговорил:

— Что вам опять от нас нужно? — Его голос звучал так, будто она не мать, а проситель милостыни, который приходит двадцатый раз за текущий день. Наверно, Макс бы и на дохлую крысу смотрел бы с большим удовольствием.

Под этим взглядом Наталья поморщилась, но всё равно умудрилась удержать на лице спокойное выражение.

— Всё то же самое. Чтобы вы уехали со мной. Ваше место не здесь, — таким тоном было бы куда уместнее обсуждать с партнёрами условия контрактов или выносить приговор осуждённому, но уж точно ни говорить с сыном.

— Мы сами разберёмся, где наше место, — звенящим от раздражения голосом бросил парень. — Но одно я знаю наверняка — оно точно находится как можно дальше от вас. Поэтому в сотый раз прошу, оставьте нас с Машей в покое. И поймите, наконец, что вы нам никто. Чужая женщина, и не больше. Вы говорили о своих детях? — он картинно развёл руками, покачал головой и с самым серьёзным видом добавил: — Мне жаль, но… я ничем не могу вам помочь. Ни мне, ни моей сестре ничего о них неизвестно. Может, они воспитывались в каком-нибудь другом детдоме. Или, попросту не дожили до сегодняшнего дня? Вы не пробовали искать на кладбище? Кстати нашу мать мы с Машей нашли именно там. Представляете, она погибла от горя, в тот день, когда отдала нас с сестрой в приют.

Наталья побледнела и с силой вцепилась в подлокотники кресла. Маска холодного равнодушия окончательно покинула её лицо, обнажая полную растерянность и явный шок. Она хотела что-то сказать, как-то ответить на монолог сына, но никак не мгла найти подходящие слова.

Максим на секунду зажмурился, а открыв глаза, накрыл своей ладонью руку Мирославы, лежащую на его плече. Девушка чувствовала, насколько он напряжён, кожей ощущала, что ему плохо, больно и дико обидно, но при этом выглядел Максим абсолютно равнодушным. Он смотрел на мать пустым ничего не выражающим взглядом и просто ждал, пока она сама покинет кабинет. Но Наталья вдруг подобралась, гордо расправила плечи и снова посмотрела на сына.

— Мне было шестнадцать лет — даже семнадцати ещё не исполнилось, — тихо процедила она. — И самым правильным, что я должна была тогда сделать, был аборт. Но я всё же решила, что не могу отнять жизнь у собственных детей. Я выносила вас и родила. Но воспитывать была не в состоянии, — она искривила губы в подобии улыбки. — Меня саму в то время нужно было воспитывать!

— Я не хочу ничего об этом слышать, — отрывисто произнёс Макс, с силой сжимая ручку Мирославы. — Или вы хотите, чтобы я поблагодарил вас за то, что дали нам с Машей возможность появиться на свет? — он горько усмехнулся. — Я благодарен. Спасибо. Но на этом всё.

— Вы мои дети, хотите этого или нет! — воскликнула вдруг Наталья, сверля сына диким взглядом. — И я хочу участвовать в вашей жизни. Я мать!

— Вы слишком поздно об этом вспомнили, — ответил он спокойно, но за этим показным спокойствием крылась такая боль, от которой хотелось выть. — Мы ждали, что мама одумается и придёт за нами. Долго ждали. Всё время всматривались в лица тех, кто приезжал в наш детдом. А потом поняли, что ждать бессмысленно. Вот тогда-то и решили считать наших родителей погибшими. Ведь только смерть может заставить отказаться от своих детей. Поэтому… Наталья Петровна, вы нам не мать. И я прошу… — он вздохнул, едва сдерживая собственные эмоции, — перестаньте искать встреч. Маша всегда очень плохо их переживает. Да и мне неприятны все эти беседы не о чём. Мы благодарны вам за подаренную жизнь… Это бесспорно. Но принимать вас после стольких лет тишины не станем.

— Но вы же приняли Иру! А она всего лишь тётя! — её возмущение было таким диким и искренним, что проняло даже Миру. Только теперь девушка окончательно удостоверилась, что эта женщина вообще не признаёт собственной вины. Она действительно считает, что Макс с Машей должны быть безмерно обязаны ей уже за факт их рождения. А их обиды она расценивала не иначе как простые капризы.

— Ира — наша семья, — Максим напрягся ещё сильнее и теперь в каждом его слове слышался звон натянутых нервов. Мирослава высвободила свою руку и обняла его за шею, уложив подбородок на его плечо. Она продолжала молчать, понимая, что любое её слово может сработать как спусковой механизм в том взрывном устройстве, которым сейчас являлся Макс.

— А я — нет? — выкрикнула Наталья, резко поднимаясь на ноги. — Я могу дать вам всё! Деньги, образование за границей, машины. Всё, что только пожелаешь! И взамен прошу всего лишь уехать со мной. Мы станем жить как настоящая семья.

После этих слов напряжённо застыл, а Мире показалось, будто каждая мышца на его теле вылита из стали. Говорить спокойно он уже не мог, а от срыва его удерживало только присутствие Мирославы и её тёплые объятия. И теперь, поняв, что Максим на грани, продолжать хранить молчание стало для неё невозможно.

Девушка медленно выпрямилась, упёрла в пышущую гневом женщину поистине ледяной взгляд и, демонстративно достав из кармана мобильник, набрала номер службы охраны. Но прежде чем нажать на кнопку вызова, всё-таки сказала:

— Уходите по-хорошему. Сами… или я вызываю ребят в масках, и они выведут вас отсюда силой. Только не жалуйтесь потом, что вам помяли платье или испортили причёску.

— Да как ты смеешь? — повысила голос Наталья, безумно желая придушить эту наглую вертихвостку, что не отходит от её Макса.

— Смею, — гордо отозвалась Мира. — Это мой дом, и у нас договор с охранной службой. Один звонок и… у вас появится возможность близко пообщаться с крепкими молодыми парнями и опробовать на себе их методы работы. Так что… даю вам десть секунд.

На этот раз ответа не последовало, а спустя половину отведённого на раздумья срока, Наталья просто встала и быстро вышла из кабинета. И только когда дверь за её спиной с грохотом захлопнулась, Максим позволил себе расслабиться и начал, наконец, нормально дышать. Мира же бросила свой мобильник на стол, а сама бесцеремонно забралась на колени к притихшему парню и обняла его за шею.

Говорить ничего не стала, прекрасно понимая, что сейчас это слишком неуместно. Сегодня и так было сказано слишком много, и теперь любые слова могут оказаться болезненными. Вместо этого, Мира уложила голову на его плечо, а руками принялась медленно поглаживать напряжённую спину. Иногда, особенно осмелев, запускала пальцы в его волосы на затылке. Нежно массировала плечи, а потом так увлеклась, что поцеловала его в шею и, не встретив ни возмущения, ни сопротивления, опустилась к ключице. Макс постепенно успокаивался, и она прекрасно это чувствовала. Но теперь ей оказалось мало просто избавить его от нервного напряжения, порождённого общением с матерью. Мира хотела, чтобы мысли об этой женщине убрались из его головы. Наверно, именно поэтому, сама прильнула к его губам, и её поцелуй уж точно не был невинным.

Но Макс и не думал возражать. Сейчас, как и всегда после разговоров с матерью, он чувствовал себя крайне паршиво. Возникало ощущение, что его просто взяли и макнули в помои, причём несколько раз. А Мира… она была его лучиком, его персональным спасательным кругом, а её осторожные касания и поцелуи кружили голову так, что из неё мигом вылетали все посторонние ненужные мысли.

Девушка действовала крайне осторожно, будто боялась, спугнуть его резким движением. Она с какой-то наивной непосредственностью расстёгивала пуговицы на его рубашке — медленно, одну за одной. А справившись с последней, попыталась стянуть мешающую ткань и с замираем сердца провела ладонями по загорелой коже на груди Макса.

А он не мешал… но и помогать не стремился. Почему-то ему стало интересно насколько далеко она готова зайти в своей самодеятельности. Руки Максима крепко сжимали её талию, не давая девушке окончательно соскользнуть с его колен. А когда тяжело дышащая Мира в своих поползновениях добралась до его ширинки и попыталась её расстегнуть, Макс поймал её ручку и вернул к себе на плечо. Поцелуй прервался, а раздосадованная таким обломом девушка, уткнулась лицом в его плечо.