Ступа лишь успевает дернуться, когда ему в челюсть приезжает крепкий кулак моего безопасника.

— Ты-то за что? — корчась от боли, скулит жалобно Ступа. Потирает место удара, а сам выжидательно пялится на меня. Словно зверь следит за своей добычей. Шакал хренов! Какая только баба из моих бывших позарилась на тебя? Перебираю в уме каждую и мысленно усмехаюсь. На полк — нет, а вот на роту точно и наберется. Но так и не могу ни одну из них представить в объятиях этого козлика.

«Почему всегда, когда речь заходит о шантаже, мы обычно думаем об адюльтере и порнухе? Вполне может быть любое другое преступление… Воровство… Убийство!»

Честно говоря, от страшной догадки меня словно током бьет. Пронизывает каждую клеточку острой болью. И душа вопит. Орет несмолкаемо. «Это он! Он!»

Сдерживаюсь из последних сил. Сжимаю руки в кулаки, пытаясь обуздать нахлынувшую ярость и не задушить эту тварь голыми руками. Вызвать полицию? Так вот он, майор, за столом сидит и смотрит на меня внимательно.

— Саня, — пихаю брата в плечо. — Иди-ка сюда! Покажу что-то.

Ворон лениво встает из-за стола. Обходит его с моей стороны и вместе со мной склоняется к ноутбуку. Напряженно следит за моими манипуляциями.

— Может, потом, Серый? — спрашивает, не понимая.

— Подожди, бро, — останавливаю, насупившись. — Посмотри на наши детские снимки, — говорю, стараясь казаться беззаботным. И только один человек из десятка собравшихся, понимает, о чем идет речь. Поникшая фигура посреди моего кабинета говорит сама за себя. Но я? Как же я раньше не догадался!

Одним щелчком открываю папку, где хранятся наши фотки двадцатилетней давности. На первой попавшейся нахожу Ступу. Он пьет из горлышка какую-то муть и нагло лыбится в камеру. Урод.

— И вот… посмотри, — открываю папку, где названием служит дата. День гибели моего отца. Тыкаю мышью в один единственный снимок. — Сравни, — прошу и все еще надеюсь на ошибку. Ну, могло же мне померещиться! От усталости, с бессонной ночи или с перепугу.

— Как ты догадался? — восхищенно шепчет Ворон. И спокойный взгляд загорается опасной яростью. — Я же этого подонка несколько лет искал!

— Я тоже, — киваю как китайский болванчик и даже смотреть не могу на Ступу. Боюсь, схвачу и разорву пополам.

Пытаясь хоть немного унять боль, делаю глубокий вздох. Ощущаю резкую боль за грудиной и снова стараюсь дышать ровно. Вдох. Выдох. И снова вдох…

— В тот момент даже не подумал на кого-то из своих. А потом, когда боль улеглась, навалились другие проблемы, — тихо отвечаю брату.

— Что скажешь, уродец? — Саня в полшага оказывается рядом со Ступой. Тянет за короткий ежик волос. — Говори, падла! Ты зачем нашего отца грохнул?

— Вашего? — изумляется Ступа. Видимо, само обвинение его не удивляет.

— Тебя Синявкин умудрился прихватить? Что у него было на тебя? Фотки с камер наблюдения? Свидетель? — трусит его Саня. А мне лишь хватает сил сдерживать самого себя. Не кинуться на проклятого врага, не размозжить ему череп. Поднимаю глаза к потолку. Там, на втором этаже, спят мои близкие: беременная жена и сын. Я не могу превращать их дом в место казни. И портить свою жизнь из-за мести тоже не желаю. Отца я давно оплакал. Пусть его убийцу я вычислил лишь спустя двадцать лет, да и то случайно, но изнутри поднимается потаенное неукротимое бешенство.

- За что? — выдавливаю из себя. Прислоняюсь стене, приказывая себе стоять на месте.

— Ты ж все время бахвалился… Отец то, отец это! Какой он классный, какой великий! А у меня — мать-одиночка! А кто батя — неизвестно!

— За это не убивают, — рыкает Саня, как пушинку приподнимая Ступу и давая ему под дых. — Говори, или хуже будет…

— Да что вы мне сделаете? Что?! — вопит тот, как потерпевший. — Вы же ничего не докажете!

— А нам и не надо, — усмехается Саня, показывая на свой айфон, осторожно приставленный к рамке-дереву. — Контора пишет, — ухмыляется злобно. — Ты думаешь, я тебя не закрою, идиот? Да ты тут уже на пожизненное наговорил…

Брат подхватывает за шиворот Ступу, собираясь чуть ли не волоком оттащить в полицию.

— Погоди, — останавливаю его и перевожу немигающий взгляд на Ступу. Как когда-то в детстве, он начинает ерзать. Ну, хорошо хоть не плачет, как в детском саду. — Ты думаешь, легко отделаешься? — спрашиваю со злой усмешкой. — Да я тебя сейчас в лес отволоку. Или сам с голоду сдохнешь, или кормом для какой животины станешь. Ты о сроке мечтать будешь, гад! Умолять меня станешь сдать твою тушу в полицию!

— Назарет, — хрипит Ступа, снова опускаясь на колени. — Пожалуйста… Я умоляю… Хочешь, отправлю дезу Шмелеву?

— У меня у самого ума хватит, — киваю на его сотовый, прилипший к руке Трофима.

— Он засек меня, понимаешь… Выследил и засек… Кто его вообще просил лезть?

— Куда? — рыкаю я утробно.

— Назарет, — окликает меня Трофим. — А это не связано с той историей, когда обнесли хату Савелия? В одиннадцатом классе…

— Да причем тут это! — досадливо мотаю башкой.

— Да ты вспомни, — не унимается мой друг. — Тогда еще у англичанки нашлись какие-то сережки из пропавших. Она так усердно врала, что ей их подарили. А потом слиняла из города.

— А имя кавалера так и не назвала, — киваю я.

— И сережки эти мамаше Савелия любовник-ювелир забацал, — подает от двери голос Элка, неизвестно за каким дьяволом просочившаяся ко мне в кабинет. — Вторых таких не было. Мать рассказывала, какой крик Савельева подняла, когда на родительском собрании увидела мымру в своих собственных серьгах. Еле откачали.

— Элла, — зыркаю предупредительно. — Заткнись, дорогая. Какое отношение мымра имеет к моему отцу? Не понимаю!

— Не называй ее так, — ощерившись, пыхтит с пола Ступа. — Ты даже ноги ей целовать недостоин!

— Кому? Элке? — смеется Трофим и осекается на полуслове.

— Ты трахался с англичанкой? — спрашиваю презрительно. — С этой мерзкой бабой? Да с ней же все физруки в подсобке…

Мотаю головой, желая только одного. Как это развидеть, блин! В какой песок засунуть башку? Или удрать наверх к жене и, прижав ее к себе, хоть на минутку забыть о крепко настоянном гуане двадцатилетней выдержки, выползающем из всех щелей.

— Я не трахался… Мы любили друг друга, — рычит сидящий на полу Ступа. — А этот козел, твой отец, нас застукал на вокзале. Моралист хренов. Сам на два дома жил, а свой нос совал, куда не прося…

Мощный кулак Сани прерывает исповедь Ступы.

— Да погоди, бро, — останавливаю его я. — Еще успеем намахаться. Сейчас главное, подробности узнать.

- Больше ничего не скажу, — отрезает Ступа, выравнивая дыхание. Вижу, как заходится у него грудь от кашля, а из глаз в три ручья льются слезы.

— Нет, — рыкаю нетерпеливо, — давай все. До конца. Как встретились? Что сказали друг другу? Куда ты потом делся? Все выкладывай. А то встретишь свою смерть в лесу. Будет больно. Обещаю.

— Твой папаша, — вздыхает Ступа, — он догадался, кто выставил хату у Савелихи. Я не мог этого допустить!

— А вы с англичанкой трахались прямо на рельсах? Почему отец так взбеленился?

— Стояли на перроне, а дядя Леша прямо на нас вышел. Даша как раз уезжала из города из-за этих дурацких серег Савелихи. А я провожал. Увидел нас вместе и сильно удивился. Сказал так со значением «не ожидал!». Ну и подписал себе приговор. Пришлось с пацанами, ну, с кем хату брали Савельевых, встретить его около гаражей…

Я смотрю в лицо человека, которого все эти годы считал своим близким другом. И вижу мелкого обозленного зверька. Нет, даже не зверя. Гадостную пиранью, одну из многих, что налетают на невинную жертву и объедают до кости.

— Откуда у Шмелева на тебя компромат? — спрашиваю, подходя ближе. — Говори!

— Так там камеры наблюдения висели у одного чувачка. А он под Синькой ходил. Вот я и попал.

— Там еще глазки висели, — криво усмехаюсь я. — Теперь доказать твою причастность труда не составит. Да и ты наговорил на всю катушку.

Подхожу к окну, не желая больше видеть эту мразь.

— Закрывай, пока я не грохнул, — тихонько говорю Сане. А сам, отвернувшись, смотрю, как над верхушками деревьев поднимается рассвет. Самое время отволочь Ступу в лес и оставить там под любым деревом или кустом. Время сейчас такое. Лес негостеприимен. И таит множество опасностей. И это не дикие звери. А мелкие гадские насекомые. Клещи. Родственники Ступы. Один укус превращает человека в инвалида и убивает собаку. Поэтому нормальные люди в это время ходят в чащу в защитных костюмах, закрывая все части тела.

Саня выходит куда-то, а потом возвращается обратно. Звякают наручники, а потом замки. Хлопает дверь. В комнате остаются лишь Трофим и Элка.

— Брысь отсюда, — велю я ей. И как только моя домоправительница, надувшись, выходит из кабинета, пишу сообщение Шмелеву.

— Они вернулись. Завтра Назарет уедет охотиться на кабана. Два дня не будет.

— Какой сегодня пароль? — спрашивает меня эта скотина. Пролистываю сообщения, которые уже видел раньше. Кажется, мне удалось уловить систему. Быстро печатаю сегодняшнюю дату, добавляя рядом с днем, месяцем и годом порядковый номер, нашедшийся в предыдущем сообщении. Настоящая шифровка в центр, блин!

— А ты сегодня что-то очень быстро ответил, — поддевает меня жук-навозник.

— Научился, — печатаю в ответ и перехожу в наступление. — Вы там в игрульки играете, или жену хотите выкрасть? Что-то я не пойму!

— Где встречаемся?

— А вы сейчас где?

— В избушке около ручья, — отвечает Шмелев, и я от возмущения грязно ругаюсь матом. Протягиваю трубку Трофиму.

— Ты это видел?

— Вчера там никого не было. Я лично проверял, — бухтит он, надувая щеки. — Назарет, ну ты же знаешь…

— Я уже ничего не знаю, Денька, — сокрушаясь, называю друга старым, давно забытым именем.