— Зачем ты отчитываешься перед матерью? Она же живет в своей мастерской. Она и не заметит твоего отсутствия. Будет лепить свои шедевры.

Задиристый Альберто Морэ выпалил эту фразу, когда Чезаре позвонил матери перед тем, как ребята пошли в ночной клуб.

Удар между глаз был молниеносным настолько, что Альберто пошатнулся и упал на колени. Отек и багровый синяк расползались под двумя глазами так быстро, как в ускоренном кадре. Чезаре наклонился и, сжав приятеля за щеки, вогнал ему в рот два пальца, схватив его за язык, сдавил так сильно, что у того на глазах выступили слезы.

— Еще одно слово о матери, и я вырву тебе язык голыми руками.

Тут же отпустил и вытер руки о куртку придурка.

— Пауууук! Тыыы…ты что сделал? — завопил Альберто, хватаясь за переносицу. — Что я такого сказал? Ты больной ублюдок!

Да, его называли Пауком. За длинные руки, за умение строить планы наперед и за то, что мог долго и методично истязать свою жертву и лишь потом «сожрать» окончательно. Например, как Борто Саторини. Борто посмеялся над Марко ди Мартелли. Скопировал его походку с тростью. Уже на следующий день его заперли в подвал и приковали к батарее ржавым обрывком наручников, как у копов, положили рядом топор, а неподалеку поставили кружку с водой. Через сутки Борто выл и орал, потом скулил от бессилия и изнывал от жажды, потом пытался содрать наручник и перебить тупым топором, а через двое суток начал пилить свою ногу… Тогда его отпустили и сказали, что, если еще раз ему придет в голову посмеяться над Марко ди Мартелли, он может остаться без ног. А если проболтается, где был, то отрежут язык. С тех пор Борто ни с кем из компании Паука не разговаривал. Он вообще больше не разговаривал, а через несколько месяцев его семья переехала в другой город. С разрешения капо, разумеется.

— Ты как-то замешан в том, что Саторини переезжают? — спросил отец за завтраком.

— А что?

— Я задал вопрос и ожидал получить на него ответ, а не другой вопрос.

— Они переезжают?

Марко положил вилку и посмотрел на сына.

— Ссылаются на плохое здоровье Борто и на травму ноги…

— Нда. Бедный Борто.

— Бедный Борто?

Марко ударил кулаком по столу, и они оба обернулись на дверь, опасаясь, что мать войдет в комнату.

— Его держали в подвале, на привязи, как собаку, и заставили отпилить себе лодыжку. Его отпустили, только когда он уже наполовину это сделал! И знаешь… мне почему-то кажется, что я знаю, кто за всем этим стоит…

— И кто?

— Черт! Я думал… я так надеялся, что ты…что…

— Что? Он получил по заслугам!

— Саторини были мне нужны! Они не последние люди в городе! А ты! Ты слишком похож на этого…

— На кого? А? На кого я похож, папа?

Огонь ярости погас, и кулаки Марко разжались. Он словно испугался своих слов и откинулся на спинку стула.

— На идиота, который не может сдержать свои эмоции. Впредь я не хочу слышать о твоих выходках и том, как ты пользуешься тем, что ты мой сын!

— Я этим не пользовался! Я разобрался с ним сам!

— Сам? А если бы знал, что тебя за это посадят и накажут?

— Поступил бы точно так же!

— Что здесь происходит? Вы ссоритесь?

Голос матери заставил обоих замолчать и растянуть губы в фальшивых улыбках.

— Так, немного поспорили. Садись за стол, любимая.

***



Тогда и появилась эта кличка. Паук. А потом кто-то сказал, что его дядю так называли. Но не только это спровоцировало всплеск дикого любопытства. Нет. Этот всплеск спровоцировало свидание с дедом. Старый Альфонсо жил в пансионате неподалеку от Палермо. Говорят, туда его отправил Сальваторе, а Марко не посмел ему перечить. В семье всегда была иерархия. Но…оставалось непонятным, почему после смерти дяди прошло столько времени, а деда из пансионата так и не забрали.

Старый, седой в инвалидной коляске он сидел на маленькой террасе с видом на море и смотрел вдаль. Они приехали с отцом, и Чезаре тогда исполнилось двенадцать, а деду — семьдесят пять. Они привезли ему зефир в шоколаде, свежую газету и новые очки. Для Чезаре это была первая встреча с дедом. До этого его душевное состояние не было стабильным, и врачи не разрешали им встречаться. Дед жил в полной изоляции.

Первым, что тогда сказал старый Альфонсо, было презрительное:

— Паук! Тыыыы…это тыыыы!

Чезаре попятился, а отец усмехнулся. Как-то даже довольно усмехнулся. Как будто ему понравилась реакция деда.

— Зачем…зачем вы привели его ко мне? Уведите! Я не хочу его видеть! Марселла! Уведи его! Уведи моего сына!

— Папа! — оборвал его Марко и протянул коробку с зефиром. — Это не Сальва. Это Чезаре.

— Убираааайся!

Взгляд деда стал более осмысленным. Он посмотрел вначале на Марко, потом на Чезаре и тихо сказал.

— Я не прощу ему того, что он выбрал ее. Никогда не прощу. Пусть не приходит ко мне… и сына не приводи. Больно смотреть… Пусть уйдет.

Тогда Чезаре понял, что они с дядей похожи внешне. И начались поиски информации. Но ее настолько умело спрятали и скрыли, что не удалось узнать ничего, кроме того, что было известно и так. Но обрывки бесед, какие-то куски информации, все, что по крупицам собирал о дяде, вызывало жгучее любопытство и восхищение.

Приезд живого и невредимого Сальваторе стал для Чезаре потрясением. Он не мог поверить, что оригинал оказался в тысячу раз интереснее чем тот, кого он нарисовал себе в воображении. Вот она мощь. Вот она власть, плещется на дне его черных глаз, вот он страх….на ментальном уровне. Когда люди трепещут рядом с ним, когда боятся даже взгляд поднять. Чезаре показалось, что он увидел этот страх даже во взгляде отца… а вот реакция матери была странной. Казалось, она вот-вот упадет в обморок. Потом вся эта острота от приезда дяди немного притупилась. Но любопытство и восхищение остались и росли изо дня в день. Казалось, нет ничего, что этот человек не умел бы делать. Он дрался на ножах, выпиливал из дерева фигурки, стрелял, как черт, скакал верхом, дрался, говорил на нескольких редких языках… Женщины смотрели на него, как на Дьявола, и трепетали, едва он входил в помещение. Эти томные женские взгляды и ревность с завистью и ненавистью в глазах мужчин.

Рядом с Сальвой отец сделался каким-то маленьким, хилым, словно сгорбился и… это было как-то естественно и почему-то вызвало в Чезаре жалость… к отцу. Неприятное чувство, о котором он не хотел задумываться.

Вот и сейчас, когда ему принесли коробку с этой головой… казалось, отца стошнит в траву, а Сальва равнодушно закрыл коробку и куда-то унес под мышкой. Гости в экстренном порядке покидали усадьбу, мать ушла вглубь дома вместе с отцом, а Чезаре пошел по аллее вниз. Туда, где рос вереск, где на ветке дерева остались обрывки веревок от качели, где виднелась беседка, увитая дикими розами. Пусть сами разбираются с этой головой… все равно ему не скажут правду.

Значит, это дядя выкупил поместье своих родителей… Но почему сразу не сказал отцу и матери? Задумавшись, парень брел между акациями и пальмами, проводя руками по стволам деревьев, пока вдруг не ощутил под пальцами что-то вырезанное. Прямо там у поляны с вереском. Обернулся и внимательно всмотрелся в кору, на которой отчетливо было видно вырезанное «S+V». Сальва плюс…кто? Ведь это первая буква имени дяди, а девушка? Кто вырезал эти буквы…не женская рука. Слишком глубоко, слишком рвано для женщины. Провел пальцами вверх и вниз.

— Исследуешь местность, Чезаре? Или испугался подарка?

Вздрогнул и обернулся, чтобы встретиться взглядом с почти черными глазами Сальваторе.

— Нет. Устал от толпы.

Отвернулся и снова провел пальцами по коре.

— Сальваторе и… и кто? М? Ведь это ты вырезал, да?

— Девочка, в которую я был влюблен.

Ответил Сальва и сам склонил голову, рассматривая ствол дерева. Массивные челюсти сжались, и сквозь аккуратно постриженную щетину стали видны желваки. В уголках, прищуренных глаз появились морщинки. И взгляд затуманился поволокой, как будто все мысли унеслись куда-то очень далеко.

— И где она теперь, эта девочка?

Теперь сам Сальва провел пальцами по вырезанным буквам и облокотился о ствол рукой.

— Выросла, вышла замуж, родила сына.

— Она тебя не любила?

— Я думал, что любила, но женщины умеют врать и лицемерить намного лучше нас, мужчин. Поэтому я ошибался. Не любила.

— Значит, у вас не сложилось?

— Да, у нас не сложилось.

Прозвучало с горечью, чем сильно удивило Чезаре. Он привык видеть дядю саркастичным, веселым или злым и жестоким, а вот таким печальным даже себе не представлял.

— Ты все еще ее любишь?

Усмехнулся и посмотрел на племянника.

— Заметно, да? Ди Мартелли отличаются редкой преданностью даже тем, кто этого не достоин. Они все однолюбы.

— И все же ты женат на другой.

— Я мужчина, Чезаре, а любовь и мужские потребности не имеют друг с другом ничего общего. Если бы твой любимый ресторан закрыли, ты бы перестал есть?

И расхохотался, хлопнул племянника по плечу.

— Ты сравниваешь любовь с едой? Это разве не кощунство?

— Я сравниваю с едой секс. В любимом ресторане всегда вкуснее, но какая разница, в какое мясо вонзить голодные зубы.

Чезаре немного смутился. Ни отец, ни мать не говорили с ним настолько откровенно. Но с дядей это было естественно и непринужденно. Он не относился к нему, как к младенцу, в отличии от отца и от матери. Чезаре мог себе только представить сколько такого мяса желает, чтобы его сожрал Сальваторе ди Мартелли. И внутри опять появилось это ощущение восхищения и зависти. Едкое желание стать таким же, иметь такой же успех у женщин, успех во всем.

— Пойдем отсюда. Я покажу тебе весь дом.