— Вставайте, синьорита. Я отведу вас в лабораторию.

Я уже к тому времени не сопротивлялась. Привыкла. Как будто это было чем-то совершенно нормальным — отдавать свою кровь, когда это потребуется для нормального функционирования Марко.

— Я недавно сдавала. Это слишком часто. — возразила скорее машинально.

— У меня приказ. Мне все равно.

Сухо сказал парень в темном костюме и с наушником в одном ухе. Да, им все равно. Всем здесь все равно. Только Марко всегда переживает, только он приходит узнать, как я себя чувствую, только он присылает мне шоколад и сладости с кухни.

Кровь брала все та же девушка с миндалевидными синими глазами и темными курчавыми волосами, выбивающимися из-под медицинской шапочки.

— Я только недавно сдавала… Разве можно так часто?

На меня не обращали внимание, перетянули жгутом руку и вонзили иглу в вену, и я почти сразу же поплыла, провалилась в пропасть.

В себя пришла от звука голоса… знакомого и такого страшного для меня теперь.

— Всю кровь, Марса. На нужды клана.

— Пожалуйста… Сальва, умоляю. Сальвааа! Меня это убьет!

— Я буду скорбеть.

Ощутила, как меня подняли на руки, в ноздри забился знакомый запах, легкими покалываниями потек по венам, оживляя, пробуждая.

— Сальваааа.

— Прощай, Марса!

Меня уложили на что-то мягкое, с запахом свежести, повеяло прохладой и ужасно хотелось спать. Но это был не сон, а скорее слабость и полудрема от нее. Когда тяжесть сковывает все тело и нет сил поднять даже руку.

Ощутила, как чьи-то пальцы убрали волосы с моего лица, как очертили мои скулы, губы, нос, как будто рисуя. Кто-то уселся рядом, грузно придавив кровать.

А потом я услышала его голос.

Я сдаюсь призраку любви,

А на преданность брошена тень.

Она единственная, кого я обожаю,

Королева моего молчаливого удушья.

Разрушь эти сладостно-горькие чары надо мной,

Вырвись из рук судьбы,

Сладостно-горькая,

Я не сдамся, она владеет мной.

Я несу этот крест,

Она стала моим проклятием.

Разрушь эти сладостно-горькие чары надо мной,

Вырвись из рук судьбы,

Сладостно-горькая!

Я хочу тебя.

О, как я хотел тебя,

И ты нужна мне.

О, как я нуждался в тебе.

(с) Перевод Bittersweet (Apocalyptica)

* * *

Палермо 2003 год

Сальваторе


Уснула. Из вены торчит шнур, который питает ее глюкозой. И он сидит на полу рядом, запрокинув голову так, что ему видны ее тонкие пальцы, свисающие с кровати слева от его головы. И он, словно верная псина, охраняет ее сон. Чтоб никто не разбудил и не тронул… Проглядел. Не проконтролировал. Не думал, что кто-то посмеет. Любуется ее запястьем, очертанием фаланг и коротко обрезанными ногтями. Он бы сдох, если бы они добровольно коснулись его лица, как когда-то. Вначале ему кажется, что это она так тяжело дышит, что, кажется, кровать дрожит, а потом понимает, что это его всего трясет. Потому что испугался, когда ее бледную до синевы увидел, когда пульс едва прощупался… Весь свой гнев на Марсу обрушил. На бывшую любовницу, верную, преданную…. Она поплатилась жизнью за то, что посмела попробовать отнять у него Вереск.

Пока спит, пока есть перерыв между ненавистью, тянется своими дрожащими пальцами к ее. Трогает кожу. Скользит между ними, сплетая со своими. И трясет так, как будто ничего более эротичного, более откровенного никогда не делал. Поднес к губам и прижался с широко открытым ртом к запястью, глаза закрыл, вдыхая, втягивая, вжирая ее запах. Не выдержал, потерся о ее ладонь. Жадно, как психопат, как избитый хозяйкой, виноватый пес.

— Моя единственная слабость, — едва слышно, — моя одержимость. Вереск. Ты, всегда только ты. Чтобы не делал… только ты, проклятая. Все на тебе завязано. Я расту, крепну, изменяюсь, матерею, я завоевываю этот гребаный остров, подминаю под себя людей, ставлю на колени самых сильных из них… а ты неизменна внутри меня. И я всегда получаю то, что желаю, выдираю у жизни, иду по трупам. Но все ничтожно, все не имеет никакого значения. Никакой радости от победы, никакого гребаного торжества. Потому что я всегда хочу только тебя! Тебя, бл*дь!

Приподнялся и склонился над ней, над ее лицом.

— И я тебя получу! Ты моя, Вереск! Ты принадлежишь мне!

Распахнула тяжелые веки и, едва шевеля губами, произнесла:

— А я тебя ненавижу и всегда… слышишь, всегда буду желать тебе смерти.

Ударила, засунула лезвие под ребро, достала до сердца и несколько раз провернула. Каждое слово — убийца.

— Значит, ты будешь желать ее и себе. Одну я тебя здесь не оставлю.


Италия. Сан-Биаджо

2005 год


— Доброе утро, жена.

Подскочила на постели, но не тут-то было, ее руки привязаны к спинке кровати за тонкие запястья. Не встать, не сдвинуться с места. Снотворное, добавленное в чай, сыграло свою роль. Она спала как убитая, а он сидел у ее постели, запрокинув голову, как когда-то, и не мог уснуть. Не мог даже лечь рядом. Потому что ее ненависть наэлектризовала воздух с такой силой, что, казалось, он взорвется.

— Я думала, ты уехал. Отпусти меня немедленно!

— С чего бы мне уезжать? Я только что женился и собираюсь провести незабываемый медовый месяц со своей женой.

— Ты хотел сказать — ужасный месяц.

— Для кого как. Для меня он более чем охрененный. Я собираюсь весь этот месяц зверски трахать тебя.

Сальваторе стоял перед ней с наглой ухмылкой, ему нравилось заставать ее врасплох. Решила, что он оставит ее в покое. Размечталась. Он слишком долго ждал, слишком долго искал эту маленькую дрянь и теперь, когда нашел, не собирался отказывать себе ни в чем. Подошел к постели и наклонился над застывшей девчонкой. Она смотрела на него с вызовом и дергала связанными руками. Сиреневые глаза наполнены яростью и болью. Как всегда, мать ее. Беспрерывно, всегда для него только один и тот же взгляд. Ничего… он привык. Лишь бы видеть ее глаза… потому что от мысли, что они закрылись навсегда, он едва не превратился в живой разлагающийся труп. И если его больная, дикая любовь к ней безответна, ему насрать. Ее и на десятерых хватит. И он убьет каждого, кто посмеет им помешать. Или… причинить ей боль. Потому что мучать ее может только он сам.

— Отпусти меня немедленно.

— Мне нравится, когда ты беспомощна.

— Почему? Потому что боишься, что я выцарапаю тебе глаза?

Расхохотался, а внутри все дернулось от ее взгляда, полного адской и черной ненависти. Взгляд-смерть. Ничего, малая, подохнем вместе.

— Нет, потому что так я полноценно ощущаю свою власть над тобой… а еще, чтобы наказать тебя за все, что ты натворила, маленькая моя сучка. Когда ты дергаешься на кровати, твоя грудь подпрыгивает, и у меня встает.

— Как же ты…отвратителен.

— Ты скоро узнаешь, насколько отвратительные вещи я с тобой сделаю.

— Я буду молить Бога, чтобы умереть до того, как это произойдет.

— Позовешь его, когда будешь кончать.

— Никогда! С тобой никогда! — выпалила, и щеки стали пунцовыми от прилившей к ним крови.

— Однажды уже кончала.

— Тогда я не знала, какая ты мразь.

— Ничего, мы будем знакомиться дальше, чтобы ты представляла, КАКАЯ я мразь в полной мере.

Подошел к ней и прислонился лбом к ее гладкому лбу, зарываясь в разбросанные по подушке волосы пальцами. Вдыхая запах вереска и чувствуя, как скачет сердце в груди. Бешено соскучился по ней за эти годы, адски изголодался, и плевать даже, если это не взаимно. Привлек к себе за затылок и коснулся губ губами. Пробуя на вкус. Провел языком по ним, а потом не выдержал — зарычал и набросился на ее рот, впиваясь со всей силы, ударяясь о зубы, чувствуя вкус ее крови во рту, ворвался языком, сплетая с ее, забирая прерывистое дыхание. Резко отстранился, чтобы любоваться раскрасневшимся лицом, влажными от слюны красными губами с капелькой крови на нижней. От ее красоты хочется взвыть, но вместо этого он гладит ее скулу, ласкает большим пальцем уголок рта.

— Думала обо мне, Вереск? М? Когда со своим Ромео зажималась, обо мне вспоминала?

— Ни разу! — хрипло выкрикнула, пристально глядя ему в глаза, тяжело дыша и слизывая языком кровь с губы. — Забыла, как только удрала с этого проклятого места… Хотя, нет. Вру. Я вспоминала о тебе в кошмарных снах, а когда просыпалась… молила Бога о том, чтобы это был просто сон.

Специально злит его, режет словами-лезвиями, вспарывает ему вены и знает об этом. Думала. Он знает, что думала. Видит по ее затуманенному взгляду, слышит в участившемся пульсе и по рваному дыханию…и по запаху.

Усмехнулся и, одной рукой обхватив за талию, резко прижал к себе, привздернув вверх.

— Ты все еще не умеешь лгать, только кусаться, — демонстративно принюхался, — не думала, говоришь, — склонился к ее уху и провел языком по аккуратной раковине, по мочке, а потом закусил и резко выпустил, — ничего, малая, я заставлю тебя думать именно сейчас…, — опустил ладонь на ее ягодицы и сильно сжал, вдавливая в себя, — не бойся, тебе понравится.

— Меня стошнит, когда лапы убийцы коснутся моего тела.

— Не стошнит… поверь. Тебе понравится. Ты будешь ненавидеть не только меня, малая, но и себя тоже… за то, что хочешь меня.

Сжал ее подбородок пальцами, заставляя посмотреть себе в глаза:

— Не помню, чтобы тебя тошнило, — провел второй рукой ниже по упругим ягодицам под ночнушку, поднимая ее вверх, касаясь кончиками пальцев, — когда я ласкал тебя, — отодвинул полоску трусиков и мощно погрузил в нее средний палец на всю длину. Всхлипнула, а Сальва резко выдохнул в миллиметре от ее губ, приоткрыв рот и щелкнув языком, — даааа, когда цветок вереска терся о твой клитор. А я представлял, как вылизываю тебя всю и трахаю языком, — толчок пальцем, несильно. Только подразнить, сжимая подбородок и заставляя смотреть себе в глаза, видя, как плывет ее взгляд, — тебя когда-нибудь трахали языком, Вереск? Твой Ромео лизал тебя?