Глава девятнадцатая 2005 год

Китай. Шанхай. 2005 год


Прощать убийцу — значит убивать.

(с) Шекспир. Ромео и Джульетта

Бабочки машут рванными крыльями.

Бьются отчаянно в паутине безумия,

Плачут и стонут, кричат от бессилия…

Строчки все белые, грязно— стерильные…

ЧастОты не ловят, настал апокалипсис.

Где-то в душе сигналы бедствия…

Ранами в памяти задержалася

Скорее не боль, а ее последствия…

Ближе нельзя… Ты и так под кожей

Пальцы мои-твои…я не думала,

Все невозможное было возможным…

Взрывом твое-мое безумие.

Правда так часто ложью кажется,

Плюсы похожи на стертые минусы.

Но не порвется и не развяжется…

Прозрачная нитка больной одержимости…

Точками, знаками, текстом, матами.

Вечными "если бы" обреченные.

Полусловами лишь нам понятными…

К высшей заранее приговоренные…

Ульяна Соболева

Мы поселились в гостинице. Это был огромный, невероятный небоскреб, уходящий шпилями в небо. Наш этаж где-то посередине с видом на море, которое напоминало своей застывшей гладью зеркало. Казалось, я его вижу из окна самолета. Никогда не бывала на такой высоте.

Страшно, и дух захватывает. Но Сальваторе был прав, здесь мне казалось, что все самое жуткое осталось в другом месте, как будто я смогла временно перешагнуть темноту. Отстраниться о нее. И эти колосья вереска в вазах, запах лаванды, сиреневая постель и белые ковры, в которых ноги утопали по щиколотку. Я словно избавилась на время от ненависти и призраков, душивших меня стонами о возмездии. Стало легче… я позволила себе побыть какое-то время Вереск без мучительных угрызений совести. Совсем чуть-чуть.

— Тебе нравится?

Его голос, как всегда, будоражит, вызывает сладкую истому внизу живота, обволакивает туманом тягучего, непреодолимого влечения.

— Да. Здесь очень красиво. Сказочно. Я мечтала побывать в Шанхае еще в детстве.

— Ты рассказывала, я помню.

— Казалось, что тебе неинтересна моя болтовня с Марко.

— Тебе казалось…. Мне было интересно все, что касалось тебя.

Стал позади меня, опираясь ладонями на стекло, выдыхая мне в затылок, вызывая вихрь мурашек своей близостью. Я не верила ему, не верила ни единому слову. Такие, как Сальваторе, играют с женщинами, удовлетворяют свои потребности и умеют красиво говорить. Я слышала, как он умеет соблазнять… как умеет шептать своим дьявольским голосом. Как тогда Лауре.

— Когда я уехал в Америку, — пока он говорил, его длинные пальцы ласкали мои волосы, — и жил у дяди, я каждый день рисовал наш дом. В тетради. Старой общей тетради, найденной в комнате тетки Мардж, — кажется, он заплетал мои волосы в косу, и мне это нравилось. Чувствовать нервные, длинные пальцы Сальвы, позволять ему трогать себя и позволять себе наслаждаться этими прикосновениями, — вначале продумал, каким будет фундамент, потом стены, окна и комнаты. Я никогда не учился этому… никогда не был художником. Но я видел, каким он будет, наш дом… Уже тогда я знал, что ты принадлежишь мне.

— И где… этот дом теперь?

— Не знаю. Кажется, я привез тетрадь с собой, но она исчезла.

Потому что ее не было, и он мне лжет. Потому что рот Сальваторе ди Мартелли источает только яд.

— У нас не может быть общего дома, и ты это прекрасно знаешь. Твоя усадьба для меня тюрьма… а у меня нет ничего своего.

Ладонь скользнула по моей шее, лаская, касаясь очень нежно кожи.

— Наш дом там, где нам хорошо… мне хорошо с тобой везде.

Развернул к себе, убирая волосы с моего лица, рука потянулась за колоском в тонкой, высокой, белоснежной вазе. Достал его и провел по моей щеке, прожигая своим огненным, черным взглядом. И я знаю, что сейчас будет. Знаю, потому что мое тело мучительно отзывается. Особенно когда колосок скользит по ключицам и западает за ворот халата. Все эти несколько дней Сальва отсутствовал. Я слышала, как ему звонят, как он говорит по-английски, как договаривается о встрече. Он уезжал по своим делам и возвращался почти под утро, а я делала вид, что крепко сплю, и он не будил меня. А утром снова слышала, как он уходит. Злилась, утыкаясь лицом в подушку. Никакой это не медовый месяц. Просто потащил с собой… и запер в четырех стенах. Я слышала его разговор с одним из китайцев. Слышала как-то спросил — возьмет ли он меня на встречу, и Сальва ответил, что на переговорах женщине не место.

— С кем встречается твой брат?

Спросила у Марко за завтраком, пока тот рассматривал свежую газету на веранде, где мы встречались каждое утро.

— С неким господином Джаном Хён. Тебе это ни о чем не говорит.

— Да, ни о чем. И зачем им встречаться?

— Ты знаешь, что такое триада?

— Нет. Впервые слышу.

— Это китайская мафия. Так вот Джан Хён один из самых влиятельных людей в триаде.

Марко, не глядя на меня, положил газету и отпил чай.

— Разве Сальваторе не рассказывал тебе?

— Нет… мы с ним не обсуждаем его дела.

— Ну да. У вас есть более интересные занятия.

Я положила десертную ложку на блюдце и посмотрела Марко в глаза.

— Что ты имеешь в виду?

— Всего лишь то, что, кажется, твой брак все же может стать счастливым.

— К чему ты мне это говоришь?

Марко встал из-за стола и отошел к окну. Раздвинул шторы-жалюзи, открывая вид на море.

— Я думал, ты хочешь свободу.

— Зачем хотеть чего-то недостижимого?

— Нет ничего недостижимого, если хотеть!

— Я хочу! Но это ничего не изменит. За мной не прискачет принц на белом коне и не заберет из логова дракона, не разверзнется небо, и добрая фея не наколдует мне счастья. Так чего мне хотеть? Мне не жить? Не дышать?

Марко повернулся ко мне.

— Главное, что ты по-прежнему этого хочешь.

Сказал он и вышел с веранды. С каждым днем он казался мне все более и более странным. Казался каким-то отчужденным, как будто не от мира сего. И я не понимала его пространственных разговоров, его намеков и… его злости. А ее я чувствовала. Марко злился. И я не знала на что именно.

* * *

Это был первый день, когда Сальваторе остался со мной. И я испытывала разочарование в самой себе за то, что где-то в глубине души рада этому и соскучилась по нему. И в то же время хочется сказать, чтобы убирался. Что мне спокойней и лучше без него.

— Поехали… купим тебе вещи и погуляем по сказке, малая.

Отобрала у него колосок и отшвырнула в сторону. Улыбается. Нагло, самоуверенно. Знает, что возбудил этими прикосновениями, и наслаждается своей властью.

— Не хочу. Мне нравится здесь.

— Тогда сиди одна в этом номере. Я вернусь только к вечеру перед приемом.

Направляется к двери, зная, что я побегу следом. Что не захочу сидеть здесь одна. Но я побежала не сразу. Дождалась, пока выйдет из номера, пройдет к лифту. В это время сдирала с себя халат, натаскивая через голову очень легкое льняное платье и на ходу обувая сандалии. Догнала его возле лифта. Не смотрит на меня, смотрит на табло, где меняются этажи, пока кабинка едет к нам.

Украдкой бросаю на него взгляды. Он не похож на себя. На нем нет неизменно черных вещей. Он одет иначе, как-то небрежно, легко. Сейчас он очень похож на того Сальву, который впервые появился в нашем доме, который спасал волчонка и назвал меня Вереск. Придержал рукой дверцы лифта, пропуская меня вперед, но едва они закрылись, вдруг вдавил меня в стену, наваливаясь сверху, впиваясь в мой рот своим вечно ненасытным, чувственным ртом, сжимая мою грудь обеими руками, расстегивая пуговки платья, обхватывая голую грудь и сдавливая соски, лаская их большими пальцами. Потом так же резко отпустил, когда лифт остановился на каком-то этаже. Я едва успела выдохнуть и держалась за стену, чтобы не упасть, тяжело дыша, зная, что у меня мокрые губы, всклокочены волосы и торчащие соски, которые я прикрыла, сложенными на груди руками.

В лифт зашла пожилая пара китайцев. Они многозначительно посмотрели на нас, потом друг на друга и улыбнулись. Я тут же поправила волосы и ворот платья, а элегантная старушка указала мне маленьким пальчиком на неправильно застегнутую пуговку.

Когда мы выходили из лифта, она шепнула мне по-английски:

— Когда-то мой муж успевал отлюбить меня, пока лифт спускался на первый этаж. Это было так чертовски прекрасно. Наслаждайтесь молодостью. Дорогуша. Любите… пока можно. И… пока нельзя!

И подмигнула. Вся краска прилила к щекам. А Сальва уверенно взял меня за руку, увлекая к машине.

Нет, мы не пошли по шикарным бутикам. Мы поехали вместе с невысоким, седым гидом и охранниками на рынок тканей с небольшими магазинчиками, стоящими вплотную один к другому. С яркими неоновыми вывесками, снующими туда-сюда людьми и такими же сочными тканями, и нарядами в витринах.

— Что мы здесь делаем?

— Выбирай любую ткань, и тебе здесь же из нее сошьют платье.

— Любую? — с неверием спросила я.

— Любую, малая. Какую хочешь.

Я осмотрелась по сторонам с видом заворожённого ребенка, попавшего в лавку драгоценностей и игрушек. Вначале робко осматривала рулоны, трогала нежнейший шелк. Потом осмелела, прикладывала к себе, и смотрела на Сальву, он отрицательно качал головой, и я брала другую ткань. Пока не выбрали белый тончайший шелк с золотистой ручной вышивкой.

Сальваторе о чем-то поговорил с продавцом, и швея принесла высокий стул, на который влезла и принялась обмеривать меня со всех сторон, тут же выкраивая на столе. Меня отвела в небольшую примерочную, где я разделась до нижнего белья.

Он зашел следом за мной, задернул штору и оттеснил меня к зеркалу.