Ульяна Соболева - О ком плачет Вереск

— Их надо проучить. Убить всех, кто приедет на эту встречу, а самому главному отрезать язык и отправить его вдове.

— Копов будет слишком много. Это национальный праздник.

— Порка должна быть показательной, но неожиданной. Этот сукин сын должен сдохнуть на глазах у всех…. вместе с копами.

Я судорожно сглотнула, и кто-то вдруг накрыл мне рот ладонью. Марко. Он потащил меня в сторону домиков для прислуги.

— Это что…это…

— Не знаю. Может, игры такие.

— Игры?

— Да. Квест там какой-то или…

Все он прекрасно знал. Это я ничего не знала. Это я жила в своем розовом мире, где добро побеждает зло, а парень, который любит животных, не может стать серийным маньяком. А ведь все очень просто… кто сказал, что серийные маньяки не любят животных?

— Где он?

— Здесь. У ограды.

Марко привел меня к яме, выкопанной под самым забором. Я глянула вниз и тихо вскрикнула, увидев там Сальваторе в окровавленной рубашке.

— Пришла посмотреть — не сдох ли я, малая? К краю не подходи, а то труселя твои увижу.

Крикнул Сальва снизу, усмехаясь своей самодовольной ухмылочкой.

— Придурок! Я в шортах!

— Вылезу уши надеру! За придурка!

— Ты вылези сначала, верзила! На вот! Сил наберись!

Швырнула ему в яму кусок пирога, завернутый в салфетки и в полиэтиленовый пакет.

— Мммм, буччеллато. Люблю.

— Пошли! Кто-то идет!

— Верзилааа, — крикнула, но Марко потянул меня снова в сторону, — я ночью приду!

— Та ладно, а от страха в трусишки не наделаешь?

— Сдались тебе мои трусы!

— Беспокоюсь о тебе, малая! Я заботливый!

— Идем! Я же сказал, что он в порядке!

Марко утянул меня за кусты, и мы укрылись в высокой траве, когда мимо ямы прошел Альфонсо со своей делегацией.

Италия. Сан-Биаджо 2005 год

Сицилия. Палермо 1998 год

Да, мой убийца, я тебя люблю!

Люблю до дикости, до ран, до униженья,

До одержимости, отчаянно, порочно

и до безумного по лезвию скольжения,

Когда порезы счастьем кровоточат.

От ревности, захлебываясь болью,

Ты режешь наши души на куски,

Со мною рядом истекаешь кровью,

А без меня подохнешь от тоски.

© Ульяна Соболева

Они не расходились спать и, как назло, допоздна сидели за столом уже на улице в беседке. Прямо под разноцветной гирляндой играли музыканты, и пел какой-то худосочный, хвостатый певец, завывая на луну. Его голос перебудил собак на псарне, и они перекликались с ним после каждой рулады. Мужчины играли в карты, а женщины обсуждали новую коллекцию от Армани. Мне это было неинтересно, и я со скучающим видом думала только об одном, как отсюда смыться и отнести Сальве фрукты и сок. Я даже умудрилась спрятать в карман платья несколько яблок, банан и печенье.

— Как там тебя называл Марко, Гладиолус… Эй…

Обернулась и увидела ту самую белобрысую. Она сидела напротив меня и ковыряла вилкой в пустой тарелке. Рядом еще две подружки. Поглядывают то на меня, то на нее.

— Джули.

— Нет. Тебя назвали, как какое-то дурацкое растение.

Подружки хохотнули, а я осторожно положила вилку возле тарелки.

— Не думала, что деменция настигает уже в столь юном возрасте.

— О чем ты, малявка?

— Склероз. Нужно непременно обратиться к врачу.

— Ты что там бормочешь себе под нос?

Она начинала злиться, и ее кукольное лицо приобретало хищно-уродливые черты.

— Еще и плохой слух. Что будет лет через пять?

Я пожала плечами, а она подалась вперед и прошипела.

— Ты — мелкая, уродливая дрянь. Не лезь к Пауку, ясно? Он мой! Еще раз тебя возле него увижу, обломаю твои тонкие ручки и ножки.

Она не успела договорить, я толкнула в ее сторону стакан с гранатовым соком, и он аккурат вылился ей на подол белого платья между ног. Она вскочила из-за стола.

— Упс…какая неожиданность. Ты прокладки не забыла?

— Тыыыы!

На нас все обернулись, и девка бросилась в сторону дома, но я успела поставить ей подножку. Она прокатилась на животе по траве, и в добавок к красному пятну появились зеленые разводы.

— Мэрион, дочка… что случилось? — закудахтала вокруг нее тучная женщина в немыслимом красном наряде.

— Не трогай меня… отстань! — грубо оттолкнула ее блондинка, вставая с колен. — Она облила меня, а потом толкнула! Уберите отсюда эту психопадочную!

— Юлия! — грозно прикрикнул отец.

За девкой бросились ее подружки и мать.

— Немедленно встань из-за стола и иди в свою комнату! Сейчас же!

Это то, что мне и было нужно.

— С удовольствием!

Я прокралась к ограде, когда веселье было в самом разгаре. Притащила пакет с фруктами, прихватив также перекись, вату и замораживающий крем, который притащил для меня из аптечки Марко. Сам он со мной не пошел. Сказал, что по вечерам всегда проверяют в постели он или нет. Трус. Я же сказала.

— Эй, Верзила, скучаешь?

Парень задрал голову и улыбнулся.

— Та нет. Это охрененно веселое место.

— На. Лови ужин.

Швырнула ему вниз пакет.

— А теперь меня лови.

— Э неет, малая. Так не пойдет. Тебе здесь нечего делать. Давай, чеши в свою комнату.

— Ты чего раскомандовался? Я спину тебе намажу.

Улыбка пропала. Я нахмурилась, глядя на бледное лицо и темные, почти черные глаза, которые сухо блестели в полумраке.

— Я видела, как тебя били… твой отец, он… не должен был так. Это неправильно и.… мне жаль, что он так с тобой поступил из-за меня.

По мере того, как я говорила, у него кулаки сжимались, а на лице появлялась отталкивающая гримаса.

— Вон пошла, я сказал!

Уже грозно, сцепив зубы.

— Не хер меня жалеть! Засунь свою жалость себе в задницу и чеши отсюда!

Я приподнялась с земли, отступила назад, но вместо того, чтобы уйти, прыгнула к нему в яму.… И он поймал. Подхватил на лету, сдавил огромными руками.

— Дурааа! Ну ты и дура, Вереск!

— А ты грубый и злобный Верзила! Отпусти — задавишь!

Огромные лапы осторожно поставили меня на землю.

— Поворачивайся и снимай свою рубашку.

Смотрит мне в глаза, стиснув челюсти, а я ему. И никто взгляд не отводит.

— И не думаю тебя жалеть. Понял? Даже дуть не стану! Пусть щиплет! Буду наслаждаться твоими стонами боли.

Ухмыльнулся косо, а во взгляде вызов.

— Нужно очень постараться, чтобы сделать мне больно, малая.

— Я постараюсь.

Повернулся ко мне спиной и спустил вниз рубашку. Тусклый свет фонаря, который стоял от нас в нескольких метрах, осветил вздувшиеся рубцы, а рядом с ними и старые шрамы. Внутри у меня у самой защипало. Так, как будто это мне на открытые раны плеснули спиртом.

Сколько раз его вот так били… не счесть. Альфонсо — изверг проклятый! Если б он был сейчас рядом, я бы точно вылила ему в лицо склянку с дезинфицирующим раствором.

— Ты чего там? Засмотрелась, что ли?

А у меня слезы на глаза навернулись. Сколько боли он перенес. От родного человека. Неожиданно для себя протянула руку, чтобы тронуть шрам.

— Чего застыла, малая? Ты вроде обещала мне больно сделать, или кишка тонка? Пожалела, да?

— Пусть твоя кошка белобрысая тебя жалеет!

Я тут же одернула ладонь. Еще чего, жалеть его. Особенно после того, как зажимался со своей мерзкой Мэрион. Налила на ватку спирт и прижала к открытым рубцам. Кулаки Сальвы сжались, но он не издал ни звука, а я не удержалась и подула. Сильно-сильно.

— Смотри не надуйся, как шарик, и не улети, малая. Там я тебя хрен поймаю.

И засмеялся, и я вместе с ним.

— Не улечу. А ты не дергайся.

Смазала все раны, обработала обезболивающим гелем и подняла вверх рубашку.

— А теперь давай залазь ко мне на плечи и топай отсюда, пока тебя здесь не нашли.

— Вот и потопаю. Верзила неблагодарный.

В глаза мне посмотрел.

— А за что благодарить? Запомни, малая, никогда не делай то, о чем тебя не просят, и не жди того, чего не обещают… А вообще, не жди даже, когда дали клятву. И в жизни меньше болеть будет, ясно?

— А ты теперь жизненные советы раздаешь? Гуру заделался?

— Что ж ты языкатая такая?! Бессмертная, что ли? К Джино, дура, полезла!

— Ничего, ты ж заступился!

— Просто Джино выбесил. А так играла бы со всеми и пошла навоз лошадиный есть. Я б только поржал. Так, все. Давай. Тебе пора. На плечи ко мне залазь, я подсажу, и вылазь отсюда.

А вот он причинил мне боль. Я даже скривилась. Значит, не за меня заступился, а Джино его взбесил, потому что выступил против. Посмел перечить самому Мартелли. Гад он, этот Сальва. Паук мерзкий.

— Еще чего? На плечи не полезу.

— Лезь сказал. По-другому ты, шмакодявка, туда не достанешь.

— Я не шмакодявка! Я уже выросла!

— Ага! На один сантиметр?

Посадил меня к себе на плечи, взялся за стену ямы.

— Вставай на ноги и пытайся подтянуться.

— А ты вверх не смотри!

Забралась к нему на плечи ступнями, но до края ямы достать не могу. Он выше от меня на голову. Этот проклятый край.

— Та ладно. Я уже видел твои труселя. Белые в горошек.

— А вот и нет. Они в цветочек… Черт!

— Дуууураааа, вот ты дура!

И ржет, сволочь. Пошатнулась, упала обратно в яму, соскользнув вниз.

— Что такое, малая? Не доросла? Я ж говорил, что ты шмакодявка! Могу попытаться зашвырнуть наружу, как мяч. Как думаешь? Долетишь?

— Что здесь смешного?! Придурооок!