С того теплого вечера, когда Илья чуть с ума не сошел, глядя на голые ноги Маргитки, прошел почти месяц, и девчонка, казалось, выбросила дурь из головы. На другой день она поздоровалась с Ильей как ни в чем не бывало, широко улыбнулась на его мрачный взгляд — и за весь месяц не сказала Илье ни слова. Словно не она поднимала юбку выше колен, бесстыдно показывая стройные ноги, не она смеялась, держа его за руку и заставляя ловить жука на своей спине… Сначала Илья подумал, что чертова кукла играет с ним, затем, видя ее безразличие, понемногу успокоился. А неделю назад увидал Маргитку с Гришкой на качелях в саду. Девчонка тихонько покачивалась и с самым смиренным видом вертела во рту стебелек ромашки. Гришка стоял рядом, придерживая веревку, и, судя по выражению лица, что-то врал. Мешать им Илья не стал, хотя про себя с досадой подумал: вот только этого не хватало… Влюбится еще, теленок, решит жениться… а не сватать же за собственного сына потаскуху, которой все едино, что вор с Сухаревки, что цыган, который ей в отцы годится. И тут совсем некстати вспомнились длинная нога в глубине дождевой бочки, распущенные кудри, грудь под тонкой рубашкой, тихий смех — и спина покрылась потом, и нестерпимо захотелось перекреститься, потому что… Не к добру все это. Совсем не к добру.

Маргитка зажгла лампу сама, подойдя вплотную к Илье и чуть не коснувшись волосами его лица. Илья шагнул в сторону, но она словно не заметила этого. В неверном, тусклом свете лицо Маргитки казалось совсем взрослым. Илья против воли залюбовался ее стройной фигурой, заметной даже под бесформенной кофтой и падающими на плечи и грудь волосами.

— Ты мокрый весь, — не оборачиваясь, проговорила она. — Оденься в сухое, я выйду. — И, прежде чем Илья успел что-то сказать, ушла в сени, а он полез на печь в поисках сухой одежды.

Маргитка вернулась, прижимая к себе жестянку с чаем.

— Самовар поставила. Чаю выпьешь?

— Лучше водки, — передернул плечами Илья. — Замерз, как лягушка, под дождем этим.

— Водки нет, мадера есть. — Маргитка достала из-под стола начатую бутылку. — Будешь?

— Давай.

Она налила ему сама в зеленый граненый стакан. Сев за стол и подперев подбородок кулаками, внимательно проследила, как Илья пьет вино, затем приняла стакан.

— Еще?

— Хватит. Все, я наверх…

— Подожди.

Илья, уже приподнявшийся было со стула, сел обратно. Тут же пожалев об этом, встал снова, но Маргитка, нахмурившись, замахала рукой:

— Да сядь ты, господи, морэ… Ты что, боишься меня? Не съем небось.

— Много чести — бояться тебя.

— Вот и не бойся. — Маргитка придвинула к себе стакан, взяла бутылку. — Насильно на себя не потяну. Про то, что тогда было, не вспоминай. Я ни за одним мужиком не бегала и за тобой не стану. Что делать, если ты от девок шарахаешься, как жеребец пуганый.

Илья промолчал, в который раз подавив желание дать девчонке затрещину. Но на лице Маргитки не было насмешки, и вина она себе налила, не поднимая ресниц. Снова ударил гром, синяя вспышка осветила бегущие по стеклу капли и качающиеся за окном ветви сирени.

— Я только спросить у тебя хочу. — Маргитка, пригубив мадеру, взглянула на него из-за края стакана в упор. — Ты мою маму помнишь? Какая она была? Цыгане говорят, вы с ней у одной хозяйки стояли, когда она меня рожала.

— Мать твоя — Илона, — отвернувшись, буркнул Илья.

— Бог мой, Илья, хоть ты-то не болтай! — Маргитка сморщилась, как от зубной боли. — Уж кому-кому, но не тебе… Это верно, что ты меня, маленькую, на руках держал?

— Ну, было дело…

— А сейчас открещиваешься. Какая она была — мама?

— Красивая очень. Ты на нее похожа, но Ольга лучше была. — Говоря это, Илья ждал — сейчас Маргитка вскинется, но та лишь молча кивнула. — Умная. Читать меня выучила.

— Тебя? — прыснула Маргитка. — А ты неграмотный был?

— Да где же, девочка, я мог бы грамоту узнать? Мы ведь таборные.

— А отца ты не видел?

— В живых не застал. Но, говорят, хороший человек был.

Илье не нравился этот разговор. Уж если ни Митро, ни Илонка не захотели говорить с девчонкой о ее настоящих родителях, — значит, так нужно им было. И остальные цыгане, кажется, не очень трепались. Может, и верно — ни к чему ей много знать. И так голова дурью забита.

— Она отца очень любила? — Не дождавшись ответа, Маргитка встала, прошлась по комнате. — Наверное, очень… Не побоялась ведь никого: ни мужа, ни других цыган. Я, Илья, думаю, что так и надо. Когда любишь, бояться незачем. И молчать ни к чему. Другого-то раза, может, и не будет.

— Какого еще раза? — удивился он. Маргитка остановилась в дальнем углу.

— Я люблю тебя, Илья.

Он и слова не успел сказать — а она уже подбежала и встала рядом. Волосы снова упали ей на лицо, и Маргитка резким движением перекинула их через плечо. Илья увидел жгут перепутавшихся кудрей, тускло блестящих в свете лампы. Глаза Маргитки тоже блестели, лицо было напряженным.

— Я люблю тебя, — не отводя взгляда, повторила она.

Илья опустил глаза.

— Шутишь, девочка?

— Какая я тебе девочка? Мне семнадцать! В таборе уже своих детей имела бы!

— У меня дочь такая, как ты. — Илья не слышал собственного голоса, стараясь унять поползшую по спине дрожь, видя — девчонка не шутит. — Что, помоложе никого не нашла?

— Кого? Сопляков наших? Носы им вытирать?! Не хочу! — почти выкрикнула Маргитка, стукнув кулаком по столу. — Может, ты боишься, что Настька твоя что-нибудь узнает? Не узнает, Илья! Спасением души клянусь.

— Да чего же ты хочешь? — ошалело выговорил он.

Маргитка опустилась на колени возле ног Ильи и взяла его за руку. Уродливая кофта упала на пол, в пятно света.

— Илья… Я же не противная тебе, я знаю. Не отворачивайся. Я видела… как ты на меня смотрел. На дочерей так не глядят.

Глаза ее были совсем близко, огонек лампы плясал на дне их зелени, как отражение костра — в реке. Призвав на помощь господа и всех угодников, Илья отстранился, но Маргитка подалась вслед за ним.

— Девочка, не вводи в грех. — Язык его уже не слушался. — Митро — брат мне…

— Он же мне не отец! Он же мне не отец… Не бойся… Ничего не бойся, я никому не скажу. Никто не узнает! Илья! Я же люблю тебя, я люблю тебя! Святая правда! — Маргитка вдруг прильнула к нему всем телом. Теплые волосы упали на лицо Ильи, под рукой оказалась упругая девичья грудь, шею обожгло неровное дыхание Маргитки, и он не смог оттолкнуть ее.

— Чяери, но как же…

— Молчи-и…

За окном ударило так, что задрожал дом. В свете молнии Илья увидел глаза Маргитки, полуоткрывшиеся губы, сползшую с плеча рубашку. Поймав его взгляд, Маргитка дернула эту рубашку так, что та с треском разорвалась, и прямо перед глазами Ильи оказались худые ключицы и маленькие круглые груди с вишнями сосков. И у какого бы мужика осталась на месте голова при виде всего этого? Разве что у святого… А святым он, Илья Смоляко, не был никогда. И лишь когда волосы Маргитки уже смялись под его руками и полетела в угол ее юбка, а сама Маргитка, запрокинувшись в его руках, застонала сквозь зубы от боли, Илья почуял неладное. Едва справляясь с накатившей одурью, сумел все-таки спросить:

— Девочка, что это? Ты разве не…

— Давай!!! — не своим голосом закричала Маргитка, прижимаясь к нему, ее крик утонул в раскате грома. И больше Илья не думал ни о чем.

Впоследствии, вспоминая эту ночь, Илья не мог понять: как ему не пришло в голову, что в доме, кроме них с Маргиткой, были Кузьма, кухарка, бабка Таня и, наконец, его же собственные дети. И в любой момент кто-то из них мог заглянуть в залу. Но он не подумал об этом даже тогда, когда все было кончено и Маргитка, сжавшись в комок, всхлипывала у него под рукой, а он гладил ее перепутавшиеся волосы. За окном шел дождь; затихая, ворчала уходящая за Лужники гроза. В пятне света лежала смятая юбка Маргитки.

— Девочка…

— Что?

— Зачем ты это сделала? Зачем ты меня обманула? Ты же… Зачем?

— За спросом. — Маргитка выбралась у него из-под руки, встала на колени, через голову стянула порванную, измятую, перепачканную кровью рубашку. — Ну вот куда ее теперь? Выкинуть только…

Она о рубашке беспокоится! Илья сел на полу.

— Я тебя спрашиваю! С ума сошла? Ты же девкой была!

— Ох, да пошел ты… — Маргитка вытерла рубашкой слезы. — Да если бы я тебя не обдурила, ты б от меня так и бегал. Что — неправда?

Он не нашелся что сказать на это. Сев на полу, запустил обе руки во взлохмаченные волосы.

— Ох, глупая ты… И я не лучше. Что делать-то будем теперь?

— Делай что хочешь, — разрешила Маргитка, усаживаясь рядом. — Я — так жить помаленьку буду.

Точно — сумасшедшая. Илья обнял тонкие плечи Маргитки, почувствовал, как она прижалась к нему, и по спине снова побежала дрожь.

— Глупая ты девочка… Что ж ты со мной делаешь?

— Я тебя люблю. — Маргитка повернула к свету лампы заплаканное, казавшееся похудевшим, осунувшееся лицо. — Это правда, Илья. И не глупости, и не дурь. Со мной такого еще в жизни не было.

— Да сколько там жизни твоей… Птенчик желторотый.

— Ты что — не цыган? Маме тоже семнадцать было, когда она к отцу ушла. И Настьке твоей, когда она за тобой в табор сбежала. Скажешь, обе птенчиками были?

Настя… Илья опустил голову.

— Нехорошо вышло, девочка. У меня жена, дети…

— Да кто их у тебя отбирает? — Пальцы Маргитки вползли в его волосы, и Илья зажмурился. Молодая. Господи, какая же молодая… Горячая, тоненькая… От глаз, от волос этих — голова кругом, и что ты тут поделаешь?

— Я к тебе не замуж прошусь. Живи со своей Настькой, черт с тобой. Я тебя все равно любить буду. И ты меня, может, полюбишь. А если нет — что ж… Неволить не стану.