Диана Машкова - Обаятельная Вера

Тамара Львовна, которой было в тот период жизни не до спектаклей и ни до чего, кроме шатающегося под ней кресла заведующей кафедрой, только махнула рукой на незаслуженный отпуск Орловой.

– Пир во время чумы, – охарактеризовала она появление студенческого театра.

– Полностью с вами согласна, – проявила Вера Александровна солидарность, – и если хотя бы платили!

– Да, девочка моя, – пожалела она Веру, – вечно тебе не везет. Ладно, иди, переписывай Шекспира.

– Боже упаси! – преподаватель зарубежной литературы испугалась. – Мне бы подсократить и чуть-чуть адаптировать.

– Лучше не чуть-чуть, а как следует! – посоветовала знающая Тамара Львовна. – А то наши оболтусы не сыграют. Им полстраницы английского текста вызубрить – катастрофа.

– Ваша правда, – кивнула Вера Александровна.

– Ладно, посмотрим, чему мы их тут выучили. Иди!

Вера снова согласно кивнула и поторопилась вон, приобщаться к труду драматурга, пока Тамара Львовна не передумала.

По возвращении на работу через несколько дней Вера обнаружила, что в ее отсутствие в жизни театра наметился небывалый прогресс. Сергей Шматов – доброволец и будущий Люченцио – самостоятельно взял на себя роль администратора труппы. Сходил в ректорат, выбил какое-то помещение для репетиций и – кроме того! – будучи не в курсе планов художественного руководителя относительно репертуара, сам начал писать сценарий.

Счастье, что Вера Александровна успела поймать усердного Шматова в самом начале его титанического труда. Взглянув на десять листов, испещренных репликами героев, она не смогла сдержаться от смеха сквозь слезы.

– Сергей, объясните мне, что тут у вас?

– Пьеса, – ответил юноша, вспыхнув до кончиков ушей, – ремейк «Пигмалиона».

– Вы уверены, что Шоу нужен ремейк? – Вера уже успела прочесть пару страниц и теперь едва сдерживала веселье. – Почему у вас Генри Хиггинс стал женщиной? Генриеттой?

– Это интерпретация, – опустил Сережа глаза, – если вы заметили, Элиза Дулиттл теперь юноша по имени Улисс.

– А Джойса зачем приплели? – не поняла Вера Александровна. – Или здесь аналогия с Одиссеем? Каким образом все это объединяется?

– Нет, – Шматов смутился, – просто подошло по звучанию «Элиза – Улисс».

– Дурдом на выезде, – констатировала Орлова вполне очевидный факт, – что еще поменяли, кроме полов и имен?

– Почти все, – оживился Сергей, – место встречи героев, род занятий Улисса...

– И кто он у вас?

– Студент!

– Да?!

– Но надо же отразить актуальные проблемы института на сцене, – попытался быть убедительным Шматов.

– Вы полагаете? – вот уж чего бы не хотелось Вере: либо искусство ради искусства, либо к черту театр. – Хорошо, расскажите, какой у вас получился сюжет.

Сергей начал с воодушевлением излагать свою идею. Чем дольше он говорил, тем отчетливее профессор Орлова понимала, что сходит с ума: от «Пигмалиона» остались рожки да ножки! И, что самое изумительное – именно она, оказывается, должна была играть роль Генриетты – профессорши фонетики. А Сергей планировал стать Улиссом. Вера смотрела в пылающие страстью глаза Шматова и начинала кое-что понимать. Нет уж, от подобных мыслей юнца надо отвлечь!

– Простите, – перебила она, – а как вы писали этот... ремейк?

– Сначала на русском языке, – обрадовался творец вопросу по существу, – потом переводил на английский.

– Супер! – вырвалось у Веры. – Я заберу у вас текст. Там есть грамматические ошибки.

Театр начался!!! Как можно было додуматься Бернарда Шоу переводить с русского языка на английский?! Понятно, если Островского, Гоголя. Но несчастный Шоу чем заслужил такие посмертные муки?!

Самообладания профессора хватило только на то, чтобы добежать до кафедры. Согнувшись пополам, она стонала и хрюкала, давясь от смеха. Кафедряне уставились на Орлову в полном смятении чувств: то ли вызывать бригаду из психиатрической клиники, без того уже переполненной профессорами, то ли поинтересоваться, в чем дело.

– Верочка, ты что? – первой отмерла Варвара Тихоновна.

– Шматов, – только и просипела она.

– Что?!

– Шматов пьесу «Пигмалион» для студенческого театра переписал.

Не в силах объяснить людям суть происшествия, Вера Александровна протянула Варваре Тихоновне листы. Та начала читать вслух, а войдя во вкус, стала декламировать – с выражением и на разные голоса.

Скоро корчилась от смеха и каталась по полу вся кафедра.

– Вот кого надо в актрисы брать, – впервые за долгое время хохотала Тамара Львовна, – Генриетту Хиггинс сыграете?

– Думаю, это не моя роль. – Варвара Тихоновна хитро прищурилась.

– Чья же? – почему-то с вызовом спросила Гульнара.

– Вам ли не знать, – парировала несостоявшаяся мачеха Веры, – ваша!

Обычно невозмутимая Гульнара болезненно дернулась и, бросив на старшую коллегу ненавидящий взгляд, вышла из кабинета. Многое в жизни кафедры Вера за последнее время упустила: слишком поглощена была собственными переживаниями. И сейчас она смотрела на коллег в недоумении, переводя взгляд с одного человека на другого.

Постепенно преподаватели разбрелись по своим парам, а Вера осталась в компании Ольги Валерьевны – у них обеих было «окно».

– Что это с ней? – шепотом поинтересовалась Вера Александровна у Русалочки, которая не принимала участия в общем веселье: тихо сидела за своим столом и усердно проверяла контрольные работы студентов.

– Ты одна, как всегда, не в курсе, – бросила она, – у Гульнары роман с второкурсником.

– Как?!

– Запросто, – коллега криво улыбнулась, – а Варвара Тихоновна застукала их в аудитории. И давай сразу трубить: в деканат, в ректорат.

– А там что?

– Да ничего! Голова сейчас у нашего начальства другим забита: им Москва выделила денег на объединение. Усердно пилят. Одной Варваре – карге старой – до всего дело есть.

– Гульнара не права, – Вера обиделась за Варвару Тихоновну.

– А старуха права?! – Ольга возмутилась. – В ней столько злобы и зависти: скоро лопнет!

– Неправда...

– Ты ее плохо знаешь, – резко возразила Ольга, – из-за особого отношения!

– Оля, – Вера Александровна не выдержала, – Варвара Тихоновна – замечательный человек. А Гульнара виновата сама.

– И что же она такого сделала? – Ольга Валерьевна подняла на собеседницу выцветшие голубые глаза. – Женщина хочет личного счастья! Что в этом плохого? У Гули всегда были молодые любовники.

– Наши студенты?

– Конечно. – Русалочка спокойно кивнула. – Поэтому она и выглядит превосходно, и уверена в себе. Отличный бонус для женского самолюбия! Да и для организма – представляешь, двадцать лет разницы в ее пользу?

– Не представляю, – честно созналась Вера.

– Вот и зря, – Ольга Валерьевна тяжело вздохнула, – мальчишки еще умеют любить. Они настоящие. А вот взрослые мужики – сплошь все предатели.

– Не может быть, – Вера отмахнулась. – А твой муж, например? Володя ведь не такой.

– Володя еще хуже! – Лицо Ольги пошло вдруг красными пятнами. Она сдернула с носа очки и приложила ладони к глазам. Только сейчас Вера заметила, как сильно постарела Русалочка за последние полгода: на шее морщины, кожа стала дряблой, корни волос почти все седые. И куда подевалась ее безупречность? А чудесные белые локоны? А изысканный макияж? На лице не было и капли косметики; сожженные пергидролем волосы безжизненно лежали на спине – блеклые, неухоженные.

– Что произошло?! – Не успела Вера оправиться от одного шока, как перед ее глазами предстала новая драма.

– Только не говори никому, – Русалочка всхлипнула, – а то меня здесь заклюют.

– Кому это нужно?

– Найдутся желающие, – серьезно возразила она, – я ведь тоже была, – Ольга сделала паузу, подбирая подходящее слово, – не слишком лояльной.

– Это я помню, – Вера не стала возражать, – но сплетни не по моей части.

– Знаю. – Ольга отняла от лица ладони и посмотрела на Веру. – Поэтому и доверяю тебе. В общем, Владимир Андреевич меня бросил.

– Господи... а как же дети?

– «Дети», – передразнила она. – Детей бросил тоже. Вообще сбежал из страны.

– Почему?!

– Избавились от него на работе. Подставили по полной программе, – Ольга с горечью усмехнулась, – едва не посадили.

– А семья здесь при чем?

– При том, что образовался удачный повод сбросить обузу. – Она взяла за дужку очки и начала вертеть их в руках, глядя мимо Веры.

– Подожди, значит, не бросил, – Вера Александровна попыталась утешить коллегу, – заберет вас к себе, когда обоснуется!

– Нет, – раздраженно ответила Оля и водрузила на нос очки, – любовницу с собой забрал. И капиталы. А нас бросил здесь!

Вера помолчала, переваривая информацию.

– И что же теперь? – спросила она сочувственно.

– Буду как все, – Ольга пожала плечами, – работать, крутиться.

– Но одной двоих детей поднимать...

– Справимся, – Оля задумалась, – и ребят хватит баловать. Привыкли к хорошей жизни, да еще перед другими детьми папиными деньгами стали кичиться. Пусть теперь приучаются к труду и к бережливости: пригодится в жизни.

Вера Александровна не поверила своим ушам: это говорит Ольга?! Та самая Русалочка, которая сама не упускала случая похвастаться богатством супруга и утереть нос нищим коллегам. А ведь Вера, по правде сказать, никогда не верила в то, что человек в зрелом возрасте способен измениться к лучшему. Пусть даже и под ударами судьбы.

– Оля, ты – молодец!

– Это нас Бог наказал, – пробормотала Ольга Валерьевна, все еще погруженная в свои мысли, – за высокомерие и за глупость.

За долгие годы совместной работы Вера впервые прониклась к Русалочке уважением. Не к мужней жене, не к богатой красавице и уж тем более не к изобретательной интриганке – подобные достоинства она так и не научилась ценить, – а к ней самой: сильной и разумной, как оказалось, женщине.