Я смотрела на ее морщинистые руки и темные мешки под глазами, пила несладкий чай на крохотной кухоньке и слушала, как она радуется тому, что умер мой отец. «Так ему и надо!». А потом мама сама попросила меня не оставаться у нее: негде ведь, даже кровати свободной нет. К тому же, скоро ее мужик вернется, заругает.

А потом за мной приехали. Забрали обратно. Уже в интернате от директора я узнала, что мать давно написала отказ от меня. Лев Константинович, так звали руководителя учреждения, долго успокаивал меня, говоря, что так бывает. Что мир несовершенен. И что не нужно сопротивляться, иначе для меня не найдется хороших усыновителей. Тем более, с такой записью в личном деле, которая появилась после моего побега.

«Акцентуации по неустойчивому и конформному типу. Асоциальное поведение» — я не знала, что это означает. И мне было все равно. Я чувствовала себя брошенной и преданной, и если бы не Любовь, которая таскалась за мной по пятам, пытаясь поднять настроение, наверное, не выжила бы.

Мы с ней стали настоящими сестрами, ощущали себя семьей.

Очень скоро в нашей маленькой семье случилось прибавление. К нам попал Ян. Нервный, испуганный мальчишка. Его отец допился до белой горячки, вышел во двор зимой в одних трусах и начал рубить топором снег. Случайно пришиб мать обухом. Приехавшая полиция передала Яна под опеку интерната. Ему было тогда уже шестнадцать — намного старше нас.

Но мы сошлись случайно. Знаете, в спецучреждениях, как в тюряге: свои касты, свои старшие и свои терпилы. Ян защищал нас, а мы помогали ему приспосабливаться к новым обстоятельствам. Нелюдимый, озлобленный, он напоминал дикого волчонка, но нам ужасно нравились его истории о том, как он любит мотоциклы, и как вернется к ним, стоит ему только выбраться отсюда.

Удивительно, но у нас троих даже мечты были общими. Все так переплеталось! Мы хватались друг за друга и держались все втроем на плаву только благодаря нашей дружбе. Закрытый ото всех пацан и две потрепанные жизнью девчонки. Как же нам было хорошо вместе! Наверное, простому смертному этого не понять.

И даже дружба Яна и Любови, переросшая со временем во что-то гораздо большее и сильное, она была такой чистой и светлой, что озаряла все вокруг. Да, воспитанники интерната дразнили их парочкой, кричали вслед пошлости, спрашивали об интимных вещах и воображали невесть что, но я знала, насколько наивными и детскими были их чувства.

Ребята даже за руку не держались, но искренняя любовь друг к другу ощущалась буквально во всем: в каждом взгляде, улыбке и слове. И мне было так радостно за них…

Пока все не кончилось.

Однажды за ней пришли.

— Разве кто-то удочеряет тринадцатилетних? — Спрашивали мы у Льва Константиновича.

Тот только пожимал плечами:

— Состоятельная пожилая пара. Своих детей нет. Таким не справиться с младенцем, так пусть подарят достойную жизнь тому, кто постарше. Не переживайте, будет у вашей Любови и хорошее образование, и деньги, и имя.

Ян очень переживал. Он словно чувствовал что-то. Не хотел ее отпускать. Но наш светловолосый ангел ушла. Как сейчас помню: мы стояли у окна, а она уходила со двора интерната со своими новыми родителями. Любовь махала нам рукой на прощание и, улыбаясь, посылала воздушные поцелуи.

— Она обещала звонить. — Пыталась утешить я парня, припадая носом к холодному стеклу. — Все будет хорошо…

Но мы расставались навсегда, и его сердце разбивалось, чувствуя это.

Любовь больше не объявилась.

Никто ничего не слышал о ней. На наши вопросы они не отвечали.

Пробравшись ночью в кабинет директора, мы включили компьютер, но в архив войти не смогли. Тогда в ящике стола Ян нашел какой-то блокнот с фамилиями воспитанников и непонятными цифрами напротив них. Рядом с именем его любимой стояла фамилия усыновителей. Мы отыскали информацию в интернете об этих людях, и Ян выписал адрес, по которому располагалось производство предприятия, которыми они владели.

На следующий день он сбежал. А вернулся еще через сутки — избитый до полусмерти. Его увезли в лазарет, и увидеться мы смогли только через две недели, когда меня к нему пустили.

— Она мертва. — Тихо сказал Ян. — Это все, что я знаю. И то, что, если буду задавать вопросы, то тоже умру.

Больше мы с ним не виделись.

На следующее утро пришли и за мной.

Я видела наблюдавшую за мной пару. Женщина лет сорока, немного бледная, но ухоженная, с твердой осанкой. И мужчина: он был чуть старше ее и выше, держался уверенно, много улыбался. Холеный дядька в дорогом костюме.

Они очень хотели произвести впечатление благодетелей, решивших дать новую жизнь одной из сироток.

— Яков. Инна. — Представились они, когда меня ввели в кабинет.

Я старалась не смотреть им в глаза. Хмурилась, держалась небрежно и закрыто. Хотела всем своим видом показать, что ничего хорошего им от меня не ждать. Сложила ногу на ногу и зевнула. По-пацански почесала затылок. Сложный подросток никому не нужен. К тому же, дама была вполне детородного возраста — может, задумалась бы, на черта ей отрепье детдомовское? Лучше взять младенца, разве нет?

Но пара на удивление радушно реагировала на все мои выходки. Даже мое личное дело их не смутило. К вечеру меня обрадовали: твое удочерение — дело решенное. «Собирайся!» Я не знала, как поступить, хотела посоветоваться с Яном, но не было возможности. Почти решив снова бежать, поняла, что все двери заперты. Пришлось провести в интернате еще одну ночь.

А утром мой новый папочка лично приехал за мной. Вот тогда-то я и посмотрела впервые в его глаза — глаза голодного животного, блестящие и горящие диким огнем. Я тогда не испугалась. Нет. Думала, у меня достаточно силы, чтобы довести новых родителей до белого каления и преспокойно вернуться в детдом.

Только позже я поняла, что пути назад уже не было. Все было решено. Этот человек выбрал меня из сотни воспитанников. Он прекрасно знал психологию жертвы, но не искал подростка с признаками уязвимости. Он знал, что достаточно силен, чтобы сломить волю любого, кто станет его игрушкой.

Как он сделал свой выбор? Все просто. У него просто встал на меня.

Этого было достаточно, чтобы подписать мне приговор.

20

Тим

— Где мы? — Спрашивает Марта, поднимая голову.

— У меня. — Отвечаю.

Помогаю ей войти в квартиру.

— Реально? — Она словно отходит ото сна.

— Вполне.

Девчонка небрежно скидывает изящные лодочки с ног и сонно оглядывается по сторонам. Боже, до чего же она пьяна! И когда успела так надраться? Вроде ведь вместе сидели.

Заметив, что она покачивается, я подхватываю ее под локоть.

— Вот это да. — Смеется Марта. — Я не так представляла себе твою холостяцкую берлогу.

— А как же тогда?

— Ну… — Девушка морщится, проходя босиком в гостиную. — Думала, у тебя тут траходром посреди комнаты. Ой, пардон. А вот и он!

Она хихикает, обнаружив проход в спальню, а в ней двуспальную кровать. А мне становится неловко от того, что повсюду разбросаны мои вещи: рубашки, джинсы, грязные носки. Обычно мне плевать, какая будет реакция на бардак у пьяных цыпочек, подцепленных мной в клубе — мы с ними сразу приступаем к делу. Но Марта — другой случай. С ней вообще все по-другому.

— Ммм… — Девушка замирает в дверях. — Значит, ты соблазняешь их на этих розовых простынях?

Я поворачиваюсь и замечаю, что постельное белье действительно розового цвета. Помнится, покупал сразу несколько комплектов. Все лучше, чем белое, на котором каждая новая знакомая старается оставить следы своей помады, которые с трудом потом выводят работники прачечной.

— А где розовые лепестки? — Хохочет Марта, лениво откидывая волосы назад. — Где шампанское?

Черт! Эти ее волосы — они как корона на ее голове. Величественны и притягательны. Она даже не понимает, как сексуально выглядит каждое ее движение. Эта девушка настолько же невинна, насколько порочна. Создана, чтобы соблазнять!

— То есть… — Я медленно приближаюсь к ней. — Если бы были лепестки роз, то ты занялась бы со мной сексом?

Марта поднимает взгляд и смотрит на меня из-под полуопущенных ресниц. Она закусывает губу:

— А зачем тогда я пришла? Как ты думаешь?

Ее глаза смеются надо мной. Наверняка, планирует выкинуть очередной фокус.

— Ты пьяна, Марта. — Кладу руки на ее бедра, медленно погружаюсь в запах ее кожи и волос. Приближаю свое лицо к ее лицу. — Сколько ты выпила, девочка?

— Не знаю. — Пошатывается она. — Это важно?

— Мне кажется, ты пожалеешь о решении прийти сюда.

— Я? — Она задирает нос. — Я никогда не жалею!

Дышит прерывисто и шумно. Льнет к моей груди, ищет губами мой рот.

— Не то, чтобы я отговаривал когда-то кого-то заняться со мной сексом… — Веду носом вверх по ее щеке. — Но нам с тобой еще работать вместе.

— Много у тебя было женщин? — Вдруг выдыхает она.

Я слышу, как бьется ее сердце.

— Не знаю. — Отвечаю хрипло. — Я никого не помню.

— Скажи. — Настаивает Марта.

— Сегодня это не важно. — Мои пальцы впиваются в ее упругие ягодицы. — Сегодня есть только ты. И я дам тебе все, что пожелаешь.

— Так сколько?

— Не помню. — Мотаю головой.

Она прикрывает глаза и стонет от желания. Мы оба хотим одного и того же.

— Ты лжешь мне.

— Это все неважно, Марта. — Я касаюсь губами ее виска, оставляю на нем поцелуй. Спускаюсь ниже, касаюсь губами щеки, затем прикусываю мочку уха. Чувствую, как слабеет ее тело. Поддерживаю руками за талию и крепче прижимаю к себе: — Считай, что у меня никого не было, кроме тебя.

— У тебя было слишком много женщин, Левицкий. — Шепчет Марта, выгибая спину.