Он толкнул дверь, пропуская Маэ вперед.

Похолодев от ужаса, она подошла к кровати, на которой лежал ее отец, опутанный электродами и трубками. У него было землистое лицо, а глаза, казалось, провалились внутрь. Он упрямо повторял одно и то же слово, судорожно дергая головой:

– Хватит… хватит… хватит…

На секунду он застыл и посмотрел на Маэ невидящим взглядом.

– Папа! – повторила она громче.

Больничный халат сполз, оголив плечо, и она прикрыла его рукой.

– Ма… хватит! Хватит!

Эрван узнал ее, но не мог говорить, его рот выговаривал только одно слово. На его виске вздулась вена, а пальцы судорожно вцепились в простыню. Он силился что-то сказать, но задыхался.

– Я здесь, папа, – сказала Маэ, наклоняясь к самому уху отца.

Он испустил что-то, похожее на бульканье, и ей показалось, что он произнес «Ивон». Она знала, что Эрван так и не простил себе тот несчастный случай. Но почему он думал о нем перед смертью? Это была не его вина, он сделал все, что мог!

– Тебя здесь вылечат, – удалось прошептать Маэ. Врать ей было так же трудно, как и сдерживать слезы.

Смогла ли она подбодрить отца? Или он уже был вне досягаемости? Эрван испустил глубокий вздох и замер. Прошла минута, вторая, и Маэ встала. Она посмотрела на отца: его грудная клетка больше не поднималась, взгляд остекленел.

– Это конец, – тихо сказал доктор за ее спиной.

* * *

В Эрки Эрвана Ландрие знали все. Известие о его смерти облетело город за один день, и к Маэ отовсюду начали стекаться сообщения с соболезнованиями. Смерть отца возвращала ее к горю, пережитому после смерти матери, после гибели Ивона – две эти потери оставили глубокий след в душе Маэ.

Первый, кто пришел к ней в дом, был Жан-Мари. Возможно, роман с Армель смягчил его одержимость Маэ, но он явно не излечился от нее до конца, и при виде ее глубокого горя его чувства вспыхнули вновь. Ему хотелось утешить ее, защитить, убедить, что он всегда будет рядом. Более того, он догадывался о проблеме, с которой ей вскоре придется столкнуться: до сих пор, даже при том, что роль Эрвана сильно уменьшилась, он был для нее чем-то вроде гарантии стабильности. Моряки смотрели на нее, как на дочь Эрвана – младшую Ландрие, ошибочно полагая, что отец держит контроль над компанией и участвует в принятии решений. То, что после инсульта он вышел на пенсию, ничего в их глазах не меняло. Да, Маэ говорила с моряками о рыбалке и траулерах на одном языке, но для них она все равно оставалась девчонкой.

– Все ребята придут на похороны, – сообщил Жан-Мари. – Самое время сказать им, что на следующий день будет экстренное собрание. Сейчас нельзя показывать слабость и растерянность. Если хочешь, я тебя поддержу, я знаю, как разговаривать с ними.

Несмотря на горе, слова Жана-Мари неприятно удивили Маэ.

– Спасибо, но не беспокойся об этом. Я знаю их не хуже, чем ты, и я…

– Нет. Прости меня, но нет. Ты даже не представляешь, как разговаривают мужчины между собой, когда они в море.

– Неважно! Для вас главное – получать в конце месяца справедливую зарплату, выходить на исправных траулерах и не иметь никаких проблем с администрацией. Это мои проблемы, и, по-моему, я с ними справляюсь.

– Тебе придется доказать это, чтобы не потерять их доверие. Они все уверены, что тобой руководил Эрван.

– Папа? Боже мой, да он, бедный, вообще был не способен чем-нибудь заниматься!

Она была бледна, измучена, с опухшими от слез глазами. Он подумал, что отдал бы все на свете, чтобы обнять ее. Она по-прежнему волновала его, и ему стало гадко на душе при мысли, что он нечестен с Армель.

– Могу я тебе чем-нибудь помочь? – спросил он.

– Да нет, я справлюсь. К ужину придет Армель. Хочешь присоединиться к нам? Она будет рада… Она – настоящий друг и очень меня поддерживает, но сейчас я для нее плохая компания…

– Пообщайтесь вдвоем, мне завтра рано вставать.

Маэ понадобилось две секунды на то, чтобы вспомнить запланированное на завтра. «Жабадао» выйдет в море на двое суток, но в день похорон он уже вернется в порт.

Оставшись одна, она на минуту отвлеклась от своего горя, обдумывая только что произошедший разговор. Даже если Жан-Мари – ее лучший капитан, он не должен считать, что находится в каком-то исключительном положении. Он – ее наемный работник, как все остальные моряки, и она не желает, чтобы он брал ее под свое крыло и подсказывал, какие решения принять. К тому же он стал парнем Армель, и это мешало Маэ держать его на расстоянии. Хуже всего было то, что она догадывалась: он все так же испытывает к ней влечение, и это еще больше осложняло ситуацию. Как быть – видеться только втроем, не видеться вообще, общаться с Армель без него?

Раздался короткий стук в дверь, и в офис вошел Бертран, самый старый ее моряк, держа в руке фуражку.

– Вот, пришел тебя обнять, Маэ. И сказать, что мы все думаем о тебе. Ты теперь сирота, это печально. У Эрвана снова был сердечный приступ?

– Да, обширный инфаркт. Врачи ничего не смогли сделать.

– Значит, пришел его час.

Казалось, он больше переживает за нее, чем за ее отца, хотя был одного поколения с Эрваном и много лет выходил с ним в море.

– Будешь по-прежнему заниматься рыболовством?

– Разумеется! – ответила она, ошеломленная этим вопросом.

– Я тебя спросил для порядка, знал, что ты ответишь. Ты любишь эту профессию, мы видим, и до сих пор ты вполне управлялась. И мы не раз между собой говорили, что с тобой, дочка, у нас нет проблем.

Моряк знал ее с детства, и она улыбнулась, услышав это слово.

– Как по-твоему, Бертран, никто не собирается уйти из команды?

– Уйти куда? Во всем Эрки не наберется и сотни судов!

– У нас не единственный порт в Бретани, – тихо напомнила ему она.

– Но гребешки только здесь, в заливе. Они появились, когда исчезла мерценария[18], но никто не жаловался, правда?

– Во всяком случае, не я. После похорон, я думаю, надо будет собраться.

– Мы встречаемся раз в неделю, – напомнил он ей. – Если ты хочешь выступить перед ребятами, воспользуйся этой возможностью.

Она поняла, что он хочет сказать. В специальной встрече не было необходимости. Рыбалка шла без перебоев и не прервалась из-за смерти Эрвана. К чьему совету она должна прислушаться – Жана-Мари или Бертрана? Она сделала выбор в пользу Бертрана из-за его опыта и влияния, которое он оказывал на остальных моряков.

После его ухода было еще несколько телефонных звонков с соболезнованиями, и внезапно на экране телефона она увидела имя Алана. Постояв в нерешительности, она все-таки нажала кнопку вызова.

– Добрый день, прекрасная Маэ! Я пытался дозвониться до тебя еще вчера, но не смог. И решил, что ты не хочешь со мной разговаривать. Нью-Йорк в снегу был прекрасен, жаль, что ты не поехала со мной. Каждый раз я прихожу в восторг от него – это действительно фантастический город, я уверен, что ты в него влюбишься!

Его веселый голос совершенно не соответствовал настроению Маэ, и она не знала, что ответить.

– Я рассказывал о тебе своему брату, – продолжал он. – Он хочет с тобой познакомиться и надеется, что в следующий раз…

– Послушай, Алан, я не думаю…

– Ты так никогда и не согласишься на короткое путешествие? Если дело в твоем отце, так мы найдем решение. Знаешь, все-таки пора уж повзрослеть!

Задетая за живое, она сухо ответила:

– Спасибо, я чувствую себя вполне взрослой. И если бы ты сначала поинтересовался мной, вместо того чтобы говорить о себе, то у меня была бы возможность сказать, что мой отец умер.

Наступило молчание. Спустя минуту Алан смог, наконец, произнести:

– Прости меня, Маэ. Когда это случилось?

– Вчера.

– Не знаю, что сказать. Тебе нужна помощь? Я могу что-то сделать?

В голосе Алана внезапно прозвучала нежность, но Маэ не позволила себе размякнуть.

– Нет, все нормально. Перезвони мне через несколько дней.

– Подожди! Я хочу пойти на похороны, я…

– Не стоит, ты же его не знал.

Он замолчал, а потом сдержанно ответил:

– Как хочешь.

– До скорого, – пробормотала она и отключила связь.

Веселый тон Алана рассердил ее, а безапелляционное пожелание «пора уже повзрослеть» вывело из себя. Однако она понимала, что несправедлива к нему. Почему их разговоры по телефону всегда заканчивались размолвкой? Да, она не горела желанием увидеться с ним сейчас, чувствуя себя слишком озабоченной и подурневшей от горя, и в то же время ей хотелось, чтобы он был рядом. Что же касается похорон, то она не лгала: придут в основном рыбаки, люди простые, их удивит присутствие доктора Кергелена. Ей не хотелось, чтобы на похоронах видели, как ее поддерживает мужчина; она сама возглавит кортеж.

* * *

После визита к Маэ Бертран чувствовал себя увереннее. У девочки был характер, а это значит, что все останется по-прежнему. Сам он ничего не опасался: Маэ росла и взрослела у него на глазах, еще тогда он чувствовал в ней стержень. Он помнил, как она еще подростком стояла за штурвалом, ветер трепал ее волосы, а она твердо держала курс и радостно смеялась волнам. Море было у нее в крови, это передалось ей от отца. Эрван всю жизнь был отличным моряком, надежным товарищем. До той ужасной ночи. Бертран до сих пор сомневался в том, что видел, или думал, что видел… Дождь лил стеной; волны, захлестывая палубу, обрушивались прямо на них и заливали глаза, и Бертран мог ошибиться… Или нет? И, однако, даже сейчас он мог бы поклясться, что в ту роковую минуту, как раз перед тем, как траулер резко развернулся, Эрван смотрел туда, где стоял Ивон. Бертрана швырнуло на пол, и он ухватился обеими руками за основание лебедок. Жан-Мари в это время был в рубке и возился с радио, он ничего не видел.

В последующие часы сознание Бертрана находилось в каком-то оцепенении, он почти не отдавал себе отчета о том, что происходит вокруг. Напрасно они кружились на одном месте, включив все прожектора, – что они могли разглядеть? Вокруг них была только черная вода с клочьями пены и волны, обрушивающиеся на палубу. Эта буря оставила после себя зловещую память. В ту ночь произошел еще один несчастный случай, у острова Сен-Мало, но там парня чудом удалось спасти.