повзрослеть.

Шорох в темном углу комнаты заставил меня вскочить со скамьи, а

сердце забиться от страха. Крыса? Первым моим побуждением было

вскочить на скамейку, и только присутствие Томаса удерживало меня на

полу.

– Единственная хорошая новость, которую принес мой гонец, – сказал

Томас, – это то, что эти двое мужчин, по-видимому, умерли не от пыток.

Судя по ранам на груди, их сердца были пронзены острым концом меча, алебарды или ножа.

– Значит, какой-то прохожий сжалился над людьми и избавил их от

страданий?

– Скорее всего.

Это объясняет, почему двое мужчин не кричали и не корчились от

боли, когда мы на них наткнулись. Гуманный избавитель, кем бы он ни был, заслуживал моей глубочайшей благодарности.

– Если ваши люди обнаружат этого ангела милосердия, пожалуйста, расскажите мне. Я хотела бы вознаградить его.

Томас кивнул. Какое-то время он молча стоял, потом слегка

пошевелился, взглянул на Труди, и опустил глаза в пол. Я поняла, что он

хочет сказать мне что-то наедине. Труди, видимо, тоже поняла это и

поспешила к двери, закрывая ее перед ним.

– Ее светлости нужно закончить свои дела.

Томас попятился:

– Тогда о планах на будущее поговорим позже, миледи.

Я взглянула в его лицо, успела увидеть тоску в глазах, и дверь

закрылась. Несмотря на мрачные обстоятельства, мое сердце подпрыгнуло от

радостной надежды. Планы на будущее? Он собирался сделать мне

предложение? Я обхватила себя руками. Если я выйду за него замуж, мне не

придется оставаться одной в больших пустых залах Монфора. Мне не

придется бороться с болью и горем в одиночестве. У меня будет помощь в

управлении владением, в которой я нуждалась.

Я села и позволила Труди закончить, отгоняя мысли о перенесении

всех тягот на Томаса. Желание найти утешение в крепких объятиях было

слишком сильным, чтобы устоять.

– Ну вот. – Труди отступила на шаг и оглядела меня, уперев руки в

бока и склонив голову набок. – Вы выглядите достойно, несмотря на то, что

ваше лицо бледное, как луна.

– Спасибо, Труди.

– Я все еще думаю, что вам следует отказаться от обеда. – Труди

посмотрела на меня, подошла и положила прохладную руку мне на лоб. –

Даже если у вас нет лихорадки или озноба, думаю, вам лучше лечь в постель.

Я встала и покачала головой.

– Я должна присутствовать. Я должна хотя бы поблагодарить гостей за

то, что они пришли.

Мне еще предстояло поприветствовать нескольких важных гостей, включая моего крестного, богатого герцога Ривеншира Благороднейшего

рыцаря. Я заметила его на похоронах и не могла проигнорировать. Кроме

того, что это было бы ужасным нарушением этикета, такое поведение

разочаровало бы моих родителей. Герцог был самым близким другом моего

отца. И, конечно, я не могла отрицать, что хотела увидеть Томаса и узнать, что он хочет обсудить относительно будущего, надеюсь, нашего общего

будущего.

Я, наконец, выбралась из своей комнаты и пошла по длинному

коридору в сопровождении старого сгорбленного шаркающего слуги

Бартоломью с факелом, освещая коридор маленькой сальной лампой. Около

винтовой лестницы, я остановилась, кинув взгляд в проход, ведущий в

опустевшие покои моих родителей этажом выше. Бартоломью уже начал

спуск по ступенькам своей кривой походкой. Но вместо того, чтобы

последовать за ним, я на цыпочках стала подниматься наверх. Что-то

непреодолимо тянуло меня туда, и я не останавливалась, пока не оказалась

перед дверью комнаты моей матери. Здесь я остановилась в абсолютной

тишине и покое темного пустого этажа. Мысль, что я никогда больше я не

услышу звонкий смех родителей, болью отозвалась в моем сердце. Никогда

больше тепло камина в комнате матери не будет манить меня. Никогда

больше я не прокрадусь в ее постель в ненастную ночь, чтобы успокоиться в

ее объятиях.

Не дожидаясь, пока мужество оставит меня, я толкнула дверь и вошла, закрыв ее за собой. Я подняла лампу повыше, освещая комнату. Слуги

избавились от постельного белья, лекарств и трав, которые я заметила в ее

комнате, когда была здесь в день ее смерти. Но в остальном все было как

обычно, именно так, как при маме. Ее кровать была застелена пуховым

одеялом, занавески на окнах раздвинуты, пол покрыт свежим тростником.

Было ощущение, что она просто уехала в долгое путешествие, и мы ожидали

ее возвращения со дня на день.

– Если бы это было так, – прошептала я, ставя лампу на туалетный

столик матери и направляясь к деревянному сундуку в конце кровати.

Я бы не осмелилась открыть сундук, будь моя мать жива. Но глубокое, острое желание иметь хоть что-то от нее на память двигала мной. Я подняла

крышку, и от знакомого аромата лаванды на глаза навернулись слезы. Это

был запах моей матери: она носила маленькие мешочки сухой лаванды от

моли в складках одежды. Я достала бордовый дамаст3 с узором гранатового

цвета, зарылась в него лицом и со сдавленными рыданиями дала выход

горячим слезам, орошая ими красивое платье – последний подарок отца

матери.

– Больше никаких слез, – пробормотала я, укладывая одежду обратно в

сундук и стирая следы слез на щеках. Не стоит спускаться в Большой зал и

встречать гостей с опухшими глазами и заплаканными щеками.


3 Дамаст – ткань (обычно шёлковая), одно- или двухлицевая с рисунком (обычно цветочным), образованным блестящим атласным переплетением нитей, на матовом фоне полотняного переплетения.

Я начала опускать крышку, и тут мое внимание привлек какой-то блеск

– в прорезь фланели, которой была обита внутренняя часть крышки был

вставлен серебряный ключ. Его, очевидно, сунули второпях, иначе он был бы

спрятан тщательно. Я взяла его и повертела на ладони. От чего он? Может

быть, в сундуке есть тайник?

Я запустила руку в сундук, пробираясь сквозь слои одежды, пока мои

пальцы не коснулись дна. Провела рукой по краям, не совсем понимая, что

именно ищу, но мое любопытство росло. Несколько минут я осматривала

каждый угол, каждую доску, каждый изъян в сундуке. Ничего не обнаружив, я села на колени, глубоко вздохнула и уставилась на сундук. Возможно, я

ошибалась. Может быть, там не было никакого тайника. Может быть, ключ

был от одного из сундуков, которые стояли у противоположной стены. Я

начала закрывать крышку, но остановилась. Я несколько раз поднимала и

опускала крышку, изучая ее, и победная улыбка заиграла у меня на лице –

первая настоящая улыбка за последнюю неделю. Моя настойчивость

оправдала себя. Я нашла секретное отделение! Я полностью открыла сундук

и провела рукой по фланелевой ткани, пока пальцы не нащупали крошечный

комочек под тканью – замочную скважину. Отодвинув в сторону маленькую

прорезь во фланели, я вставила ключ. Он идеально подходил. Щелчком

одного оборота замок поддался, открывая узкое отделение. В ней были

спрятаны ожерелье, драгоценности и бумаги – самые ценные вещи, которыми владела моя мать.

По очереди я стала все осматривать, возвращая каждую вещь на место, несмотря на то, что теперь они были моими, и я могла делать с ними все, что

захочу. Украшения были изысканно красивы, и большинство из них я

никогда не видела на моей матери. Перебрав драгоценности, мои пальцы

дотронулись до свернутого пергамента. Я вытащила его. Он был перевязан

тоненькой розовой ленточкой или, точнее, кружевной каймой, которая

напоминала кайму от подола детской одежды. Холодный ветерок скользнул

под корсаж вверх по спине. Я оглянулась на круглые окна полностью

закрытые ставнями и не пропускающие ветер. Что-то внутри меня

уговаривало захлопнуть сундук, выскочить из комнаты и притвориться, что

мне ничего не известно об этом. Интуиция подсказывала мне, что то, что

было в свернутом пергаменте, не будет приятным. Но другая часть меня

оставалась спокойной, напоминая, что нет смысла пытаться убежать от

правды и бороться с судьбой. Я осторожно развязала розовое кружево. Оно

змейкой упало на пол. Пергамент, смявшийся от старости, медленно начал

раскрываться, как будто по собственному желанию. Я разгладила

затвердевшую бумагу. Сверху жирными черными буквами было написано

«Древний обет Ханны». У меня перехватило дыхание. Обет?

Перед глазами всплыло лицо мамы и ее последнее перед смертью слово

«Обет». Это то, о чем она пыталась мне рассказать? С бешено бьющимся

сердцем я пробежала глазами первый абзац, аккуратно написанного текста, в

котором говорилось о женщине Ханне из Ветхого Завета, которая, будучи

бесплодной, плакала в храме, пока священник Илай не помолился Богу за

нее, прося о ребенке. Ханна обещала вернуть ребенка в услужении Богу, если

забеременеет. Бог даровал ей ребенка, и она исполнила свой обет, отдав

своего первенца, Сэмюэля, в монахи, когда он вырос.

Прочитав дальше, мое сердце остановилось:

«В обмен на священную слезу Девы Марии граф и графиня Монфор

обязуются исполнить древний обет Ханны. Они обещают вернуть своего

первенца Богу в услужения на восемнадцатом году жизни. Ребенок вступит в

монастырь Эшби, дав обет безбрачия и поклявшись в преданности Богу».