Айя Субботина - Обман

И каким-то дьявольским образом быстренько меня окольцовывает.

Ладно, в конце концов, имею право побыть просто девочкой, на палец которой только что надели красивый бриллиант. Я даже руку отставляю, выбирая ракурс, при котором на камень будет попадать как можно больше света. Он так искрит, что хочется зажмурится.

Безупречно чистый, огромный, невероятный.

Нет, Червинский все-таки знает, как произвести эффект. Уже сейчас мама готова вручить меня на блюдечке с голубой каемочкой. Просто за то, что теперь у всей нашей родни не будет повода говорить, что я — старая дева, и мой удел — вечно перекладывать бумаги в офисе Клеймана.

Когда уже мы станем цивилизованными и уйдем от архаизмов?

Краем глаза замечаю родственников, которые чуть не по-пластунски подбираются в мою зону комфорта. Вздергиваю бровь, когда тетка тянется к моей руке, хватает ладонь и начинает разглядывать кольцо, словно коршун. Бесполезно — эта «безделушка» слишком выразительно сверкает, чтобы даже заикнуться о подделке.

— Не спадет, — старательно корчу улыбку, прокручивая кольцо на пальце. Туго, конечно, но я его сниму. Хоть это и будет самая трагическая потеря в моей жизни. — Ювелиру передай мой комплимент, сделано так, что и не подкопаться.

— Я тебе потом скажу, чего мне это стоило, — подыгрывает стервец.

И не отказывается, когда мама берет под белы руки и ведет к столу. Хорошо хоть не садит во главе, а то нам тут сейчас с подачи Наташи и «Горько!» начнут кричать, а Червинскому только дай волю — у него на лбу написаны все далекоидущие планы.

— Кому звонишь? — зачем-то спрашиваю, когда Марик подносит уху телефон.

— Антону, — подмигивает Червинский, и весь глоток вина, который я сделала секунду назад, идет мне не в то горло.

Бабник, зажимая телефон плечом, от всей души «похлопывает» меня по спине, так что приходиться шарахаться от него, как от наказания, а когда мы смотрим друг на друга, еще и коварно скалится.

— Не смей, — предупреждаю я, догадываясь, зачем ему понадобилась переговорить с мим начальником прямо посреди застолья. — Или я тебя…

— На нас смотрит твоя тетка, — уголком рта шепчет Червинский. — Не пали контору, а то придется демонстративно утаскивать тебя в берлогу с золотым унитазом.

Я сглатываю, открываю рот, чтобы послать его к черту, но молчу. Я ведь правда вообще ничего не могу ни сказать, ни сделать, потому что буду выглядеть круглой дурой. И только тупо улыбаюсь, когда Червинский по телефону просит Клеймана обойтись без меня в понедельник и вторник, потому что «она будет занята со мной». Понятия не имею, что за планы у него на «послевыходные», но куда мы пойдем в понедельник, догадаться не сложно.

Червинский правда всерьез намерен лишить меня свободы, а я ничего, совсем ничего не могу сделать, чтобы не выставить себя на посмешище.

Это, наконец, случилось: меня проиграли. И кто? Человек, которого я считала чуть умнее обезьянки.

Никогда не недооценивай противника.

Я беру бутылку, наливаю себе полный стакан и выпиваю его в пару глотков.

Такого позорного поражения со мной еще не случалось. Имею право первый раз в жизни напиться вдрызг.

Есть такая старая-старая шутка о немецком разведчике в тылу русских партизан.

«День первый: Сегодня я пил с русскими — чуть не умер.

День второй: Сегодня похмелялся с русскими — лучше б я умер вчера».

Вот, пара предложений, которые характеризуют хорошее русское застолье. Особенно если вы — дева «на выданье», рядом сидит счастливый жених, а после второго бокала мама приносит старую энциклопедию имен и последнее, что вы помните: стакан коньяка без закуски, чтобы пережить «Матрену Марковну Червинскую».

Я открываю глаза, пытаюсь пошевелить руками или ногами, но тут же бросаю это гиблое дело. Голова просто раскалывается, а во рту знакомый вкус а ля «Ну кто так пьет?»

Кое-как привожу голову в порядок, сортирую мысли между «тут помню», «тут смутно» и «тут не помню» и делаю печальный вывод: я даже не в курсе, как оказалась в постели.

Задираю покрывало, вздыхаю и переворачиваюсь лицом в подушку. Первый раз в жизни я напилась до состояния, когда даже не смогла снять платье. Теперь понятно, почему мне всю ночь снились баварские колбаски.

Протягиваю руку, чтобы нащупать на тумбочке телефон, но вместо него нащупываю что-то похожее на книгу. И часы. И какие-то металлические штуки.

Ладно, нужно брать себя в руки и хотя бы попытаться сесть.

С третьей попытки у меня это получается, но вот комната… какая-то не то, чтобы моя.

У меня в жизни не было такого скучного серого постельного белья. И тумбочка у меня светлая, а не темно-коричневая. Ну и Пелевин с закладкой из заколки для галстука — это точно не мое. Не то, чтобы я не любила современную отечественную прозу, но она явно не для меня.

Ну и на закуску: мужские часы и запонки.

— Добро утро, адская козочка, — слышу до ужаса довольный мужской голоси медленно поднимаю голову.

Червинский стоит в дверях, грубо говоря, почти в чем мать родила. Потому что вот эти микроскопические шорты… В общем, абсолютно понятно, что трусы под такие не надевают.

— Что я делаю в твоей постели? — спрашиваю я, нарочно закрывая глаза одеялом.

Нечего на него пялится, подумаешь, смуглые мускулистые ноги, пресс и торс.

Да у меня таких… целый инстаграм! И получше есть.

— Ты тут спала, — говорит Червинский и подло сдергивает с меня одеяло. — А теперь у тебя «очень доброе утро».

— У нас был секс? — спрашиваю я, на этот раз пряча лицо в ладонях.

Нет, вселенная, пожалуйста, не поступай так со мной! Провести ночь с мужчиной и не вспомнить об этом на утро — это все равно, что идти ужинать в десять вечера, потому что в семь уже нельзя.

— Ну… знаешь, ты была очень настойчива, требуя у меня немедленно увеличить популяцию человеком на Матрену Марковну и Тихона Марковича. Становилась такой ненасытной русской женщиной. Я еле отбился грифом от штанги.

— Ты шутишь? — стону я, безрезультатно пытаясь завернуться хотя бы в простыню. Она у него что — к матрасу приклеена?

— Совсем не шучу, Молька. И, кстати, — он подходит впритык, бросает взгляд на часы на тумбе и заявляет: — Через полчаса приедут мои родители. Так что у тебя почти нет…

Звонок в дверь обрывает его на полуслове. Марик разводит руками.

— Мама любит приехать пораньше. Поэтому, красавица моя, давай-ка ускоримся.

То, что происходит потом, заслуживает отдельной сцены в фильме «Пила».

Потому что Червинский в буквальном смысле перебрасывает меня через плечо, несет в ванну, ставит в душевую кабинку и со словами «Надеюсь, ты сделала глубокий вдох» до упора откручивает вентиль холодной воды.

Я его убью.

Мне нужно несколько секунд, чтобы перевести дыхание, давясь, проглотить крепкие русские слова — единственные адекватные звуки, которые я могу издавать в этой ситуации.

С другой стороны, если альтернативой… гмм… бодрящему душу, было бы нелицеприятное знакомство со свекровью, то не такой уж Марик и засранец.

Тьфу ты, что у меня в голове?! Какая свекровь?

Я фыркаю от льющей в нос и глаза воды, наощупь нахожу вентиль и подбираю комфортную для себя температуру. Только потом с трудом выбираюсь из мокрой тряпки, которую больше в жизни не надену, потому что прямо сейчас выброшу в мусорное ведро.

Пусть Червинский делает с ней, что хочет — хоть за балкон вывешивает без всяких свидетельств нашей «первой брачной ночи».

Но, кстати, раз уж Червинский сам меня сюда затолкнул, посмотрю, чем этот позер наводит марафет. Он же у нас метросексуал, не удивлюсь, если у него в ванной две полки: одна для своих баночек и тюбиков, а другая завалена всякими женскими мелочами, чтобы его подружка было комфортно приводить себя в порядок до и после «страстной ночки».

Но, облом.

У него тут всего одна полка, и на той — стандартный набор: пена для бритья, шариковый дезодорант, гель для душа и шампунь. Отдельно лежит дорогая электробритва. В стаканчике с зубной пастой всего одна зубная щетка.

И даже женского ультракороткого халатика нет.

Ну и в чем мне выходить?

На сушилке пара полотенец размера «набедренная повязка» и даже если каким-то чудом удастся соорудить из них устойчивую конструкцию, даже я не настолько безумна, чтобы в таком виде показываться перед практически посторонней женщиной. Которая думает, что я — невеста ее любимого сына.

— Вера, я оставил кое-что на ручке, — слышу голос Червинского за дверью, и так спешу выбраться из душа, что чуть не падаю, но успеваю кое-как зацепиться за раковину.

Правда, грохот устраиваю все равно знатный, и Бабник даже не скрывает едкий смешок. — Пить надо меньше, красавица моя. Воспитывать тебя и воспитывать.

Вообще, я не пью. Только по праздникам или с подружками, когда есть повод.

Но ведь и набраться в стельку тоже бывает нужно. Особенно когда тебя — карьеристку и холостячку — за пять минут женят, обвешивают гроздьями детей и превращают в домохозяйку.

— Червинский, просто на всякий случай — пошутили и хватит.

Тишина. Ушел? Можно без опаски открывать дверь?

На всякий случай выразительно и громко говорю, что кольцо, конечно, хорошо, но стремление к гигантизму указывает на потребность компенсировать более скромные «нижепоясные размеры». Червинский не сможет промолчать, или я его совсем нее знаю.

А раз в ответ тишина, то можно смело открывать дверь.