Айя Субботина - Обман

Толик дает пару дельных советов и обещает до завтра разузнать что и как.

Так что к Червинскому я возвращаюсь на такси, с полными пакетами детских принадлежностей и примерным планом действий.

— Оно все время орет! — с ужасом в глазах, летит мне навстречу Марик.

— Не «оно», а Лиза, — недобро зыркаю в его сторону. — И привыкай — тебе с ней вот так лет двадцать… пять, пока не выйдет замуж за кого-то вроде тебя.

Марик внезапно меняется в лице, корчит страшную рожу и тоном «Я тут всех порву за свою кровинушку», выдает:

— Только через мой труп!

Я вручаю ему упаковку памперсов и подбадриваю:

— Ты эволюционируешь буквально на глазах.

Марик распрямляется, как будто получил королевскую похвалу и его глаза снова становятся того самого цвета, от которого у меня приятно теплеет в области сердца. Даже хочется взять паузу в наших боевых действиях и поцеловать его, но детский крик вторгается в минутную романтическую тишину, и Марик нервно сглатывает.

Я захожу в комнату, и прикрываю рот ладонью, чтобы не засмеяться.

Малышка лежит на диване, с одной стороны старательно «замурованная» подушками, чтобы не упала, а сверху укрытая пледом.

— Дети же мерзнут, да? — с надеждой спрашивает Марик, когда я разглядываю эту оду заботе.

— Ну, некоторые рождаются с мехом, — с философским видом говорю я, — но твоей дочери повезло.

Судя по недоверчивому взгляду Червинского, скажи я это чуть поубедительнее, он бы безоговорочно мне поверил. Вот как так можно: быть финансовым гением и в тридцать четыре года ничего не знать о детях?

Но шутки в сторону — девочку нужно кормить, тем более, она как раз начинает ворочаться и за секунду снова на всю громкость врубает «сирену». Марик заступает мне за спину и всем видом дает понять, что лучше пройдет без страховки по канату над пропастью, чем возьмет ребенка в руки. Мужчины так беспомощны, когда речь заходит о детях.

Особенно, бабники.

Хорошо, что у меня было много возможностей попрактиковаться на младенцах своих подруг, а в нашей болталке девчонки любят пообсуждать всякие «мамские» темы: какие соски крепче, какие смеси лучше и какие памперсы удобнее.

В общем, хоть приз «Мать года» я и не возьму, но что делать с грудным ребенком знаю.

— Поставь чайник, Червинский, а я пока переодену Лизу.

Второй раз просить не приходится — от радости, что его отпустили в тыл, Марик чуть не вприпрыжку сбегает с поля боя. А я быстро набираю номер своей подруги Нины и вкратце обрисовываю ситуацию. Нина — педиатр, а еще мать близнецов, так что на ее мнение можно положиться. Даже обещаю оплатить ей такси туда и обратно, чтобы приехала поскорее. Хоть девочка и выглядит здоровой, мало ли какие мелочи я могла упустить из виду.

Я успеваю переодеть Лицу в новый комбинезон карамельного цвета, и когда малышка снова начинает пищать, вместе с ней на руках иду на кухню, чтобы простерилизовать соску с рисунком в виде маленькой громко орущей гусеницы. И, конечно, Червинский снова бледнеет, когда я передаю ребенка ему на руки. Я бы сказала, что нашла универсальную пугалку для холстиков: суньте ему под нос плачущего ребенка, и он превратится с покладистого барашка.

— Сейчас приедет моя подруга, посмотрит Лизу, — озвучиваю план действий на ближайший час, — а потом один знающий человек скажет, как лучше оформить ребенка, чтобы девочку не отдали в приют.

Пока стерилизую соску и бутылочку, Червинский ходит из угла в угол и трясет бедного младенца с силой десятибалльного землетрясения.

— Перестань ее трясти, — прошу я, внимательно изучая инструкцию детской смеси.

— Ей нравится, — гордится Червинский, — видишь, даже плакать перестала.

— Слышу, что обделалась от страха.

Марик снова выкатывает глаза и отодвигает ребенка на вытянутых руках.

— Может ты поможешь? — спрашивает с надеждой во взгляде.

— Нет, Червинский, давай-ка сам, пока я буду готовить ужин нашей Дюймовочке. С этой задачей ты точно не справишься. Подгузники, детские салфетки и присыпка — на столе возле дивана.

Уже когда он уходит, я ловлю себя на отголоске собственных слов.

Я сказала «наша»?

Ну, такой вариант тоже возможен, раз уж перед Мариком забрезжила перспектива стать отцом, а я решительно настроена проучить бабника, став его женой.

Если где-то над нами есть космический разум, то сегодня у него очень странные планы на мою задницу. Сначала он щедро отвесил классного секса, а когда я размечтался на второй заход — от всей души врезал под зад отрезвляющий пинок.

Я кладу девочку на кровать, вспоминаю рекламу детских подгузников и мысленно прокручиваю все то же самое в голове. Ничего сложного, как два пальца!

Через минуту, когда я еле-еле справляюсь с пуговицами на комбинезоне, моя уверенность дают огромную трещину, а еще через минуту, когда я с трудом расстегиваю памперс, полный детской неожиданности, готов обещать Вере хоть звезду с неба, лишь бы она избавила меня от этой катастрофы.

К счастью, моя адская козочка приходит сама, и глядя на мои попытки как-то завернуть испачканный памперс, качает головой.

— Вера! — У меня паника до состояния «готов рвать волосы на жопе». — Пожалуйста, что хочешь проси, только не заставляй меня это делать.

Она передает мне бутылочку со смесью, а сама, наклоняясь к девочке, начинает ловко орудовать салфетками, баночками с присыпкой и детскими маслами, памперсами. Я смотрю на это, словно меня шибануло молнией: ни грамма отвращения на лице моей строптивицы, ничего такого, чтобы я подумал, будто она делает это с превозмогаем и через силу. Еще и щебечет что-то таким ласковым голосом, что у меня губы сами собой растягиваются в дурную улыбку.

Бессмысленно представлять на ее месте любую другую из моих бывших пассий. Те даже дунуть на маникюр боялись, не то, что сунуться с ним в детскую неожиданность. А что делать с маленьким испуганным младенцем знали еще меньше, чем я, потому что в салонах красоты не учат житейским мудростям.

И как озарение накатывает: с кем я вообще таскался, зачем, для чего? Убивал время на пустоголовых телок, мысленно сортируя их по размеру груди и оттенку «отсоляреной» кожи.

— Червинский! — слышу в ухо недовольный окрик. — Ты оглох?

Трясу головой, протягивая Вере бутылочку, а сам падаю в кресло, чтобы наблюдать, как она аккуратно укладывает девочку на сгиб локтя и кормит детской смесью. Запросто могу представить свою жизнь с этой женщиной: через полгода, год, даже через сто лет. Словно она — мое личное клеймо на лбу, на которое я обречен смотреть каждый день. И никакое она не чучело в моей одежде явно не по размеру, а вся такая… домашняя, уютная.

Мои романтические мысли прерывает звонок в дверь.

— Привет, — улыбается мне симпатичная щекастая пышечка ростом «три вершка от горшка». — Я — Нина, подруга Веры. Она сказала, у вас тут катастрофа.

Быстро отступаю от дери и пропускаю гостью внутрь. Нина не тушуется: бросает пальто прямо на пол, разувается и спешит в комнату с сумкой наперевес.

— А она ничего ей не сделает? — шепотом спрашиваю Веру, пока ее подруга осматривает ребенка, сгибает и разгибает ей руки, щупает живот и делает такие вещи, от которых мой отцовский инстинкт снова дает о себе знать. — Вера, Елизавета же ребенок, а не конструктор!

— А вот в голове у тебя точно ЛЕГО, — вздыхает Вера. — Не замолчишь — в следующий раз будешь сам менять дочери памперс, гордый отец.

Эта угроза действует на меня, словно паралич.

А через пару минут Нина, как Шерлок из сериала, озвучивает вердикт: девочке около двух недель, у нее есть все положенные прививки и за ее пуповиной хорошо ухаживали. Но у Лизы на лицо признаки недоедания, и первое время ее нужно держать на особенном режиме питания.

— Пойдем, подвезу тебя домой, — говорит Вера подруге, и это «подвезу» заставляет меня насторожиться.

И не зря, потому что Вера в самом деле сует ноги в ботинки и озирается в поисках моего пальто.

Она правда собирается оставить меня наедине с маленьким чудовищем?!

— Я никуда тебя не отпускаю, — заявляю я, становясь поперек дороги. — Ты нужна ребенку, бессердечная женщина.

Буду стоять на смерть, а из дома она не выйдет.

— Червинский, постарайся хотя бы час побыть отцом, пока я не вернусь.

— Вернешься? — недоверчиво щурюсь я.

— С вещами, — ворчит Вера, и запросто отодвигает меня в сторону, словно фигуру с шахматной доски. — Освободи пару полок в шкафу и место на обувной полке: я переезжаю к тебе, женишок.

Все. Контрольный.

— Я люблю тебя, адская козочка, — тянусь, чтобы расцеловать ее, но вместо этого громко чмокаю закрывшуюся за Верой дверь.

Что за строптивая женщина.

И все же, даже зная, что моя Волшебная палочка вернется через пару часов я чувствую себя той самой собачонкой, которую заперли в клетке с тигром. И не важно, что Тигра в десять раз меньше меня: она лежит на диване с соской во рту и смотрит на меня огромными синими бусинами глаз. Я где-то слышал, что все младенцы рождаются с голубыми глазами, но все равно меня это очень беспокоит. Потому что у меня тоже синие глаза. Я даже иду в ванну, чтобы поближе рассмотреть себя в зеркало, и с облегчением выдыхаю: у меня они гораздо ярче, а у Тигры скорее серо-голубые.

Или это тоже нормально?

Спустя пару минут маленькая поганка начинает вертеться, хмурить брови и, выплюнув соску, издает вредный громкий писк. Я чуть не подпрыгиваю на месте, потому что так ушел в откапывание школьной программы по биологии, что на время даже забыл, что не один.