Я нежно шепчу ей на ушко, пробуя все известные мне успокаивающие техники, и спустя вечность она успокаивается. Ее слова прерывисты, слезы все еще струятся по лицу.

      – О-на по-ки-ну-ла ме-ня.

      – Малышка, она не покинула тебя. Просто для нее пришло время уйти. Ей больше не больно. Ее память вернулась. Она смотрит на тебя сверху, желая помочь тебе.

      – Она может помочь! Она может вернуться! Она может дышать! – Ее крики пронзают мои уши. Ее тело бьется в конвульсиях.

      – Нет, детка, она не может. – Люк разбит. Он только что потерял свою маму; и сейчас наблюдает, как его дочь разваливается на части. Фэб прильнула к нему, даря необходимую ему силу.

      – Те звуки в палате. Писк, издаваемый аппаратом. Это все, что я могу слышать. Все, что могу видеть. – Она говорит бессвязно, дрожит, а я в растерянности. Прижимаю ее голову, стараясь не задушить. Убаюкиваю ее, напеваю ей, потираю ее спину и целую ее лоб. Глаза Эммы слипаются, дыхание выравнивается, и тело обмякает.

      – Черт, – ворчит Люк. – Нам не следовало разрешать ей смотреть на это. – Он имеет в виду происшедшее в больничной палате. Как бы тяжело не было Эмме, другого варианта не существовало.

      – Вы должны были. Не было другого варианта. – Я пытаюсь смягчить его боль. Его глаза тусклые и полны слез. – Я постараюсь, чтобы она забыла. Буду напоминать ей обо всем остальном. – Я бы стер те моменты из ее памяти и заполнил счастливыми мгновениями.

      – Ты можешь остаться с ней на ночь, - разрешает мне Люк. – Пожалуйста. – Его голос умоляющий.

      – Я бы и не был где-то еще.

***

      Следующие три дня были такими же. Предпринимались необходимые меры, приносились соболезнования, доставлялись продукты… состояние Эммы тоже не меняется. Она переходит от истерики к крикам, а потом засыпает. Я начинаю нервничать и чувствую себя, словно подвожу ее. Скорбь ужасна.

      – Позволь ей горевать. Прекрати пытаться исправить ее состояние. – Папа появляется сбоку от дома.

      Это не в моем характере. Я настроен справиться с этим.

      – Ничего не могу с этим поделать.

      – Нет, ты не сможешь изменить ситуацию. Она будет горевать. Она будет отрицать. Она будет плакать. Она будет злиться. Возможно, даже срываться на тебе. Ты будешь оставаться рядом и терпеть. Брать все на себя. Утешать ее. Любить ее.

      – Уже.

      – Мы все это знаем. Поэтому никто не вмешивается, все дают тебе разобраться с ней. Люк отступил и отдал бразды правления тебе. Может быть, на короткий промежуток времени, но с тобой ей спокойнее всего. Твоя любовь поможет ей справиться с горем.

      – Это тяжело. Хочется врезать кому-нибудь. Ударить что-то, лишь бы забыться. Все горит, - я указываю на грудь.

      – Ага. Это любовь. Хочешь пива? – я усмехаюсь и качаю головой. Она заснула на некоторое время, и у меня есть около часа. Нужно принять душ, но мне необходимо развеяться, тогда я смогу дать Эмме все самое необходимое.

Глава 27

Эмма 


      Не могу здесь находиться. Сочувствующие взгляды, объятия друзей, слова утешения от посторонних людей. Они хотят, как лучше, но не приносят мне ничего, кроме напоминания, что моя бабушка под землей. Несомненно, она сейчас там, где царят мир и покой. Закончились ее страдания, сознание вернулось, и если прислушаться к мудрым словам, адресованных мне на протяжении всех этих дней, то она смотрит сверху, оберегая меня.

      Она навсегда останется в моем сердце.

      Она гордится тем, какой женщиной я стала.

      Она с моим дедушкой.

      Она дома.

      Я – нет.

      Я растеряна.

      Я разбита.

      И не могу увидеть общую картину, которую мне пытаются нарисовать те люди.

      Я сбегаю. Я бегу. И не останавливаюсь.

      Круг за кругом. Из-за слез трибуны становятся размытыми. Из-за скорби и напряжения мое дыхание прерывистое. Я где-то сбросила свои каблуки, и мои колготки разодраны в клочья. Глина на беговой дорожке врезается в мои пятки, ступни, ободранные коленки, потому что потеряла счет, сколько раз падала. Я заставляю себя подниматься. Я не могу перестать. Продолжаю бежать.

      И бежать.

      И бежать.

      Я хромаю, и, когда захожу на следующий круг, замечаю кровь, появившуюся на беговой дорожке после предыдущего круга. Что подталкивает меня выкладываться еще сильнее, дальше наказывать себя. Без понятия, чем это поможет.

      Почему меня оказало недостаточно, чтобы она вспомнила?

      Почему доктора не смогли сохранить ее сознание ясным?

      Почему лекарства не помогли?

      Почему она оставила меня?

      Еще один кусочек впивается в мою ногу, еще один круг, еще одна трещина в моей душе.

      Спотыкаюсь, и, прежде чем снова падаю, меня отрывают от земли, и я оказываюсь в желанных руках. В руках, обычно дарящих мне умиротворение, но они не могут подавить очередной всплеск воспоминаний, которые всплывают в моей памяти.

      – Ш-ш-ш, малышка. Я держу тебя. – Он усаживает меня в свой пикап, его хватка не ослабевает всю дорогу до дома, пока он маневрирует по улицам. Он проносит меня через переднюю дверь и звонко кричит, но для меня его голос звучит так, словно я под водой. Я не разбираю слов, слышу только шум. Меня сажают в теплую воду; боль накрывает меня сразу же, как только я чувствую, как горят мои ноги, а тело опаляет жар. Я наклоняюсь и опустошаю свой желудок, не обращая внимания на окружающих. Мне вытирают лицо, очередь очистить раны, слова произносятся шепотом и с успокаивающей интонацией. К губам подносят стакан воды, а в рот кладут таблетку. Проглатываю, не задумываясь, что поступает в мой организм.

      Мое тело ласково вытирают полотенцем. Мягкие похлопывания впитывают воду. Мои ноги смазывают мазью, плотно перевязывают, и моя голова касается подушки. Я в курсе всего происходящего, но у меня нет желания ни помогать, ни сопротивляться. Я закрываю глаза и прошу темноту поглотить меня.

      Я просыпаюсь от заливающего мою комнату солнечного света и от осознания, что рядом со мной Уилл. Моя рука покоится в его, и он пальцами поглаживает меня ото лба к подбородку и обратно. Расстроенный взгляд, прорезающие лоб морщины, покрасневшие глаза, сжатые в угрюмую линию губы. Я провожу по его лбу и откидываю назад его темные волосы, смотрю в глаза, спасающие меня.

      – Не могу здесь находиться, - хриплю я. Рот словно набит ватой, горло от сухости дерет.

      – Ясно. Ты хочешь на этой неделе вернуться в университет со мной или хочешь, чтобы я поехал к тебе?

      – Ко мне. – Он кивает и достает из кармана телефон. Через минуту в дверном проеме появляются мои папа и мама.

      Папа выглядит разбитым. Я осознаю, что он похоронил свою маму и сразу после столкнулся с моими выходками… он измучен.

      – Простите меня.

      – Мы все понимаем. – Мама забирается на кровать рядом со мной, поглаживая мою спину успокаивающими кругами. Папа не может говорить. Его глаза буравят меня, пытаясь стереть мою боль, чтобы я не чувствовала ее. Он бы вынес мою боль, сражался бы с целым миром, лишь бы уберечь меня даже от капли страданий.

      – Уильям отвезет меня обратно в университет.

      – Ни за что. – Папа непоколебим.

      – Папочка, я не могу оставаться здесь. Не могу представить все дни, которые проводила с ней, и знать, что она не вернется. Мне просто нужно немного побыть одной.

      – Только без всяких выходок, как вчера, Эмма.

      – Не беспокойтесь, сэр. – Уильям смотрит на него. – Я буду рядом с ней, и, если что-нибудь понадобится, я позвоню вам. – Кажется, это немного успокоило папу. Мама поднимается и выводит его из комнаты.

      – Я продолжаю доставлять неприятности, да?

      – Нет, Эмс. Тебе больно, и ты так реагируешь. Может, это и не лучший способ справиться, но тебе только девятнадцать. Смерть труднее всего принять тем, кто остался. Мы поможем тебе, малышка. – Мама возвращается обратно в комнату и начинает собирать мою сумку.

      – Уильям, иди домой и собери вещи. Я должна управиться здесь через несколько минут. – Мама продолжает свое занятие, боясь, что если остановится, то просто сломается.

      – Слушаюсь, мадам. – Уилл целует меня в лоб и уходит.

      – Мам…

      – Эмма Николс, ты до чертиков напугала папу и меня. Уильям был в ужасе, мы все искали тебя. Детка, я понимаю, тебе больно, и поэтому не устраиваю тебе взбучку, но никогда так больше не делай. - Она проводит по щекам, вытирая слезы, причиной которых была я.

      – Простите меня. Не знаю, о чем я думала.

      – Ты не думала. Я понимаю это лучше, чем кто-либо еще. Понимаю, что ты искала облегчения, но также понимаю боль, которую ты оставляешь после себя. Ты не единственная, кто ее потерял.

      Киваю. Знаю об этом, но моя реакция не была связана со всеми остальными, кто ее потерял. Я была сосредоточена на своем горе и на себе. Это было несправедливо, но мне не хотелось тратить время на оценку чьих-то еще чувств. Папа потерял свою маму. Мама потеряла свою свекровь, а также и лучшую подругу своей мамы. С тех пор, как маме исполнилось четыре, бабушка стала ее второй мамой. Мое поведение – одна из тех ошибок, которую большинство людей называют глупостью, но мне не нравится это определение. Глупость нельзя исправить, а вот несправедливость можно.

      – Простите меня. Я все исправлю.

      – Милая, нечего исправлять. Всем нам, чтобы исцелиться, понадобится время, но не думай, что ты одинока. Нам всем больно. Эмма, бабушка оставила пустоту, которую невозможно заполнить, все, что мы можем, это держаться за наши воспоминания, сосредоточиться на любви, которую она нам дарила, и проживать день за днем. Я понимаю, почему тебе нужно уехать, но у твоего папы и у меня нет такой возможности. Когда ты почувствуешь себя лучше, нам необходимо будет сесть и поговорить, справиться со всем всей семьей.