— Я не хочу быть королем вместо тебя, законного наследника. И этого не произойдет, я помешаю этому произойти!

Рольф рассмеялся, казалось, его смех завис в неподвижном воздухе, не желая умолкать.

— Мой ангел хранитель! Я тронут.

— Глумись надо мной, сколько твоей душе угодно, обращайся со мной, как с глупцом, мой царственный братец, мой будущий король, но я ни за что не покину тебя. Я не вернусь в Рутению один, без тебя.

Леопольд повернулся на каблуках и заспешил прочь, вышагивая по сырой траве строевым шагом, как на параде. Рольф смотрел ему вслед, хмуря свои золотистые брови. Он долго стоял, глубоко погруженный в свои думы, а потом вдруг резко тряхнул головой, как бы отмахнувшись от них. Взяв руку Анджелины, он положил ее церемонно на свой рукав и повел ее назад к дому.

Анджелина покорно шла отчасти потому, что ей больше ничего не оставалось делать, а отчасти из-за того, что находилась под его гипнозом. Своим вкрадчивым голосом, своими теплыми пальцами, в которых покоилась ее рука, одним своим присутствием он парализовал ее волю. От него исходила непреклонная сила, которой нельзя было сопротивляться. Подавленная и одновременно взволнованная, Анджелина в этот миг напрочь забыла об Андре.

Ужин проходил в полном молчании. Анджелина не сомневалась, что до сведения людей принца, вымокших и замерзших в сыром зимнем лесу, по которому они добрались, наконец, домой, была доведена весть о ее попытке побега. Они глядели то на нее, то на Рольфа с затаенным сочувствием, и от этих взглядов Анджелина подала духом, предчувствуя, что ей предстоит жестокая расплата. Хотя в поведении Рольфа не было и намека на это, когда он получасом раньше привел ее назад в спальную комнату. Там он опять уселся за письменный стол дописывать свое письмо. Царапающий звук гусиного пера действовал Анджелине на нервы, лишая ее остатков самообладания. И она с облегчением восприняла приглашение Сейруса к столу. И только теперь, сидя за ужином, Анджелина поняла, что спокойствие и молчание Рольфа относительно происшествия таили в себе зловещий смысл.

Когда ужин было окончен, принц поднялся из-за стола и подошел к очагу. Он остановился там, повернувшись лицом к присутствующим, заложив руки за спину и широко расставив сильные ноги. Лица у сидящих за столом напряженно вытянулись, и встревоженные мужчины начали переглядываться друг с другом. Они заерзали на стульях, когда взгляд их предводителя заскользил по их лицам — пристально всматриваясь в глаза каждого поочередно. Анджелина тоже почувствовала пробежавший по ее спине холодок в этой напряженной предгрозовой атмосфере, сгустившейся за столом.

Пламя свечи играло в светлых волосах принца, когда он резко поднял голову.

— Я требую трибунала!

Значение этих слов было, очевидно, хорошо понятно людями принца, потому что атмосфера сразу же накалилась до предела.

Густав, чье покрытое шрамами лицо было строго и торжественно, медленно встал на ноги.

— Кого мы будем судить?

Из-за стола поднялся Мейер.

— Я думаю, меня.

— В чем его вина? — спросил Густав.

— Пренебрежение долгом службы, — в голосе Рольфа не было слышно мстительных ноток. Но его негромкие слова тяжело падали в густой напряженной тишине.

— Кто выступит свидетелем?

— Анджелина.

Неожиданно услышав свое имя, она бросила косой взгляд в сторону Рольфа. Он сурово смотрел на нее остановившимся немигающим взором. Анджелина облизала кончиком языка пересохшие губы.

— Я… я ничего не могу сказать по этому поводу.

— Вы недооцениваете себя, — ответил он спокойным твердым голосом. — Все, что от вас требуется, это всего лищь в точности рассказать, каким образом вам удалось сегодня покинуть дом.

Анджелина взглянула на Мейера. Он стоял по стойке смирно, выправка выдавала в нем человека военного, привыкшего к жесткой дисциплине, во взгляде серых глаз, устремленных на Анджелину, читалось раскаянье. Он, видимо, сожалел о том, что, поддавшись минуте, расслабился и позволил ей беспрепятственно бежать.

Затем последовал подробный допрос свидетеля. Каждый из присутствующих мог задать Анджелине вопрос и должен был получить от нее исчерпывающий ответ. Причем эти вопросы не содержали и намека на непристойность или двусмысленность; все они были направлены на выяснение истины и установление меры виновности и ответственности Мейера за ее побег. Видя все это, Анджелина старалась отвечать как можно более правдиво. Руки ее, сложенные на коленях, дрожали от волнения мелкой дрожью, которую она была не в состоянии унять. Но в одном пункте Анджелина, пожалуй, покривила душой, утверждая, что Мейер не заметил, как она выходила из комнаты, хотя не могла быть полностью уверена в непреднамеренности его упущения. Она ощущала смутную благодарность к этому человеку и из чувства противоречия защищала его. Когда вопросы к Анджелине иссякли, внимание Рольфа переключилось на Мейера.

— Ты предпочитаешь суд и приговор, вынесенный нашим собранием, или поединок?

Мейер задумчиво покусывал губу, на его широком лице отражалась лихорадочная работа мысли. Наконец, он улыбнулся и развел руками.

— Я откровенно признаю, что действительно пренебрег своими обязанностями, хотя и возражаю против обвинения в том, что леди так или иначе усыпила мою бдительность. Более того, я не нахожу особой беды в том, что случилось, потому что считаю: бессмысленно и бесполезно насильно удерживать ее здесь. С другой стороны, зная настроения моих друзей, я вовсе не боюсь их приговора, хотя, конечно, какое-то наказание я должен понести. Но все же я выбираю поединок — потому что он менее оскорбителен для чести воина, чем наказание, наложенное другими, и потому что он даст мне шанс проявить себя и показать, на что я способен.

По оживлению, заигравшему в глазах Рольфа, можно было судить, что он полностью удовлетворен выбором Мейера.

— Право выбора оружия принадлежит мне, — сказал он. — И чтобы доказать, что дух рыцарства присущ не только тебе, я выбираю палицы.

— Палицы? — запротестовал Густав. — Но у нас нет с собой ничего подобного.

— В лесу полно сучьев и толстых веток.

Этих слов было достаточно, чтобы люди принца, за исключением Мейера, сорвались с мест и устремились в ночную тьму и сырость, громко требуя на бегу от Сейруса топоров и азартно споря о предполагаемой толщине и размерах такого оружия. Когда их голоса стихли вдали, Анджелина поднялась из-за стола.

— Думаю, мне пора вернуться в комнату, — сдержанно сказала она.

— Останьтесь.

Это было сказано тоном приказа.

— Я не хочу присутствовать на этом спектакле.

— Тогда, — глаза Рольфа настойчиво ловили ее взгляд, — в разыгрывании этого спектакля будет мало смысла.

Он знал, что Мейер виноват, но ответственность за его оплошность должна нести также и та, которая злоупотребила мягким доброжелательным отношением к ней. Мейер тоже заплатит по счету, но не столько за свой недогляд, сколько за неповиновение воле принца, отчетливо прозвучавшее сейчас в его словах, за вмешательство в дела своего повелителя и сочувствие пленнице. Выбор палиц в качестве оружия поединка отнюдь не был уступкой Мейеру. Скорее наоборот. Просто Рольф не хотел, чтобы кто-нибудь из его людей в результате поединка серьезно пострадал, а с другой стороны, посредством этого оружия можно было преподать нарушителю дисциплины хороший урок, который тот надолго запомнит.

То, что Мейер это прекрасно понимал, было видно по выражению его лица.

— Ты сам выйдешь на поединок со мной или выберешь лучшего из своей свиты?

— Ты же знаешь мои правила. Я никогда не сражаюсь со своими людьми. Что же касается лучшего — они все хороши. Поэтому ты сразишься сначала с Густавом, потом с Леопольдом, затем с Освальдом и под конец с Оскаром.

— Со всеми?

— Да. По очереди, конечно.

— Хорошо, — глухо сказал Мейер, выражение его лица было угрюмым, и на бледной коже четко выделялся уродливый шрам.

Поединка чести на этот раз не получится. Мейера ждет позорная участь — избиение палками. Хотя он и был самым сильным среди телохранителей Рольфа, но он был не в состоянии одолеть всех. По мере того, как силы будут постепенно оставлять его, каждый очередной соперник, выходящий с ним на поединок, тоже будет слабее предыдущего по своим физическим достоинствам. И таким образом, победа над ним достанется слабейшему. Но как бы то ни было, первым на поединок с ним выйдет хитрый опытный ветеран Густав. Именно он начнет испытание на прочность воинских качеств Мейера.

Анджелина знала, что это мучительное для нее зрелище потребует напряжения всех ее сил. Так оно и вышло.

Сначала мужчины раздвинули стулья, освободив пространство в центре залы. Соперники разделись до пояса. В воздухе разносился свежий аромат древесины, с которой только что ободрали кору. Этот бодрящий запах смешивался с дымом очага, запахами неубранных со стола остатков ужина и потными испарениями тел сражающихся мужчин. Точные удары — удары по живой человеческой плоти — звучали глухо; когда борцы сходились, сжимая друг друга в мощных объятьях, их кованые сапоги гулко и громко топотали по паркетному полу. Скрещенные дубинки издавали негромкий скрежет, а отбитые удары звучали звонко в гулком просторном зале. Соперники рычали и бранились. Скоро тела их покрылись ссадинами и багровыми синяками от ушибов. На щеках, плечах и даже лбах выступили кровопотеки.

Густав был заметно хитрее и опытнее, он задал Мейеру хорошую трепку. Но скоро начал задыхаться, не выдерживая быстрого темпа. Более молодой Мейер стал одолевать его, сначала он прошелся по ребрам Густава, потом попал по диафрагме — сбив ветерану дыхание, а затем уже принялся дубасить его тщательными прицельными ударами. Несколько раз Густав, правда, тоже достал его скользящим ударом. Но один серьезный удар Мейер все-таки пропустил — он пришелся ему в самое ухо. Мейер закачался, но тряхнув головой, пришел в себя и снова ринулся в бой. И через некоторое время Густав поднял свою дубинку двумя руками над головой, громогласно объявляя мировую.