Рядом кружились не дюжина, а десятки пар. Сверкали роскошные драгоценности. Жемчуга и брильянты, и сапфиры, и рубины, и изумруды, и камни других оттенков вспыхивали в женских прическах, в ушах, на груди, на запястьях и пальцах, сияли на их платьях.

Оркестр играл божественно. Вместе с музыкой доносился другой, текучий звук, похожий на порывы летнего ветерка или на шепот тайн на ухо. То было шуршание муслина и шелков. Танцевать этой ночью оказалось сравнимо со сном наяву, а временами шуршащий звук напоминал хруст простыней на постели.

Одна его рука, затянутая в перчатку, лежала у нее на талии, другая — сжимала ее руку. Леони казалось, что в движении она переносится в какую-то другую реальность. Этим вечером она уже танцевала с другими мужчинами, но теперь все было по-другому. Это и не могло быть таким же. Она ощутила свое родство с ним в первый же раз, когда встретила Лисберна, ощутила сильно, почти физически. И это ощущение родства становилось только сильнее, проникало в кровь, в самое сердце.

Он сделал ее своей, и теперь она принадлежала ему. Так ей казалось. Разум твердил совсем другое, но тело не желало слушать его. Сердце тоже не желало слушать голос разума.

Лисберн еще никогда не был настолько похож на римского бога, как сейчас. Он блистал, как это полагается богам. Сияющие огни танцевали над его головой и мерцали в его зелено-золотистых глазах. Леони опустила взгляд, потому что, смотря ему в лицо, она становилась глупой и непростительно мечтательной — а он ведь всего лишь мужчина, в конце концов! — и изумруд на его галстуке как будто подмигнул ей.

Она почему-то была уверена, что леди Глэдис и лорд Суонтон танцуют где-то рядом, но они могли танцевать и в другом мире. Несмотря на то что гости целиком заполнили бальный зал и рассыпались по соседним комнатам, ей казалось, что эти люди оставались в отдалении, далеко под ними. Они топтали землю, а она в это время парила среди звезд. Сердце у нее было разбито, и все равно Леони не могла припомнить, когда еще была так счастлива.

Ах, да, когда в последний раз лежала в его объятиях.

— Ты вошла в зал, и у меня перехватило дыхание, — сказал Лисберн.

— Наше появление втроем не всякий ум сможет выдержать и остаться трезвым, — усмехнулась Леони.

— Нет, я говорю только о тебе, — возразил он. — Другие с таким же успехом могли бы быть занавесями, которые обрамляют вид из окна.

— Ну, хорошо, — сказала она. — От твоего вида у меня тоже перехватило дыхание. Здесь нет ни одного мужчины, одетого так, чтобы подходить моему платью.

— Вообще-то это я подхожу тебе.

— Ты недооцениваешь свой жилет.

Лисберн театрально вздохнул.

— Проклятый Полкэр! И благослови его господь. Когда он подал мне этот жилет, я сказал ему: «Вы с ума сошли? Слоновая кость и золото? Этим вечером?» На это он мне ответил, что в ужасе от моей стычки. С кем — не сказал, но я подозреваю, что ему это известно. Так как он знает все — провидец. Пойдем со мной в сад.

— Конечно, нет, — покачала она головой. — Я знаю, что обычно происходит в саду во время бала. Девушки теряют голову. А потом и невинность.

Как будто она ее еще не потеряла. Однако остатки разума у нее сохранились. Если она опять отдастся ему, все начнется сначала, и снова придется пытаться вернуть себя самой себе.

— Ты озвучила мои самые сокровенные мечты, — сказал Лисберн. — Пойдем. Танец заканчивается, в зале душно, уже половина гостей вышла, чтобы подышать воздухом. Ты должна дать мне шанс снова подольститься к тебе или… Или я свихнусь, Леони.

Оркестр умолк, но Лисберн продолжал удерживать ее за руку.

— Какая бы болезнь тебя ни поразила, ты выздоровеешь. — Сердце у нее бешено забилось.

— Тебе, как никому другому, известно, что по внешности не судят. Ты не веришь, что я в отчаянии, потому что Полкэр не позволяет выразиться моим чувствам. По моим ощущениям, я не могу выглядеть безупречно. Мои чулки должны быть без подвязок, рукава — без пуговиц, башмаки — без шнурков, и все во мне должно выказывать неряшливость отчаяния. Но это невозможно, потому что мой камердинер не позволяет мне так выглядеть. Все, что я могу позволить себе… Чума его забери, он ведь не собирается приглашать тебя на танец!

К ним решительно направлялся лорд Флинтон.

— Что-то вид у него страшно недовольный, — заметила Леони. — Он пытается потанцевать с каждой девушкой в зале.

— Тогда нам нужно любой ценой выбираться отсюда.

Его рука, удерживавшая ее, была теплой даже сквозь перчатку, хватка — решительной.

Леони понимала, что Лисберн отпустит ее, стоит ей начать сопротивляться, но она все еще любила его.

И все было так романтично — эту ночь она наверняка запомнит на всю жизнь.

И, в конце концов, она была из рода Нуаро!


* * *

Леони постаралась стать незаметной, насколько это было возможно, когда Лисберн находился так близко. Но, судя по всему, ему был известен секрет, как пройти через толпу, не обратив на себя особого внимания, лишь кивая головой знакомым, перебрасываясь словом то здесь, то там и не задерживаясь в каком-то одном месте надолго. Так они дошли до дверей, ведущих из зала. В любом случае весь дом находился в движении, гости переходили из комнаты в комнату — кто искал напитки, чтобы освежиться, кто — партнеров для карточной игры, а кому-то просто хотелось уединиться. Они вошли в соседнюю комнату, небольшую, но с удивительной отделкой. Здесь поработал «Афинянин» Стюарт, сказал Лисберн. Главная идея декора — торжество любви. Ей захотелось остановиться и внимательно рассмотреть покрытые золотом коринфские колонны, копии древних изображений. Минуту назад она хотела вырваться на свежий воздух. Минуту назад ей не терпелось остаться наедине с ним.[26]

Но стоило им войти в эту комнату, что-то вдруг изменилось. Лисберн надолго задержался, разглядывая фриз над камином, изображавший свадебную сцену.

Однако они продолжили путь. Выйдя на лестницу, спустились в сад. Гости заполнили верхнюю террасу, и лишь некоторые гуляли внизу, по саду. Он был не такой большой, как парк при Кливдон-Хаусе, но и находился на улице Чаринг-Кросс между многочисленными магазинами и лавками. В этом небольшом зеленом уголке Уорфордов имелась еще открытая зона овальной формы, где искрился светом декоративный бассейн. Все пространство, зажатое с трех сторон величественными зданиями и примыкавшее четвертой стороной к границе Грин-парка, было празднично освещено.

И тем не менее здесь имелись укромные места, скрытые от людских глаз купами деревьев и живыми изгородями. Одно из таких местечек и нашел Лисберн, пройдя по тропинке через зеленые насаждения. Оно было полно очарования. Здесь мраморная нимфа склонялась над каменной скамьей.

Леони села, а он, опустившись рядом, взял ее за руку.

В этот момент она всем своим существом поняла, что ошибалась. Лисберн вытащил ее сюда не для флирта и греховных занятий.

Леони почувствовала, как покрывается потом, как бешено колотится сердце. Ей захотелось вскочить и броситься прочь. Что было бы и глупостью, и откровенной трусостью. Она приказала себе успокоиться. Это воображение у нее разыгралось оттого, что в кои-то веки она находится среди светской публики, а не дожидается кого-то из них, чтобы снять мерки.

Леони посмотрела на мраморную фигуру.

— Нимфа, — сказала она. Голос у нее прозвучал неровно.

— Да. Леони…

О! Он произнес это каким-то странным тоном, и голос у него тоже прозвучал неровно.

— Или это муза? — оживилась она. — Разве не очаровательно, что у древних греков были специальные божества, к которым они обращались за вдохновением? — Подняла руку и, коснувшись мрамора, процитировала: — «Муза творит из мужчин прозорливцев и гениев для разных поприщ, которые…»

— Которые… которые… — Порылась в памяти, пытаясь вспомнить продолжение. Ответом был шум в голове.

— Вот это да! Откуда тебе известны такие вещи?

Леони хотела продолжить читать дальше о Юпитере и Калипсо и… Кто там был еще? Она испытывала беспокойство, никак не могла успокоиться, потому что Лисберн… Потому что все было… Все было не так, как она себе представляла. Не такую романтическую интерлюдию Леони ожидала. Хотя каким образом ей стало об этом известно, она не смогла бы объяснить. Просто так работали инстинкты, свойственные всем Нуаро, которые подняли тревогу и вынуждали ее кинуться прочь отсюда.

— Я однажды прочла книгу. — Она подавила в себе желание отнять руку.

— Однажды, — повторил Лисберн. — Интересно, сколько портних могут процитировать «Одиссею» Гомера?

— Я получила образование, — заметила Леони. — Я читала книги. Не на латыни и греческом, конечно. В переводах. Потому что мне хотелось, чтобы в голове отложилось что-то еще, помимо того, что имело отношение к портновскому делу и коммерции. — К ее ужасу, у нее перехватило дыхание.

— Боттичелли, например.

Она кивнула, боясь заговорить, чтобы не заплакать. Это, конечно, было жутко глупо. Над чем ей рыдать в такую триумфальную ночь, какой у нее еще никогда не было.

— Он — твой, — сказал Лисберн. — И я тоже. Целиком и полностью. Я лю…

— Нет! — Вскочив, она зажала руками уши. — Нет, нет, нет.

— Леони…

— Нет, нет, нет, — по-прежнему зажимая уши, она мотала головой, как ребенок.

Лисберн развел ее руки в стороны.

— Леони, я тебя люблю.

— Нет! — воскликнула она. — Как ты можешь? Не надо. Мне нужно было только твое тело. И… И твое красивое лицо. Я хотела получить Боттичелли, а все, что делала или говорила…

— Мне все равно, — сказал он. — Выходи за меня.

Ее словно окатило ледяной волной. Потом кинуло в жар. Она отстранилась.

— Ты что, совершенно спятил?