Но она распадалась на части.

Гнев все больше охватывал ее. Она почему-то перешла на французский, чтобы гвоздить его словами. Обидные слова сами собой приходили на ум по-французски, но Леони не успела высказать ему все до конца, потому что карета остановилась перед виллой Лисберна в Риджентс-парк.

Он улыбнулся и протянул ей руку.

Что ей оставалось делать? Бежать? Как бы то ни было, трусихой она себя не считала. Он привез ее сюда, чтобы воспользоваться ее слабостью.

Ее слабостью к нему, конечно. Что означало, что в программе стоит соблазнение. Физическое и финансовое. Он покажет ей свой роскошный дом — один из нескольких! — и заставит ее понять, как нелепо она ведет себя, отказываясь выйти за него.

Все в мире сочтут ее странной. Или сумасшедшей.

Потому что никто не может понять ее.

Ладно! Пусть делает, что хочет. Она выжила в Париже во время эпидемии холеры. Выживет и сейчас.

Вздернув подбородок, Леони приняла его руку и позволила ему помочь ей выйти из кареты.

Оглядела фасад дома — современного дома, построенного не более десяти лет назад, прикинула она. Классический портик, а также строгие, элегантные линии здания вызывали ассоциации с греческими и римскими храмами. Именно такая резиденция больше всего подходила римскому богу.

Он тоже поднял глаза вверх.

— Его построил Бертон, как и множество других красивых зданий в Лондоне. Отец вложился в строительство. Он очень любил этот дом. Жаль, что так недолго пожил в нем.[27]

Леони отметила незнакомую напряженную интонацию в его голосе и посмотрела на Лисберна. Но его лицо оставалось замкнутым.

Этому виной она?

Она действительно сделала ему больно?

Ее затопило чувство вины, ей стало стыдно за себя.

У нее имелись свои проблемы, которые принимали угрожающие размеры. Однако он не делал ей больно. Ни разу со времени их знакомства Лисберн не повел себя нелюбезно. Раздражал? Да. Но никогда не сделал ей ничего плохого.

Что с ней случилось, если она платит ему злом?

— Ты абсолютно-абсолютно уверен, что не хочешь засунуть меня в карету и отправить назад?

— Искушение просто невероятное, — сказал он. — Но я решительно его преодолею. А вот и мой дворецкий Эдкинс, который собственноручно открывает нам дверь в такой неурочный час. Вне всякого сомнения, кто-то из слуг высмотрел нас в окно и сообщил ему, что хозяин приехал с красивой юной девушкой, личность которой неизвестна. Надеюсь, Эдкинс не упал в обморок. Я никогда еще не привозил домой красивых молодых женщин. Однако он явно готов к этому, как и к любой другой ситуации, я прав, Эдкинс?

— Ваша светлость изволит шутить, — произнес дворецкий. — Я уже несколько дней не падал в обморок.

Лисберн протянул ему шляпу и перчатки.

— Распорядитесь, чтобы прохладительные напитки подали в кабинет, и как можно скорее, — бросил он ему через плечо и стал подниматься по главной лестнице.

Леони, как слепая, двинулась следом, но вдруг остановилась.

— В кабинет?

Обернувшись, он пристально посмотрел на нее, приподняв бровь.

— Ты думаешь, я отведу тебя в мою спальню после того, как ты себя вела? — приглушенным голосом спросил Лисберн. — Нет, кабинет — как раз то, что нужно. Мне даже почти захотелось использовать его по примеру отца, который учил там провинившихся и наказывал розгами. — Оглядел ее с головы до ног. — Я уже готов… — Голос его упал до шепота. — Я наклоню тебя над столом, задеру тебе юбки, стяну панталоны, а потом… — Лисберн замолчал и покачал головой. — Искушение чрезвычайно велико, потому что ты мерзко обошлась со мной. Но нам нужно заняться делом.

Он продолжил подниматься по потрясающей красоты лестнице, потом, дойдя до конца, свернул в коридор, а Леони шла за ним, представляя задранные юбки, стянутые вниз панталоны и… Порка? Ее охватил жар.

Остановившись перед дверью, он распахнул ее.

Леони заглянула в комнату. Шкафы, набитые книгами. Письменный стол и несколько кресел. Роскошный ковер на полу. Все дорого, удобно. Судя по меблировке, это и был кабинет.

— Ты вез меня сюда, ради… дела? — с запинкой выговорила она.

— Не можешь же ты рассчитывать на то, что я привезу тебя сюда ради наслаждения. После того, что ты наговорила в карете…

— Что касается этого, Лисберн…

— Мне даже неизвестно, что означают кое-какие слова из твоего лексикона. — Он пропустил ее внутрь.

Обошел письменный стол, выдвинул стул, но не сел. Потом из ящика достал три листа писчей бумаги. Постучал ими по столу, подравнивая края. Пододвинул поближе чернильницу. Из другого ящика вынул три остро отточенных пера и положил рядом с чернильницей, выровняв их концы. Взял линейку и положил ее точно вдоль листа бумаги. Потом передвинул ее на дюйм вправо.

— Вот, — показал он на дело рук своих. — Или ты хочешь, чтобы я для тебя разлиновал бумагу?

Леони посмотрела на конторские принадлежности, разложенные перед ней.

— В какие игры ты играешь? Ты привез меня, чтобы я привела в порядок твои счета? Мне казалось, твой секретарь…

— Что за абсурд! — удивился Лисберн. — Я привез тебя, чтобы ты объяснила логически и разумно, почему не хочешь выйти за меня. Если нужно, раздели лист на две половинки, на одной выпиши все «за», на другой — все «против». Если потребуется что-нибудь, звонок вон там. — Он показал на кнопку рядом с каминной доской. — Или открой дверь, за ней стоит лакей, он подаст, что нужно. Его зовут Джон.

Подойдя к двери, помедлил.

— Могу прислать тебе Аттриджа со списком моих активов и пассивов, но мне кажется, ты уже имеешь ясное представление о размерах моего состояния.

Она наконец обрела голос.

— О, Лисберн, как будто меня это волнует!

— Это голос эмоций, — остановил он ее. — Если бы тебе нужно было инвестировать в меня деньги, тебя бы это волновало. Отнесись к этому вопросу как к инвестиции. В свою жизнь.

И вышел, закрыв за собой дверь.


* * *

Лисберн ждал, сколько мог, но когда прошло два часа, его терпение иссякло.

Он открыл дверь в кабинет. Поднос с напитками был опустошен. Вид у нее тоже был опустошенный.

Леони сидела, подперев щеку одной рукой, во второй было зажато перо. Губы у нее дрожали.

Она подняла голову. Глаза наполнились слезами.

— О, Саймон! — Вскочив из-за стола, бросилась к нему. Его руки сомкнулись вокруг нее.

Саймон. Наконец-то!

— Я тебя люблю, — сказала она, уткнувшись ему в шейный платок. — Но как можно разнести это по колонкам? Два ярда того и шесть элей этого. Как и чем можно измерить любовь? Ты же знаешь, как это случается. Маленькое чудовище Купидон или Эрос, или как его там, посылает свою стрелу, и ты готов. Любовь невозможно взвесить и измерить. Это ведь не шелк или что-нибудь в таком роде — столько-то бантов, столько-то вышивок. Что мне указать в графе «за»? Его красивые глаза? Звучание голоса? Аромат кожи? То, как изящно повязан его шейный платок? Я все выписала, но в этом нет смысла.

Ноющее чувство в его груди начало ослабевать.

— А ты еще добавь в эту колонку желание сделать все, что в моих силах, чтобы ты стала счастливой. — Он поцеловал Леони в макушку, стараясь, чтобы разные штуки, украшавшие ее прическу, не проткнули ему глаз. — Надеюсь, ты включила сюда и мои достоинства.

— Все до единого, — всхлипнула она. — Даже те, о которых не говорят на людях.

Лисберн рассмеялся. Он ничего не мог с собой поделать. Он не мог понять, почему полюбил ее или каким образом и когда вообще влюбился. Все было так, как сказала она: любовь невозможно взвесить и измерить. Однако Леони заставила его смеяться, заставила его ум работать, и он не чувствовал себя по-настоящему счастливым, пока не нашел ее. А он уже потерял надежду на то, чтобы вновь почувствовать себя по-настоящему счастливым.

— Ладно, тогда я прощаю тебя за все гадости, которые ты наговорила мне в карете.

— Я была вне себя.

— Ты так думаешь? Леони Нуаро в саду лорда Уорфорда заткнула уши, как ребенок, и принялась вопить, чтобы заглушить меня. Это настолько не соответствовало твоему характеру, что я поневоле забеспокоился.

Она легонько отстранилась и посмотрела на него.

— Именно поэтому ты похитил меня, как горец?

— Должен же был кто-нибудь вернуть тебя на землю, — объяснил Лисберн. — И помочь тебе прийти в себя.

Леони закрыла глаза.

— Значит, ты потому усадил меня за стол с отточенными перьями, бумагой и линейкой.

— Если бы это не помогло, я был готов дать тебе дозу лауданума. Проблема в том, что нужно было проявить чрезвычайную осторожность с дозировкой. Очень не хотелось разыгрывать трагедию в жизни. Коллизия «Ромео и Джульетты» хороша для сцены, а в реальной жизни можно только удивляться их глупости.

Она открыла глаза, казавшиеся темно-голубыми при этом освещении.

— Думаю, что они были просто очень юными, — сказала Леони. — В определенном возрасте все воспринимается как трагедия.

— В этом причина популярности моего кузена, — подхватил он. — И это так типично для Суонтона — найти свою истинную любовь и завоевать ее сердце за несколько дней, а мне пришлось ради этого трудиться, не разгибая спины, как рабу, в течение нескольких недель и не суметь добиться от девушки согласия.

Леони покачала головой.

— Я очень жалею об этом! Мне стыдно за разыгранную трагедию. Тут они все выписаны, я имею в виду все «против». И если ты готов ни перед чем не останавливаться, можешь взять на себя труд и вычеркнуть что-нибудь сам.

Выпрямившись, она расправила плечи и освободилась от его объятий. Вернулась к столу и взяла те три листа бумаги. Быстро дописала на них что-то своим на удивление аккуратным и решительным женским почерком. Потом передала листы ему и, подойдя к окну, уставилась в темноту.