Леони села на кровати.

— Я догадывалась об этом!

— Ну, естественно. Только вор может поймать вора.

— Вообще-то мы с тобой не воры, — усмехнулась она. Потом, откинувшись на спину, взглянула на него. — Хотя… Мы довольно скрытны и не вполне порядочны. Нет ничего удивительного в том, что мне было так уютно с тобой.

— Уютно! — возмутился Лисберн. — Это как носить растоптанные башмаки?

— Потому что ты понимаешь меня, — сказала она. — А еще потому, что ты используешь силу, присущую Делюси, в добрых целях преимущественно и для очень милых шалостей.

— Очень милых, — повторил он. — Для лучших из тех, на какие ты способна?

Рассмеявшись, Леони потянулась к нему, и сделала это так, что сердце замерло у него в груди.

— Мой мир — это цифры, сэр. Если вы хотите, чтобы я достигла великих литературных вершин, то должны вдохновлять меня.

— Как муза? — Лисберн склонился над ней.

— Да, как муза, — согласилась Леони.

— Это потребует времени, — сказал он. — Но если ты не будешь слишком много заниматься коммерцией…

Эпилог

Но по специальной лицензии или по особому разрешению епископа Кентерберийского браки, в особенности между людьми, принадлежащими к высшему сословию, часто оформляются в их собственных домах, без учета канонического времени, по вечерам, и часто брачный союз освящается в храме, в котором жених или невеста не являются прихожанами, и не во время божественной литургии.

«Юридический словарь», 1810 г.


Бедфорд-сквер, Лондон, суббота, 15 августа

Мадам Экривье — распорядительница в ателье мадам Доунс — хмуро разглядывала невысокого круглого мужчину, который с важным видом вошел в дверь.

— Не понимаю цели вашего визита.

— Можете не волноваться, мадемуазель, — заявил он. — Мне нужно увидеть вашу хозяйку, если это не трудно.

В руках мужчина держал официального вида бумагу. По своему опыту мадам Экривье знала: официальные бумаги означают проблемы. В особенности когда их доставляют грязные люди с засаленными красными платками на шее и в слишком узких зеленых сюртуках.

Миссис Доунс платила паре человечков — Фэрли и Пейтону, чтобы они занимались решением разного рода хлопотных вопросов вместо нее. Пока распорядительница решала, стоит ли вызывать их, в ателье зашел еще один мужчина, высокий, сутулый, одетый в черное.

— Где ответчица? — спросил он у невысокого.

— Не знаю, — ответил тот.

— Послушайте, мисс, — сказал высокий. — Нам нужно увидеть вашу хозяйку. Очень важное дело. Передайте ей мою карточку. — Он протянул ей грязную, липкую визитку, которую за неимением другого выхода она взяла двумя пальцами. — И скажите ей, что пока мы можем все уладить к обоюдной выгоде сторон.

Распорядительница заторопилась вон из демонстрационной комнаты. Заскочив к швеям, она узнала, что Фэрли и Пейтона сегодня не видели целый день. Она бегом поднялась на второй этаж, где жила миссис Доунс. Лакей сообщил, что хозяйки уже часа два как нет дома. Он был уверен, что миссис Доунс отправилась ужинать.

Мадам, которая пережила в Париже лихие времена, могла сложить два и два — мужчин, которые пришли с официальными бумагами, и работодателя, которая вдруг исчезла, не предупредив свою распорядительницу. Она бросилась в спальню миссис Доунс. Там никакой одежды. Никакой косметики. Ни шкатулок, ни чемоданов, ни сундуков.

Мадам Экривье отправилась на поиски служанки миссис Доунс, которую нашла за упаковкой своих вещей.

— Услала меня из дома с тысячей поручений, — сказала служанка. — Я только что вернулась. — Посовав в чемодан фартуки, ночные рубашки, чулки и все в таком роде, та пошла по комнате, чтобы забрать отсюда все, что могла унести. — Она задолжала мне с Иванова дня, вам это известно? И не смотрите так на меня. Хватайте тоже, что можете. Вы же не думаете, что она оставила вам выходное пособие.

— Там, внизу, мужчины. — Мадам Экривье не могла прийти в себя. Она день и ночь работала, чтобы расширить клиентуру и не потерять старых покупательниц, которые по-прежнему благосклонно относились к их ателье. Она сражалась за увеличение прибыли для того, чтобы привлечь более искусных работниц. Боролась с неэффективностью и претенциозностью и уже видела — небольшие, надо признать — свидетельства улучшения ситуации. Нужно было проявить еще немного терпения. И чуть-чуть подождать.

— Они пришли с исполнительным листом, я не сомневаюсь, — сказала служанка.

Мадам прижала руку к горлу.

Девушка лишь возмущенно фыркнула.

— Вас не потащат на гильотину, глупая вы женщина! Они опишут все, а потом придут еще несколько человек, которые заберут то, что не успели растащить. Хозяйка заняла у кого-то много денег и решила не возвращать.

— Но это невозможно! — воскликнула мадам. — Что будет с моими клиентками? С моими заказами?

— Она будет тратить то, что вы для нее заработали, неужели не понимаете? На хороший экипаж, на ужины, на ложу в опере и кто знает, на что еще. А я вот знаю совершенно точно, что в ближайшем будущем никто из нас не увидит от нее и простого медяка. Я очень советую вам, забирайте все, что сможете унести, и уходите через заднюю дверь, пока те внизу не поняли, что она дала деру.

Мадам Экривье переехала из Парижа в Лондон, чтобы начать новую жизнь. Ей потребовалось довольно много времени, чтобы понять, что она выбрала себе не ту хозяйку. Тем не менее с головой ушла в работу, и миссис Доунс назначила ее на более ответственное место и повысила зарплату.

Сейчас мадам Экривье пребывала в отчаянии. Она отложила на черный день, сколько смогла, но Лондон — город дорогой, и надолго этих сбережений ей не хватит.

Сегодня никаких денег она не получит.

Однако она не воровка.

Мадам вернулась в демонстрационную комнату и объявила неприятным мужчинам, что миссис Доунс сбежала. Затем сообщила девушкам, что они лишились работы. При этом сделала все, чтобы утешить их, и предложила помочь советом.

Забрав свою шляпку и шаль, мадам Экривье отправилась в «Модный дом Нуаро».

Особняк Уорфорд-Хаус, среда, 26 августа

— Италия, вот еще! — взорвался лорд Боулсворт. — Слышать не могу этих глупостей.

Он расхаживал взад и вперед по ковру в кабинете лорда Уорфорда, словно инспектировал воинские части, находившиеся в неудовлетворительном состоянии. К которым относились и его дочь с лордом Суонтоном.

Хотя лорд Боулсворт передал своему кузену лорду Уорфорду право выступать в качестве родителя, последний все-таки решил дождаться его приезда, чтобы тот сам благословил предстоящий брак. Жена лорда Уорфорда уже предвидела, что генерал в полной мере проявит свой необузданный темперамент. А хозяину дома, приютившему Глэдис, совершенно не хотелось давать повод Боулсворту ворваться в Уорфорд-Хаус и орать на всех. Как будто Боулсворту требовался повод!

— У меня возле Манчестера стоит пустой дом, где куча ленивых слуг нуждается в наведении среди них дисциплины, — продолжал генерал. — Выполняя свой воинский долг, я постоянно пребываю в разъездах, поэтому отношусь к вам как к подчиненному офицеру. Ваш отец лихо проявил себя при Ватерлоо. Вам нужно брать с него пример, а вы вместо этого пишете стишки, рассчитанные на глупых девиц, да разъезжаете по Европе. Вы с Глэдис поселитесь в особняке в Ланкашире.

— В Ланкашире? — как эхо повторил Соунтон. И лишился чувств.

— Какого черта! — изумился генерал.

Глэдис упала на колени рядом с любимым, приподняла его голову и прижала к своему роскошному бюсту. Потом бросила взгляд на отца. Ее глаза сверкнули.

— Как ты мог, папа!

— Я? А что я такого сделал? Это что за слюнтяй, которому ты отдала свою руку?

— Этот слюнтяй, как ты говоришь, чуть не убил человека голыми руками!

Лорд Боулсворт с сомнением посмотрел на поверженного героя.

— Наверное, в тот момент у него было по кирпичу в каждой руке. Иначе…

— Глэдис. — Ресницы поэта затрепетали. — Моя дорогая девочка. Пожалуйста, прости меня. Потрясение было слишком сильным. Но только на один миг. Позволь, я встану. — Осторожно высвободившись из ее рук, он заставил себя подняться.

Потом расправил плечи и выпятил челюсть вперед.

— Судя по всему, вы стали жертвой недоразумения, сэр. Через три дня Глэдис станет моей женой. Мы отправимся в путешествие по Италии, где я продолжу писать стихи. Надеюсь, это будет настоящая поэзия, учитывая, что моей музой станет Глэдис.

— Музой? Хрень собачья! Я не желаю, чтобы она таскалась по Европе, исполняя капризы какого-то чудака, который падает в обморок по каждому пустяку.

— Шок от того, что вы осмелились командовать мной и дамой, которая станет моей женой, на какое-то время лишил меня чувств, — заявил Суонтон. — Я не мог поверить своим ушам. Вы, ваша светлость, кажется, забыли, что Глэдис поклянется священной клятвой и любить, и повиноваться своему мужу. Вы хотите заставить ее нарушить священную клятву? Вы хотите, чтобы я тоже ее нарушил? Чтобы я не любил и не уважал ее? Разве эта любовь не требует от меня необходимости уважать ее желание, чтобы я и дальше следовал своему призванию?

Генерал уставился на него. На его побагровевшем лице отразился благоговейный трепет.

Суонтон только улыбнулся ангельской улыбкой, полной терпения.

— Хотите ли вы этого или нет — неважно. Я сделаю все, что нужно для того, чтобы Глэдис стала моей женой.

Однако лорд Боулсворт сражался и выиграл множество битв, поэтому не собирался сдаваться легко. Он принялся ругаться, спорить и угрожать. Суонтон все стоически переносил, только снова и снова повторял, что намерен сам стать главой своей семьи. Он бы и дальше проявлял терпение, но Глэдис, которая знала, каким упрямым и настойчивым может быть ее отец, упала в кресло и разразилась рыданиями.