Распространяла она и слухи о страстной любви его светлости к юной госпоже. О его приступах сильного гнева. Она, Одетта, видела, как он выбежал как-то из комнаты Флер, проклиная ее, а позже заметила леди в слезах, которые та тщетно пыталась скрыть. Однажды Одетта шепнула Певерилу, что видела синяки на тонких руках госпожи от пальцев его сиятельства. В той очаровательной спальне, которую Певерил разукрасил для «счастливой невесты», должно быть, разыгрывались ужасные сцены необузданной страсти барона и противодействия юной красавицы его домоганиям.

Такие рассказы приводили Певерила в состояние сильной депрессии. Каждая новая история подтверждала ужасное подозрение, что ее светлость пришла сюда не по своей воле. Более того, эти истории начинали разрушать его юношеское почтение к человеку, который подружился с ним.

В это утро Певерил заговорил с Флер о королеве, напомнив, что 20 ноября юная Виктория официально откроет заседание палат парламента.

– Интересно, – сказала Флер, – за кого она выйдет замуж?

– Не сомневаюсь, что жениха ей выберут государственные мужи, – ответил художник, наклонившись немного вперед, чтобы убрать большим пальцем крошечный завиток густой масляной краски.

– Увы, многие женщины не вольны выбирать себе мужей, – вздохнула Флер. – Я буду молиться каждый вечер, чтобы судьба нашей молодой королевы была счастливей, чем… – неожиданно она запнулась и покраснела. С ее губ чуть было не слетели слова нелояльности к своему мужу. Счастливей, чем моя, собиралась она сказать.

Певерил уронил кисточку и внезапно побледнел. Его брови сузились, он подошел к камину и толкнул ногой полено так, что искры полетели. Он прекрасно понял, какое слово должно было прозвучать. Сегодня ему стало совершенно ясно, что леди Чевиот не любила своего мужа.

– Если ваша светлость разрешит, то я отложу работу до завтрашнего дня. У меня сегодня нет настроения, чтобы хорошо рисовать, – тихо сказал он.

Флер встала и, разминая после долгого сидения свое молодое тело, направилась к камину. Ветер изменился, и дождь стучал, как горох, по нескольким окнам башенки. Здесь было тепло, но снаружи царили холод и уныние. Такое же уныние ожидает меня в будущем, подумала о себе Флер. Мысль о возвращении барона из Лондона угнетала.

– Я не помешаю вам, Певерил, если побуду здесь немного? – спросила она с робостью, присущей юной девушке, не осознавая своего значительного положения в этом огромном имении.

Певерил вскочил на ноги и нервно затеребил свой любимый байроновский галстук.

– Но, ваша светлость, это Вы должны давать мне указания, – сказал он запинаясь. – Если моя скромная мастерская нравится вам, то я почту за честь и удовольствие принимать вас здесь.

Она посмотрела на него ласково, при этом ее печальные губы слегка приподнялись.

– Мне нравится здесь, – сказала она с грустью и протянула свои замерзшие пальцы поближе к огню.

– Ваша светлость, – сказал он, – писать ваш портрет – это награда для меня. Беседа с вами – странное высвобождение всех моих мыслей.

– И моих, – прошептала она.

Впервые эти два молодых существа осмелились открыто сказать, что они испытывают удовольствие от взаимного общения.

Певерил продолжал:

– Я хотел бы сделать больше, гораздо больше! Ваша светлость, скажите мне, как я могу помочь сам стать счастливой?

Она повернула свою головку грациозным и в то же время величавым движением. Но когда она ответила ему, в ее голосе слышалась безграничная печаль:

– Я не знаю, что такое счастье, с тех пор, как жестокая рука судьбы увела от меня маму и папу.

Вдруг они услышали звук тяжелых шагов, перекрывавших стенания ветра и шум дождя: кто-то поднимался по винтовой лестнице. Флер сразу узнала эти шаги, и румянец, появившийся от близости камина и сладких слов Певерила, начал быстро исчезать.

– Это мой муж, барон вернулся раньше, чем он предполагал, – сказала она.

Весь ужас прежних подозрений охватил молодого художника, когда он заметил, как сильное страдание и страх внезапно состарили и обесцветили лицо молодой женщины. О боже, подумал он, она его ненавидит. И сразу же последовала другая мысль: «Я тоже должен его ненавидеть».

Дверь в мастерскую широко распахнулась. На пороге стоял барон Чевиот в довольно простой, но модной одежде. На нем была накидка с капюшоном, в руке он держал рукавицы. У него был неприятный вид, который стал обычным после его поездок на несколько дней в Лондон: развратный, унылый, со следами излишеств на лице. Своей массивной фигурой он, казалось, заполнил весь дверной проем! Сердце Флер упало при виде его широких плеч и багрового напыщенного лица. Он оглядел ее сверху донизу, а затем обвел быстрым взглядом мастерскую, но взглядом, который едва ли захватил Певерила. Затем он снова повернулся к молодой жене.

– Так, так. Вот где, значит, спряталась моя любящая жена. А я понапрасну искал ее в апартаментах.

Она прошла немного вперед.

– Я не думала, что вы так быстро приедете.

– Конечно, – сказал он с презрительной усмешкой, снимая с себя накидку и бросая ее на кресло. Он провел пальцами по своим черным, как смоль, густым вьющимся волосам. С его губ не сходила холодная жестокая улыбка.

– Я приехал раньше, потому что миссис Динглфут послала за мной, – сказал он.

Флер вздрогнула.

– Послала за вами? Зачем?

Не ответив на вопрос, Чевиот прошел через мастерскую к мольберту и начал разглядывать портрет Флер. Широко расставив ноги и держа руки в карманах, он раскачивался взад и вперед, с носков на пятки. Его глаза были сужены.

– Миссис Динглфут, это превосходное создание, всегда печется о моем благополучии. Я попросил ее связаться со мной, если здесь будет что-то неладно.

– Пожалуйста, скажите мне, что неладное здесь она увидела? – спросила Флер, приложив руку к груди. Ее сердце сильно билось.

Певерил стоял неподвижно и молчал. Чевиот промолвил:

– Добрая миссис Динглфут прислала мне письмо, в котором очень тактично сообщала, что вы выглядите неважно и тратите слишком много времени на слезы. Флер, бросив нервный взгляд на Певерила, ответила:

– Не думаю, что мое здоровье или мои слезы должны волновать миссис Динглфут.

Барон не обратил внимания на ее слова. Уставясь на картину, он продолжал:

– Как старая и пользующаяся доверием служанка этой семьи, она посчитала своей обязанностью оповестить меня, что вы тратите много времени и сил, взбираясь по этим крутым ступенькам и задерживаясь подолгу в мастерской. Вы могли бы чаще бывать на открытом воздухе, катаясь в новом фаэтоне по округе или посещая гостей. Кстати, такое поведение больше отвечало бы вашему званию, леди. Больше, в смысле соблюдения условностей, скажем так.

Когда скрытый смысл слов Чевиота стал ясен молодому художнику, его чувствительное лицо залилось краской, но Флер, оставаясь мертвенно-бледной, сказала:

– Я считаю, что это не касается миссис Динглфут, прихожу ли я сюда или нет. Я возмущена этим вмешательством.

Чевиот повернулся к ней. Его темные глаза сердито сверкали.

– Моя дорогая леди Чевиот, миссис Динглфут действует согласно моим указаниям.

– Как шпионка?.. – начала Флер с сильным негодованием. – Нет, мы не должны смущать Певерила, обсуждая перед ним личные дела.

Вдруг новая догадка осенила барона, может быть… возможно… Он бросил косой взгляд на девичью фигуру в широком голубом платье. Еще рано… конечно… но может этим как раз и объясняется то, что ее светлость тошнит по утрам?

Он поднялся, зевнул и уставился кислым взглядом на Певерила.

– Вы отнимаете слишком много времени у ее светлости. Было уже достаточно сеансов, – сказал он. – Заканчивайте портрет без ее светлости.

– Как пожелает ваша светлость, – сказал Певерил, и его дыхание участилось.

Прервать эти мгновения радости… видеть леди Чевиот только издалека… не разговаривать больше с ней… какая жестокая потеря! Он посмотрел на Флер с тревогой. Она уставилась в пол, как будто хотела избежать его пристального взгляда. Боже, как бледна она была, как дрожала, подумал он.

– Кстати, поскольку я наконец увидел портрет, у меня есть некоторые замечания, – добавил Дензил. – Оттенки тела и цвет волос выполнены с очень высоким качеством, которое, по мнению старой Клариссы Растингторп, а она знаток в этом деле, напоминает работы венецианских мастеров. Но почему нет украшений? Я велю принести вам драгоценности Чевиот. Изобразите их на портрете ее светлости, чтобы он мог быть удостоен чести висеть в галерее рядом с портретами других достойных леди.

Резкость его приказания не смутила Певерила. Фактически он и Флер предполагали, что именно так и скажет барон. Однако он не мог вынести выражения обреченности, появившегося в глазах Флер в тот момент, когда его светлость обнял ее.

– Вы неважно выглядите, сударыня. Давайте пойдем. Миссис Динглфут права, мне нужно было давно приехать домой и лично организовать вашу жизнь.

Она открыла рот, словно протестуя, но снова закрыла. Все ее тело дрожало при его прикосновениях. Она онемела от одной мысли, что эти небольшие периоды невинного счастья, проведенные в мастерской, должны прекратиться.

Певерил попросил:

– Если ваша светлость позволит, еще один сеанс позирования…

– Нет, – грубым голосом сказал Чевиот, – и не забудьте изобразить драгоценности. Я прощаюсь с вами. – Затем он добавил: – Послезавтра маркиза Растингторп посылает за вами свой экипаж. Сейчас у нее гостит внучка, и я дал слово, что вы примете заказ нарисовать ее портрет. Она уродлива, но, я думаю, вы проявите всю свою сообразительность и умение. Теперь заговорил Певерил:

– У меня есть серьезные намерения начать свое дело, ваша светлость. Если я добавлю сумму гонорара за портрет внучки маркизы к моим скромным сбережениям, это даст мне возможность открыть небольшую мастерскую в Лондоне.