Но потом напрягается и рычит:

— Что это было?

Я открываю глаза и напрягаю слух в ожидании нового шума. Был глухой стук, который, похоже, доносился из квартиры.

Погодите, вот опять. Повторяется в равномерном темпе…

Шлеп. Шлеп. Шлеп.

Когда я слышу приглушенный стон, мое лицо вспыхивает.

И вот так мы и лежим, пока Лиам не говорит:

— Я так понимаю, у твоей соседки гость.

— Ее парень, — шепчу я, соглашаясь. — Они поссорились, но так было...

Шлеп. Стон. Шлеп. Стон. ШЛЕП. ШЛЕП. ШЛЕП. СТОН.

В ответ на очередной гортанный стон Элли, Лиам цедит сквозь стиснутые зубы:

— Похоже, они снова вместе.

Теперь мы слышим, как больше не бывший Элли протяжно стонет, приближаясь к своей кульминации, долбя, толкая и стуча изголовье кровати Элли в стену.

Матерь божья. Этого не может быть.

Стук продолжается вечно, но потом резко прекращается. Элли и Тайлер одновременно вскрикивают, достаточно громко, чтобы мои окна задребезжали. Соседи по коридору, вероятно, уже звонят в полицию, чтобы сообщить об убийстве.

Позади меня Лиам неподвижно лежит, прерывисто дыша; его грудная клетка прижата к моим лопаткам, так что я чувствую, как бешено колотится его сердце.

То ли он притянул меня к себе, то ли я откинулась назад, но в любом случае сейчас я нахожусь вплотную к нему: спиной к его груди и животу, задницей к его промежности.

Его сердцебиение — не единственное, что я чувствую.

Большой, горячий стояк жадно впивается в мой зад.

Когда восторженные возгласы Элли и Тайлера затихают, оказываются слышны только наши неровные вдохи и выдохи.

Я беспокойно вытягиваю ноги под одеялом. Лиам перемещает свою руку на мое бедро и сжимает его.

— Не двигайся. Дай мне минутку, — грубо просит он.

Я замираю.

Мы лежим так целую вечность, пока он не прижимается щекой к моему затылку и не выдыхает. Его теплое дыхание скользит по моей коже под воротник рубашки и вниз по лопаткам, поджигая мои нервные окончания.

Если бы он протянул руку и ущипнул один из моих ноющих сосков, я бы кончила.

— Лиам...

— Тихо, — приказывает он. А потом очень тихо: — Блядь.

Снаружи по улице проезжают машины. Где-то вдалеке лает собака, жутко напоминая вой волка.

— Прости, — тихо шепчет Лиам. — Я не... обычно у меня получается гораздо лучше…

Когда он не продолжает, я осмеливаюсь спросить:

— Держать все под контролем?

— Типо того, — взволнованно отвечает.

Я сглатываю, потому что во рту сухо, как в пустыне.

— Если тебе от этого станет легче, то я тоже сейчас не очень хорошо себя контролирую.

— Знаю. И мне от этого не лучше.

Похоже, он вот-вот вскочит с кровати и выбежит за дверь.

— Пожалуйста, не уходи, — шепотом прошу я. — Не хочу, чтобы ты уходил. Останься со мной.

— Тру… — едва слышно выдыхает он.

— Я буду тихой, как мышь. Смотри, я уже сплю. — Я притворяюсь, что храплю.

Когда я слышу что-то похожее на смешок, мое сердце подпрыгивает от надежды. Я понятия не имею, почему мне вдруг так важно, чтобы он остался. Ну и разумеется, я чувствую себя в большей безопасности, когда он рядом.

Зависимой и возбужденной тоже, но в основном в безопасности.

Его вздох снова колышет мои волосы. Я могу сказать, о чем он думает. Борется между тем, остаться ему или уйти. Если он действительно уйдет, я не уверена, что еще раз вернется. Если ему удастся найти в себе силы оторваться от меня и переступить через дверь, он найдет в себе силы и держаться подальше навсегда.

Возможно, это мои последние минуты с ним.

Эта мысль вызывает небольшую вспышку паники в моем нутре.

Одним быстрым движением я переворачиваюсь, обнимаю его левой рукой за талию и прижимаюсь головой к его подбородку.

Лиам делает глубокий вдох и замирает.

Мы лежим так еще некоторое время — я прижимаюсь к нему с зажмуренными глазами, задерживая дыхание, а он изображает ледяную кирпичную стену. Его сердце словно отбойный молоток. Я не смею ни дышать, ни двигаться, ни издавать и звука.

Затем, очень медленно, лед начинает таять.

Рука, сжимавшая мое бедро до того, как я повернулась, снова оседает прямо над изгибом моей тазовой кости; его пальцы слегка дрожат. Он опускает голову на подушку, расслабляя напряженные конечности, и медленно вдыхает.

Затем обхватывает рукой мою спину и мягко притягивает ближе, закинув на меня тяжелую ногу.

Он все еще в брюках. Я не уверена, испытываю ли я облегчение или разочарование по этому поводу.

Дыхание, которое я так долго сдерживала, вырывается наружу.

Он такой большой. Большой, удобный и восхитительно горячий; его сила и мужественность окутывают меня со всех сторон.

В его объятиях я могла бы остаться на всю жизнь.

— Это плохо кончится, — шепчет он.

— Обещаю, что больше не буду двигаться. Совсем-совсем.

— Я говорю не о сегодняшнем вечере.

— Не мог бы ты хоть на полминуты перестать загадывать? Я наслаждаюсь моментом.

Он издает низкий гортанный звук: мужской звук боли или удовольствия (не могу сказать точно).

— Я тоже. Вот в чем проблема, — заявляет он.

Он нежно меня обнимает. Как будто я хрупкая фарфоровая ваза, которую можно легко разбить. Это мне нравится ровно настолько, насколько и раздражает.

Я не хочу, чтобы он грубо со мной обращался, особенно сейчас, когда я вся в синяках и ссадинах. Но когда мои раны заживут, я надеюсь, что он не будет относиться ко мне так, будто я стеклянная.

На самом деле, я надеюсь, что он, возможно, немного... Хочу сказать, что было бы неплохо, если бы он потерял часть своего стального самоконтроля и прям самую малость был…

Грубым.

До любовных укусов в шею. До слабых отметин на моих бедрах от его пальцев. До восхитительной боли глубоко внутри на следующий день после ночи с мужчиной, который точно знает, что делает: куда положить свои руки на тебя и где прикоснуться, как заставить тебя стонать, дрожать и потеряться в себе, как сделать так, чтобы ты умоляла о большем.

Представив себе это, я начинаю дрожать всем телом. Это сладкий трепет.

Лиам шепчет мне на ухо, явно находясь на грани:

— О чем бы ты сейчас ни думала, девочка, остановись.

Мои уши становятся горячими.

— Прости, — выдыхаю я.

Он снова напрягается. Большой клубок нервов и разочарования просачивается наружу с каждым его неровным вздохом.

Лучше бы я не находила его нежелание столь соблазнительным. Лучше бы я не думала, что его амбивалентность так горяча. Но чем сильнее он борется с собой и отрицает то, чего так явно хочет его тело, тем больше я оказываюсь заинтригованной.

Я никогда не встречала человека, который себе в чем-то отказывал. По моему опыту, мужчины не церемонятся, полагая, что весь мир — это их конфетная банка. Самое большое для них удовольствие — брать все, что они хотят. Они полагают, что жевать конфеты — это их право по рождению. Они этого заслужили тем, что родились с членом между ног.

Они думают, что конфеты — это то, что им причитается.

Не Лиам Блэк. Он хочет, но не берет.

«Я тебя не боюсь. Я боюсь за тебя. Мне стоит тебя напугать, но я не хочу этого делать. Ты пожалеешь, потому что я о многом могу попросить тебя, и ты наверняка мне это дашь».

Вспоминая его слова, я задаюсь вопросом, чего же он хочет от меня.

Что же может заставить бояться такого человека?

Грудь Лиама размеренно вздымается и опускается.

— Давай спать, девочка. Отдохни немного.

— Ты будешь здесь, когда я проснусь?

Лиам не отвечает, но он и не обязан. Поэтому я шепчу «надеюсь», после чего он с отчаянием вздохнул. В этом вздохе я слышу капитуляцию.

Раньше я не была в этом уверена, но теперь знаю это всем своим существом: даже если утром его здесь не будет, он очень скоро вернется.

Теперь главный вопрос заключается в том, почему он так сильно не хочет этого делать.


∙ ГЛАВА 9 ∙

Лиам