Изабель Миньер - Обыкновенная пара

— Ничего. Ничего не нашло. Но если ты хочешь пиццу, то и сходи за ней сама.

— Бенжамен, ты не оправдываешь моих ожиданий! Хочешь, чтобы тебе все на блюдечке подносили! Надо идти в ногу со временем, дорогой, с глупостями пора завязывать! Забудь, как жили твои родители! Забудь! С этим покончено!

Вот уже и кричит.

Марион идет прятаться в свою комнату: после скандала в детском саду скандал дома… какой из двух моей девочке кажется более серьезным?

— Бенжамен, с рабством женщин покончено!

— Знаю…

— И что? Сожалеешь об этом? Тебе бы это понравилось? Хочешь, чтобы я была у тебя прислугой? Чтобы ты мне приказывал?

— Нет, Беатрис, мне этого не надо. Не всякий мужчина обязательно должен быть мачо.

— Наслушалась я таких речей! Наизусть их знаю! «Я за равенство полов, но…» Вечное «но»! «Мы с тобой равноправны, но…»

— Не кричи, пожалуйста…

— Я не кричу!

— Кричишь…

— Ах, как у тебя все просто! Если я высказываю свое мнение, значит, кричу! Опять увиливаешь от ответа, Бенжамен, это для тебя характерно! Всегда говоришь, что я кричу, только чтобы не слушать! Но… Что ты делаешь? Куда ты?

— Увиливаю.

Я распахиваю дверь комнаты.

— Бенжамен, вернись!

— Нет. Вернусь, когда ты успокоишься.

— Не разговаривай со мной так… Тебе не понять, как это на меня действует… Это…

Ее голос дрожит, речь все невнятней.

Я останавливаюсь на пороге.

Жду…

И что я слышу…

Всхлипывания, такие трогательные всхлипывания… Я проклинаю Эме и его выдумки: это он виноват в том, что жена расплакалась, это он меня подставил. Она слабая, она чувствительная… И все потому, что я не сбегал за пиццей. Черт-те что!

Подхожу к ней.

Она плачет тихо, как ребенок. И я причина ее горя.

— Ты ошибаешься насчет меня, Бенжамен, ты думаешь, что я сильная, бесчувственная, а я… Я очень нервная. Когда ты так со мной разговариваешь, это все равно как если бы ударил, мне больно, это меня убивает…

Она смотрит на меня потерянным взглядом. Взглядом зовет на помощь.

Я вытираю ее слезы, говорю, что с этим покончено, что мы не будем ссориться из-за пустяков и что Марион, слушая нас, очень расстраивается…

Она робко кивает:

— Да… Нам обоим надо сделать над собой усилие… Осознать, что мы не можем слишком много друг от друга требовать… Постараться не обижать друг друга… Вот видишь, этого как раз и не понял Орельен…

Орельен? Опять Орельен? Может, ему поселиться в этом доме, раз тут только о нем и говорят?

— Бенжамен, я пойду успокою Марион, ты же знаешь, она расстраивается, когда ты так со мной разговариваешь. Она не понимает, как это: у нее такой добрый папа — и вдруг он заставляет плакать ее маму. Для ребенка это потрясение. Разумеется, она отождествляет себя со своей мамой… Я успокою ее, а ты пока сходи за пиццей, нельзя надолго откладывать ужин, девочке рано вставать… завтра в садик…

Она берется за ручку двери детской и слабо мне улыбается — как выздоравливающая. Она мне улыбается — терпимая, чуткая, нежная.

— Ссориться из-за пиццы… Ты уморителен, Бенжамен…

Я выхожу из дому.

Я бреду куда глаза глядят.

Так подростком, возвращаясь домой, я воображал, что иду в другое место. В другое…

Словно мне до смерти хочется сбежать…

Меня тошнит. Мне свело желудок. И это никак не проходит.

Сегодняшний обед в индийском ресторане?

До чего тяжело на сердце.

Первая же попытка провалилась.

Я не способен сказать «нет». Я ничтожество.

Пицца отвратительная. Картон, свинец, бетон. Она несъедобна.

Каждый кусок — это жертва, это наказание. Но я ем — ради Марион. Кусочек за Марион, еще один… Иначе… Иначе она не доест свою порцию, скажет: «Я тоже больше не хочу!» Если я подам дурной пример, детка поймет, что и она имеет право на такое. А если она не съест все до крошки, то больше ничего не получит и останется без сладкого, без йогурта, без ничего — «Раз ребенок не доел, значит, не голоден».

Я больше не могу. Доза пиццы смертельна. Откладываю нож с вилкой, обойдемся без сладкого.

— Пицца — лучшее блюдо для семьи! Пицца — это праздник! Моя мать и слышать не хотела о том, чтобы покупать «готовые блюда». Она считала, что женщина, которая только и может, что разогреть, — плохая мать, неспособная потрудиться ради того, чтобы накормить семью. Я только и мечтала попробовать настоящую пиццу, какую едят мои подружки, но она непременно хотела готовить сама. Ну и в результате у нее получалась не пицца, а пирог с помидорами. А все потому, что она не могла преодолеть в себе идиотский комплекс вины! Улавливаешь, Бенжамен?

Улавливаю. Радуйся, Марион, твоя мать купит тебе все пиццы, недополученные ею самой в детстве. Как же тебе повезло, счастливица! Три пиццы в неделю, вот это удача! В нашем доме праздник три раза в неделю. Дорогая, скажи скорей спасибо маме! Держу пари, твои-то дети останутся без пиццы, как твоя мама, когда была ребенком, потому что ты просто никакую уже пиццу не сможешь больше видеть. Зато твои дети станут пичкать ею твоих внуков — и так далее, и все по кругу. Одно поколение из двух будет страдать пиццефобией, другое — состоять из пиццеманьяков.

— У тебя потерянный вид, Бенжамен, о чем ты думаешь?

— О конфликте поколений.

— И из-за этого у тебя пропал аппетит? Потому больше не ешь?

— Нет, я… Меня тошнит. Не могу больше проглотить ни кусочка.

Марион тут же отодвигает свою тарелку. Вот обезьяна!

— Меня тоже тошнит, я больше не хочу, мама.

— Марион, доешь!

— Меня тошнит… — говорит дочка таким жалобным голоском, что у меня щемит сердце.

— Тебя не тошнило, пока папа об этом не заговорил. Ну-ка, быстро доедай!

— Меня очень-очень тошнит…

— Марион, прекрати! Чтоб сию минуту пицца была доедена!

Марион открывает рот и тут же, не сказав ни слова, его закрывает. И я вижу, как у нее наливается между век, выскальзывает и катится по щечке крохотная, неприметная слезинка. Крохотная, да, но тяжелая. Неужели я родился на свет только затем, чтобы довести до слез такую славную девочку?

Почему она заплакала? Потому что ей пихают силой в рот третью пиццу за неделю. Эта слеза стала последней каплей, переполнившей чашу терпения.

Я наклоняюсь к Марион и тихонько шепчу:

— Солнышко, если тошнит, больше не ешь.

Беру наши тарелки, смахиваю остатки пиццы на одну из них и отношу на кухню, чтобы выбросить объедки в помойку.

Беатрис идет следом за мной.

— Твои действия, Бенжамен, безнравственны, более того — твои действия опасны. Ты подрываешь мой авторитет, ты разрешаешь ей то, что я запрещаю, ты… Ты в открытую осуждаешь мои поступки, ты меня… ты меня…

Ну уж нет! Хватит слез! Хватит плакать-то, а то ведь я и сам расплачусь! На что это будет похоже, если мы заплачем все втроем? И кто тогда нас утешит?

— Мне очень жаль, Беатрис. Я не собирался осуждать твои поступки, но я не могу заставлять Марион давиться пиццей, если сам ее не доел.

Одна, другая, третья слезинка…

Делаю вид, что я ничего не замечаю. Для меня никаких слез нет и в помине.

— Беатрис, может, хочешь йогурта? Или фруктов?

— Я вообще больше не хочу есть…

Один, другой, третий всхлип. Я их не слышу.

Я беру йогурт, сахар, печенье и несу все это Марион.

И стараюсь ее разговорить. А что там еще новенького в садике, кроме этой ссоры? Один мальчик очень сильно плакал, она хотела его утешить, но побоялась: а вдруг от него горем заразится?

Я хотел было сказать, что горем нельзя заразиться, но спохватился: мне ведь так быстро передаются горести Марион…

Потом нам наносят визит: Беатрис.

Расстроенная, с заплаканными, грустными глазами, с печатью страдания на лице, она молча убирает со стола. Ты прекрасна, даже когда плачешь, твой художник наверняка был бы очарован, но я не заражусь твоим горем. Мне довольно и своего.

Марион умывают перед сном: успокаивающая тишина.

Марион укладывают в постель: тихий, убеждающий голос Беатрис, предсказания потолка.

Марион целуют перед сном: надежда…

— Бенжамен, давай перестанем ссориться из-за пустяков, тем более при Марион.

Я соглашаюсь.

— Давай мириться, улыбнись-ка скорей, мой зайчик.

Я похож на зайчика? Может быть. Но если из меня сделают зайца-плакия, если я попаду в кастрюлю[7]…

— Ну улыбнись мне, Бен, я люблю тебя.

Что?

Она гладит меня по щеке, проводит рукой по волосам. А мне кажется, я ледышка. Быстрозамороженный зайчик. Ах, как художнику хотелось бы оказаться на моем месте.

— Я сварю себе кофе, тебе сварить, Бен?

— Спасибо, нет.

— Да сядь же, можно подумать, что ты в гостях.

Верно подмечено.

— Ты так и не рассказал, как прошел обед с этой жирной свиньей…

— Хорошо…

— Интересно, о чем ты с ним можешь говорить?

— Я нахожу о чем…

— А ты говорил с ним о покупке аптеки? Наверное, опять забыл?

— Почему забыл, мы об этом поговорили, но он уже ищет аптеку для своего кузена. Сама же понимаешь: если что-то найдет, раньше скажет кузену.

— Кузену? А что, его кузен — фармацевт?

— Ну да, если бы он был пекарем, то Эме искал бы пекарню.

— Что-то мне не верится, Бенжамен. Надо же, какое совпадение: кузен жирной свиньи — фармацевт и хотел бы здесь обосноваться!

— Спроси его сама, если не веришь.

— Ну и что же еще тебе рассказывала эта жирная свинья?