– Я не хочу, чтобы ты заменил меня. – Целую его в колючий подбородок, кажется, он забыл, где лежит его станок. – Ты сильнее меня, я забываю обо всем, когда ты говоришь. Переосмысливаю. Как только начинаю трусить, ты вселяешь в меня веру. Это не любовь? Быть зависимыми друг от друга настолько, что бояться двигаться в разные стороны. Ценить каждый проведенный момент просто потому, что не мыслишь жизни без любимого человека. Прыгнуть в чертов колодец, потому что ты прыгнул. Я не знаю, что происходило до всего этого, но я потеряла столько времени и теперь переживаю, что нам его не хватит. Оно так быстро ускользнет и ничего не оставит нам. Только… память. – Утыкаюсь ему носом в плечо, смотрю на лист, который падает на землю. Он, как и мы, – век его слишком короток, только, жаль, у нас нет возможности вырасти снова. – Я люблю тебя больше жизни. Ты нужен мне. Но сейчас всего слишком много. Тебя, меня… Я не хочу тебя обижать.

– Ты хочешь, чтобы я оставил тебя одну? – Он спокойно допивает свой кофе и бросает стакан в урну. – Ты так часто не заботишься о чувствах других. Бьешь по рукам, когда тебе протягивают помощь. Я не знаю, для чего ты столько всего говорила о чувствах, если в итоге решила остаться одна.

– Я не говорю, что мы расстаемся, просто мне нужен минута для себя. – Убираю волосы за уши и стараюсь не смотреть на него.

–Ты еще обвини меня в том, что это я виноват в твоей болезни. – Доусон поднимается, его руки пропадают в брюках, на лице застывает маска боли. – Ты ушла от меня. И не первый раз.

– Значит, вот кто червь в нашем яблоке? – вскрикиваю я так, что рядом сидящие девушки встают, чтобы быть от нас дальше. – Не смей говорить мне, что я эгоистка, не тебе досталось это. – Я давлю на свой живот. – Не тебе меня осуждать. Ты всегда мог остановиться, вот что тебе мешает сейчас дать по морде вон тому мужчине? Или этому прохожему? Толкнуть его так, чтобы он отлетел на несколько метров? – Мы собираем вокруг себя зевак, я несдержанная в своих словах. – Хочешь сказать, что ты изменился ради меня, а я какой была себялюбивой сукой, такой и осталась, так?

Блеск его глаз, сжатые челюсти и тяжело поднимающаяся грудь от грозного дыхания.

– Какого? – Доусон приподнимает брови и оглядывается. – Этого? – Он закатывает рубашку до локтя, поворачивается всем телом к парню и неожиданно для всех нас бьет ему в челюсть. Я охаю, когда тело покачивается и заваливается на лужайку. Доусон стоит над ним, тяжело дыша, его окружает толпа подростков, мгновенно слетевшиеся из ниоткуда. Доусон делает несколько шагов назад, затем оглядывается на меня, в его глазах полыхает ненависть.

Он кивает головой из стороны в сторону и быстрым шагом уходит на тропинку, ведущую из парка под гул голосов толпы зевак. В голове гудит, нервно облизываю губы и смотрю на парня, который ни в чем не виноват, он не дал сдачи лишь потому, что здесь слишком много людей. Дети со страхом осматривают меня, их невидимые маленькие щупальца с любопытством ощупывают. Я идиотка, полная дура, которая только что сама выпросила драку. Я вывела его из себя. Заставила нарушить свое слово. И где сто процентов, что я не поступала так и раньше? Теперь я ни в чем не уверена.

Встаю со скамьи, прохожу мимо людей, которые с удивлением оглядываются. Одними губами произношу: «Простите, пожалуйста». Этот стыд и ненависть по отношению к себе сжимает мой желудок. Меня мутит настолько, что я останавливаюсь, чтобы отдышаться и присесть на траву. Закрываю глаза на минуту, задерживаю дыхание, чтобы прогнать рвотные позывы. Яркие лучи солнца закрывает тень, едва касающаяся моего лба. Я чувствую, как нежная маленькая ладонь гладит меня по голове.

– Привет, малышка, – произношу я, когда вижу Бригитту. – Спасибо, что нашла меня.

Ребенок не шевелится, ее умение вслушиваться в вибрации тела, проникать в душу, впитывать чужие эмоции поразительны. Она подходит ближе, садится мне на колени и обнимает за шею. И я боюсь заплакать, отпустить эмоции на волю, испугать беззащитную девочку, прижавшуюся ко мне. Не двигаюсь, пока не уступает моя безвольность и отчаяние. Бригитте не жаль дать мне немного ласки, человеку, который плохо относился к ее матери, к ее другу, да и ко всем детям мира. Украдкой вытираю слезы. Снова, как трусиха, я могу, поджав хвост, убежать от всех. А завтра отправиться на операцию, пережить это в одиночку и тогда начать по новой настраивать нашу с Доусоном жизнь. То, что он в ней, не изменится никогда, его роль слишком важна. Но это будет говорить о том, что я не сделала выводы, что не является правдой. Я должна извиниться за все.

К нам подходит незнакомая мне девушка, протягивает мохнатого зайку Бри, и ребенок отрывается от меня. Она словно очистила мою душу, дала мне тот необходимый вдох, которого я так опасалась сделать. Настроила меня на правильную волну без единого слова.

– Здравствуйте. – Зажимаю нос двумя пальцами, чтобы девушка подумала, что у меня аллергия. – А где мама Бригитты?

Только сейчас я поняла, что Ханны нигде нет, и ребенок, скорей всего, видела картину, которую мы устроили среди людей. В том числе тот удар от Доусона.

– Ханна в данный момент ложится на лечение, некоторое время я буду находиться с ребенком. Я представитель опеки и попечительства. – Девушка протягивает руку, чтобы познакомиться, я же торможу панику, поднимающуюся в моей душе. – Чарли Хеклин.

Бригитта снова обнимает меня за ногу и комкает ткань на брюках. Глажу ее маленькие пальчики, успокаиваю, что со мной теперь все хорошо.

– Чарли, простите? – говорю, как можно вежливей. – И она надолго оставила ребенка с вами? Некоторое время звучит очень неоднозначно. – Я все еще улыбаюсь.

– Несколько дней, потом ребенок будет находиться с временным опекуном, осталось закончить оформление некоторых документов. – Она пальчиком показывает подойти малышку, та с неохотой топчется на месте и, не отрываясь, смотрит на меня. – Всего хорошего, мисс…

– Миссис Хоуп, – отвечаю я, в момент, когда она берет Бри на руки.

– Очень интересно. – Она пожимает мою руку и уводит ребенка. Я остаюсь смотреть вслед до того времени, пока они не скрываются за поворотом.

Глава 19

Доусон

Впервые в жизни мне хочется покурить, да так, чтобы дым заглушил поток мыслей, затуманил разум, заполнил собой каждый пустующий участок. Для некурящего – это не типичные мысли, но я не очень справляюсь с ситуацией. Слишком напряженный месяц сказался на мне не лучшим образом, я перестал следить за собой, не помню, когда в последний раз брился. Сейчас меня можно спутать с игроком хоккейной команды, которые не бреются до финальных матчей, чтобы выиграть Кубок Стэнли. Я же ожидаю другой победы, кроме как над чертовой болезнью, гребаной болячкой, поселившейся в любимой девушке. И больше меня особо ничего не интересует. Частенько хотелось вздернуться, когда она уходила в себя. Надеюсь, когда удалят эту хреновину в ней, пройдут эти истерики и психи, Эллисон станет прежней, пусть и с роящимися в ее голове мыслями. А наши тараканы, как известно, гигантские, уж как они в ней помещаются – неизвестно.

Когда она в парке сказала, что хочет побыть одна, я повел себя, как придурок, сорвал свою злость на незнакомом человеке. И кому я что доказал? Еще бы головой об столб ударился или землю поел для пущего эффекта. На тот момент во мне клокотала такая злость, Эллисон заводит меня с полуоборота, и когда я готов уступить, она снова наседает на меня. Притом, что я не любитель давать обещания, сделал это для нее. Я ничего не просил взамен для себя, мне достаточно ее самой.

Неудобная спинка металлической скамьи врезается мне в поясницу, я мог бы сидеть на мягком диване в ожидании врача из операционной. Но это слишком сложно, – находиться далеко от нее. Хоть я и представляю собой эдакого удава с выдержкой, но все не так. Я готов бить стены кулаками, ломать их на мелкие части для того, чтобы ускорить тянущееся время. Устроить дебош, допрос с пристрастием, разорвать гнетущую тишину. Но все это бесполезно. Вообще, все мои действия, относительно ситуации, ничего не меняют. Чувствую себя болванчиком, что так удобно устроился на панели автомобиля, – трясу своей бестолковой головой, бесполезно путаюсь в ногах.

Вчера Эллисон вернулась домой, я топил свою злость в виски, пытался напиться до рвотных позывов, пока не превращусь в мусор. Она так тихо образовалась передо мной, что первое, что я сделал, хмыкнул от растерянности. Она не возвращается, пока ее не вернут. Она не прощает обиды. Она, в конце концов, не изменяет своим принципам, если однажды нарушил свое слово, для нее больше не существуешь. И вот Эллисон стояла передо мной, ее бледная кожа в дверном проеме темной комнаты казалась приведением, медленно направляющимся ко мне, чтобы отобрать мою душу, которую с удовольствием отдал много лет назад именно этой девушке. Я же медленно опустошал бокал с кусочками льда, пальцы немного тряслись, отчего звон был куда более явным, чем казалось. Эллисон забралась на диван с ногами, пролезла за мной, уселась на спинку дивана. Когда она прикоснулась ко мне, я почувствовал себя переполненным чувствами, эмоциями тактильными ощущениями. Я был тем самым наполненным сосудом, в котором не плескалось сверх меры, но было все так, как надо. И я не хотел больше воевать, мне достаточно ее спокойствия, рук и тепла ее тела рядом со мной. Некоторое время мы сидели молча, я набирался терпения не ляпнуть то, что уже давно должен, не вовремя отрапортовать новость. Она же, погруженная в свои мысли, массировала мою голову. Когда часы, как в сказке о Золушке, сообщили нам, что наше время сочтено, я подал Эллисон руку, и бок о бок мы собрали необходимые для нее вещи. Такси ожидало нас в намеченное время. Не издав ни единого звука, мы сидели, прижавшись другу к другу, как птички в клетке. Она передала мне свою нервозность и апатию к происходящему. Не было сил на переосмысливание фраз или словесную войну, все, о чем я думал, это язык ее жестов и то, что она вернулась домой. Впервые я не собирался метаться по городу в поисках мой беглянки, я просто пил и ждал.