Мне ни капельки не стыдно — я женщина перед своим мужчиной. Пред тем, кого я выбрала сама. Сердцем, душой, телом.

И больше нет страха, вины, обиды.

Есть только предвкушение.

Я — его. Я буду такой, какой он хочет.

Валерий встаёт и избавляется от последних деталей одежды. И я любуюсь им — огромный, сильный самец.

И даже его член, явно слишком большой для меня, не пугает. Я приму, до конца и буду просить ещё.

Он снова возвращается на кровать, притягивает меня к себе и начинает осыпать поцелуями — всё ниже, и жарче, и…

Когда его губы касаются меня там, я всхлипываю, выгибаюсь, путаюсь пальцами в его густых волосах…

— Ах… пожалуйста…

— Сладкая… сейчас…

В этот раз он опускает меня на подушки бережно, очень широко раздвигает мне ноги и требует:

— Смотри на меня! Хочу видеть твои глаза в этот момент…

Он входит одним мощным движением, будто пронзая меня насквозь, и глушит мой крик диким поцелуем.

Несколько секунд он даёт мне привыкнуть к размеру, а потом начинает двигаться — яростно, жёстко, в рваном ритме. Переплетает наши пальцы, и вжимает руки в простынь, не позволяя мне касаться.

Мне остаётся лишь обвить ногами его мощные бёдра и подаваться навстречу, ловя дикий необузданный темп.

Стонаю в голос, выгибаюсь дугой, принимаю глубоко. Он вбивается в меня без жалости, без скидки на неопытность и невинность, не церемонясь.

Так размашисто и грубо трахают шлюх, продажных девок, на которых пробу ставить некуда.

И меня.

Да, вот так, резче, глубже, на всю длину…

Когда я уже на грани разрядки, он выходит, переворачивает меня на живот, закидывает одну ногу себе на бедро, максимально открывая, другой рукой — наматывает волосы на кулак, выгибая меня дугой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И врывается так мощно, что у меня искры сыплются из глаз. Я уже не кричу, я ору, подмахивая ему, извиваясь на его члене…

Мне так больно и так хорошо…

Темп сейчас просто сумасшедший — он вдалбливается в меня, как отбойный молоток.

Дыхания не хватает…

Опоры не хватает…

Ещё несколько яростных движений…а потом — взрыв…

И мы вместе рассыпаемся на атомы…

Мой крик дробится на оттенки радости, боли, восторга…

Мой крик — знак принадлежности…

Мой крик — ориентир во тьме, куда мы летим вместе…


Теперь я твоя, о, моё Чудовище. Теперь — навсегда…


ВАЛЕРИЙ


Это какой-то пиздец!

Несу ее на руках, а она так доверчиво и трепетно ко мне прижимается, что у меня внизу живота все напрягается, даже идти неудобно.

 А еще, я зол, очень зол и хочу жертв. Мне не хватило. Она плачет и это хорошо. Зверь внутри напитывается этими слезами. Они — бальзам на мои раны.

Плачь, предательница, плачь. Но и не мечтай, что это разжалобит меня.

Жалость?

Это чувство выбил отец из меня, вытравил. Оно не нужно такому, как я, даже вредно.  И я безжалостен.

Я секу её словами:

— Ты была моей музой. Теперь ты — мой трофей! — говорю, и ловлю водопад фиалкового ужаса в ее глазах.

Правильно, бойся меня.

В машине, вдали от чужих глаз, меня накрывает, и я впиваюсь в нее поцелуем — грубым, диким,  животным — трахаю ее рот, она протестующе мычит мне в губы. И это заводит.

Вот же дрянь!

— Не смей! — пресекаю я ее протесты, — ты — трофей, приз, игрушка для утех! — я рычу на нее, подавляю своей силой.

Ярость ревет так, что вот-вот сорвет крышку у моего чайника. Натурально киплю.

Даже не помню, как очутился дома. Очнулся, когда обнаженная Инга уже извивалась подо мной, пришел в себя от ее стонов. Сука, как шлюха! Моя шлюха, такая податливая, покорная, открытая. Вся так и просится отыметь ее. Жестко, не церемонясь.

 И я трахаю ее так, как мечтал все это время. Чувствую себя грубым животным, но ей же нравится. Ей определенно нравится лежать подо мной и принимать всю мою длину! От ее всхлипов удовольствия я теряю связь с реальностью и проваливаюсь в мир эротических фантазий, где ее стройные ноги обвивают мои бедра, раскрывая ее для меня полностью.

 Блядь!

И фантазия воплощается в реальность — ее ноги обвивают мои бедра, и я почти рычу, вбиваясь в нее. От такого напряжения в диком желании получить разрядку, устраиваю девчонке  забег невиданной скорости.

 А сам смотрю в ее охренительные фиалковые глаза и тону в том, что вижу в них, — нежности, любви, желании.

Она хочет меня?

Нет, блядь! Нет! Этого не может быть.

Я же чудовище, Белль не может меня любить!

Но в ее глазах я вижу именно эту сладостную тень. Ее хочется поймать, удержать. Вырезать себе сердце и заплатить за воплощение этой грезы кровавым сгустком болезненной мышцы. Я бы все отдал за ее любовь.

Но у меня ничего нет.

…нищий, безродный, уродливый…

Отдать корону? Да, легко! Я её не искал, мне её навязали…

 Отца давно жрут черви, ему сугубо по хрену на то, насколько я соблюдаю его наставления.

Думать надо о живых. Например, о Темке. Вот, кто за корону готов на все, дурачок мелкий! Интересно, удастся обменять у него корону на развод с Ингой? Все, хватит с меня всего этого — никогда ведь не хотел!

Останавливаюсь на этой мысли в миг наивысшего блаженства. А с Ингой он оказался действительно наивысшим.

  Вместе улетаем на божественный Олимп, и от этого мне становится так невероятно, отчаянно охуенно, что хочется продлить, а потом повторить.

Или бегать по усадьбе, словно дебил, и всем орать в лицо: «Она моя!»

Хах! Я так себя вообще никогда не вел, дожил, Пахом! На пенсию пора.

Пока надо решить, что делать с Ингой.

После нашего охренительного секса чувствую себя пустым и вымотанным, как никогда не чувствовал даже после хорошего боя.  В голове звенит одинокое отчаяние.

Потому что вместо счастья и неги в глазах  Инги я вижу боль. Да, ведь она не просто обнажилась передо мной, она распахнулась до всех тайников души, вручила мне все ключи от своего глупого сердечка…

А я?..

Наверное, надо сейчас её сгрести в охапку, прижать к себе, заверить, что никуда не отпущу и ей нечего бояться.

Но вместо этого цинично кривлю губы и выдаю:

— Тебя в ванну сопроводить или сама дойдёшь?

Она бросает на меня убийственный взгляд. И давит в себе слёзы. Я вижу. И меня трясёт от того, что это я довёл её, притом — в её первый раз.  Она стаскивает покрывало, заворачивается в него и бредёт в ванну.

Надо бы отнести.

А ещё обнять и сказать, как сильно люблю. Что она единственная моя. Я ведь после неё теперь ни на одну женщину смотреть не смогу. Суррогат больше не удовлетворит.

Но… я  не могу… Он всё ещё жена брата, а не моя. Я украл ее, присвоил, нагло поимел.

…и, похоже, разрушил…

За шумом воды мне не слышно, как она плачет. Но я знаю это. И от этого — невероятно хреново и гадко на себя.

Стою и пялюсь на простынь, где остались пятнышки Ингиной крови. Сгребаю её и засовываю в шкаф. Это тоже мой трофей. В Средневековье кусок тряпки, измазанный девственной кровью, вывесили бы на главной башне замка. А я — готов целовать, как знамя, присягая на верность.

 Захлопываю шкаф, натягиваю трусы, достаю из заначки в тумбочке недокуренную пачку сигарет и плетусь на террасу. Так много лет не курил, а сейчас пробило.

Я не знаю, что делать теперь. Отчётливо понимаю, что без неё сдохну. Что даже дышать становится трудно, когда думаю, что её придётся отпустить, отдать другому…

Даже ревновать не имею права.

Чёрт…

Пахом, не забывай, она — принцесса, еще и не из твоего мира! Ты и так уже осквернил все, до чего смог дотянуться своим членом. Как сам себе в зеркало в глаза смотреть будешь? Становится мерзко от самого себя, как никогда раньше.

Но Инга тоже хороша! Вот как девственница так быстро научилась столь охуительно стонать и подмахивать? У меня от одних воспоминаний хрен в штанах в штопор скручивает. И ведь ей нравилось! Реально нравилось! Это не искусная игра, как у продажных девок Лютого. Что я совсем пацан — имитацию от реального оргазма не отличу?

Могу гордиться собой — довел целочку до оргазма! И качественного! О, как она рассыпалась в моих руках золотыми искрами! Как кричала!

Но, блядь, не гордится.

И вообще, ощущение такое, будто я совершил святотатство.

Инга находит меня на террасе. Такая смешная и беззащитная в моём халате, который волочится за ней шлейфом.

Маленькая моя… Славная, родная, нежная…

Отвожу взгляд, равнодушно раскуриваю вторую сигарету и отмечаю, как лёгкий румянец заливает щёчки, когда её взгляд проходится по мне.

Ухмыляюсь и заявляю не без ехидства:

— Чем обязан, Инга Юрьевна?

Она едва не подпрыгивает от моего холодного официального тона.

Блядь! Хочется язык себе вырвать!

Но малышка не остаётся в долгу. Гордо вскидывает прелестный носик и говорит:

— Я не предавала вас, Валерий Евгеньевич! — и мне хочется ей верить. Потому что огромные фиалковые глаза полны сейчас боли и сожаления. ­— Тогда я ещё думала, что  Артем — мой муж, и просто выполняла его просьбу. Меня саму предали и подставили…

 Она находит в себе силы на беседу, но не заканчивает ее, уходит, не дождавшись моего ответа.

Вернее, вопроса: что за на хер? Что значит: «Думала, что мой муж»?

Кажется, нужно задать пару вопросов дорогому братцу.

Наспех привожу себя в порядок, натягиваю джинсы и водолазку, и мчусь к Тёме.

Слава уж не знаю каким силам, Инги здесь нет. При ней бы разговор не вышел.