Файона Гибсон - Одиночество вдвоем

— Желаю вам приятно провести остаток вечера, — сказал он, словно напутствуя нас.

Мы остановились у платформы метро, не решаясь пустить в ход руки и губы. Поезд сильным громыханием возвестил о своем прибытии.

— Прошу прощения за ресторан, — сказала я, глядя на Джонатана снизу вверх.

Он обнадеживающе улыбнулся. Мне понравилась его улыбка.

— Может быть, в следующий раз мы смогли бы…

— Надо же, — это сказала я.

Он удивленно посмотрел.

— В следующий раз, если возникнет желание зайти ко мне, я сам приготовлю что-нибудь для вас.

Какой-то мужчина выскочил из вагона и с умильной улыбкой выпалил в лицо Джонатану: «Эй, дружище!» Его галстук криво болтался, щеки горели красными прожилками.

— Это кто, твой друг?

— Это Билли, — процедил сквозь зубы Джонатан. — Старый школьный друг. Билли, я только…

— Кто вы? — прямо в лицо крикнул мне Билли.

— Мы случайно познакомились, — ответил Джонатан.

— Почему бы нам всем не выпить пива? Еще не вечер. Пойдем, я плачу.

Билли порылся в кармане, дребезжа монетами. Джонатан сдержанно произнес:

— Я позвоню тебе, Билли.

— Он всегда так говорит. — Билли засмеялся и пошел вдоль платформы, бросив пригоршню монет в открытый гитарный футляр бродячего музыканта.

— Извините, — сказал Джонатан.

— За что? Он всего лишь…

Поцелуй вышел сам собой. Инициатором был Джонатан. Сначала он взял в ладони мое лицо. Потом тихо поцеловал. Мои губы как с цепи сорвались. Гвоздика выпала у меня из рук на платформу, от которой с грохотом уходил наш поезд.

…Джонатан стал готовить для меня. Он сказал, что я питаюсь неправильно. Слишком много холестерина, который в конце концов покроет все мои внутренности. Казалось, ему доставляет удовольствие дефилировать в своей вычищенной, «взрослой» кухне и хозяйничать в ней. Он знал там каждый уголок. У него все было под рукой. «Лучше, чем шататься по кафе», — сказал он.

До Джонатана я не встречала мужчину, который бы знал, как приготовить каперсы. Все это казалось страшно старомодным, но мне не хотелось ходить с ним по ресторанам после того, как я побывала в его квартире. Как-то мне удалось заманить его к себе домой. Мы валялись на моем потертом диване, и он мне делал массаж спины под доносившийся сверху громкий лай овчарки.

По-настоящему хорошо Джонатан чувствовал себя только в своем доме, где все блестело и пахло лимонным ароматом. Я наблюдала за ним, как он орудовал желтой прямоугольной губкой и голубой тряпкой. Он рассказывал мне о работе в компьютерной фирме, и это показалось мне интересным. Его работа требовала предельного внимания и немыслимой точности. У разработчиков программного обеспечения нет выбора — им нельзя ошибаться. Иначе они потеряют работу.

Пока он готовил ужин, я садилась где-нибудь сбоку, изучая ингредиенты в плоской стеклянной лохани: грубо нарезанная зелень, половинка лимона, готовая для отжима. Однажды по телевизору шла передача о поварах и секретах их готовки. Мне нравилось потом «играть в повара». Начиная что-то готовить и имея под рукой обычно всего лишь один ингредиент, я говорила: «Теперь мы разбиваем яйцо, выливаем его на сковородку… добавим немного черного перца…» Моя левая рука — ассистент — передает перцемолку, и я спрашивала: «Разве это не аппетитно выглядит? Может быть, наши гости в телестудии попробуют?» После чего клала яйцо на ломтик хлеба и вгрызалась в него зубами, разрывая желток. При этом я восклицала: «Вот это да! Просто восхитительно».

А что, если Джонатан появился в моей жизни как раз вовремя?

— Ты не можешь забеременеть из-за какой-то нелепой случайности.

Он пришел ко мне в офис на Лестер-сквер, нервно лязгая замками своего портфеля. Мы перешли на другую сторону улицы в ближайшую пивную, в которой мне так и не удалось ни разу напиться: там все еще подавали еду в корзинах. Рядом со стойкой бара виднелась пластмассовая трубка, откуда выливалась жидкость белого цвета для кофе.

— Я проверила.

Он заказал белое вино, которое подали в стакане с жирными пятнами. Мне принесли воду.

— Ты не шутишь?

— Такими вещами не шутят.

Мы сидели в углу, и с обеих сторон на нас смотрели грязные окна. Джонатан увидел на столе две скрюченные чипсины и небрежно смахнул их в пепельницу.

— Ну и что ты об этом думаешь? — мой вопрос прозвучал беспомощно.

— А сама ты разве не знаешь, что я думаю? Я рад. — Он мужественно сжал мою руку, лежавшую на столе.

— Пока что слишком рано. Еще не та стадия, прошло мало времени.

— Может, это ошибка, навязчивая идея?

— Не думаю, что этот тест врет.

Мне пришлось выудить доказательство из кармана и показать ему. Тест был завернут в туалетную бумагу, которая, покачиваясь, опустилась на темно-коричневый ковер, как миниатюрный парус.

— Что ты собираешься делать?

— Рожать, что же еще?

— Как ты себя чувствуешь?

— Тошнит. Вчера я брала интервью у женщины, которую муж согнал с кровати, чтобы его собака могла с ним спать. Мы сидели на кухне вместе с этим огромным азиатским охотничьим псом, от которого воняло мокрой шерстью. Даже когда женщина выгнала собаку из кухни, я долго еще ощущала на своем пальто этот мерзкий запах.

Мои волосы слиплись от пота и жалко свисали на лоб. Джонатан откинул их.

— Бедная Нина, обещаю, все будет хорошо.

Те, кто находился в зале, должно быть, подумали, что мы настоящая супружеская пара.

Спицы Марты маячили опасно близко от моего зрачка.

Деревянные бусы слегка постукивали меж ее веснушчатых грудей.

— Сначала всем больно, — уверяет меня консультант по грудному кормлению, — но потом сосок укрепляется, превращаясь в твердое небольшое уплотнение. Очень скоро, дорогая, ты совершенно спокойно будешь вытаскивать грудь в кафе, в поездах, даже в театре.

Марта поставила перед собой цель убедить меня, что четырехдневного младенца можно кормить только грудью, сосок которой превратился в мозоль. Другой сосок (так как у меня их два) сморщился и напоминал высохший изюм и поэтому временно бездействовал. В результате грудь увеличилась до такой степени, что, боюсь, вот-вот лопнет и забрызгает Констанс, семидесятивосьмилетнюю мать Джонатана, сладковатой жидкостью.

— Хочу перевести его на детское питание.

Марта быстро замотала головой, как будто предостерегала ребенка, который хочет пройти, как эквилибрист, по находящемуся под напряжением электрическому проводу. Я купила тайком детское питание, украдкой прокравшись в аптеку с поднятым воротником куртки. Спрятав молочную смесь за натуральной овсянкой, я для верности сверху положила чайное полотенце.

— Зачем! У тебя здорово все получается. Подумай, сколько пользы ты приносишь своему ребенку: меньше риска заработать гастроэнтерит, повышается интеллект. Ты знаешь, что вскормленные грудью дети имеют намного больше шансов поступить в университет.

Это означает, что мой сын сможет уйти из дома в восемнадцать лет — просто здорово, не то что в тридцать семь лет лежать на ковре и требовать хрустящий картофель и выглаженные брюки.

Марта кладет короткопалую руку мне на колено.

— Послушай, одна женщина сделала резиновый мячик из эластичного бинта. Она делала его неделями, прежде чем родился ребенок. Когда малыш сосал ее грудь, она зубами впивалась в этот резиновый мячик.

— Хочешь печенья? — спрашивает Констанс, предлагая тарелку с разноцветным, усыпанным сахаром печеньем.

Констанс, моя неофициальная свекровь, принесла печенье, которое сама испекла. Мы с Джонатаном еще не женаты. Мы просто еще не успели, так как ребенок был зачат прежде, чем мы успели хорошенько узнать друг друга.

— Я кормила Джонатана молочной смесью. Клала в бутылку сухарь, чтобы сделать смесь густой, и наполняла его брюхо так, что он спал целых двенадцать часов, — Констанс, маленькая, вечно занятая женщина, с рассыпанными перманентными волосами, сказала это с серьезным видом. — Он был обжора, но я приучала его к режиму. Тогда мы еще следили за этим, — добавила она, веером раскладывая на блюде аппетитное печенье. — Ходил ты на горшок в четырнадцать месяцев? — обратилась она к Джонатану.

— Я не помню, — быстро говорит он.

— Ходил, ходил. Еще неумело. Правда, был один серьезный инцидент, в обувном магазине, но персонал был настолько добр, что нам разрешили воспользоваться служебным туалетом.

Джонатан, опустив голову, грустно улыбался.

— Когда ему исполнилось два года, — трещала она без умолку, — я сняла его ночные целлофановые штаны и сказала: «Нам ведь не нужны они больше, не так ли?»

Джонатан поправил носок.

— Именно так все и было.

Из моей набухшей груди льется молоко. Ребенок приникает к ней и, жадно глотая, давится, затем снова припадает и снова выпускает сосок со струящимся молоком. Я останавливаю поток, прижимая сосок ладонью. Джонатан наклоняется и бумажной салфеткой вытирает пузырьки вокруг моей груди.

— Может, тебе не надо сильно сжимать, — советует Марта.

— Пойду готовить обед, — говорит Констанс. Ящики на кухне с треском открываются и закрываются. — У тебя есть какой-нибудь фарш? — раздается ее голос из кухни.

Ребенок кашляет, выплевывая молочную слюну. Я опрокидываю его себе на плечо и похлопываю по спине, выталкивая из него воздух вместе с творожной массой.

— Поверь мне, скоро станет легче, — говорит Марта, беспомощно закатывая глаза. Потом с хрустом доедает последнее аппетитное печенье и вытирает руки об обтягивающие коричневые брюки. Под вязанием, брошенным Констанс, она находит свою сумку. — Джонатан может помочь. Конечно, сам кормить он не может — у него для этого нет нужного прибора, но помочь намотать и привести в порядок нитки папа в состоянии. Кстати, Нина, знаешь, в чем заключается путь к успешному кормлению грудью? — Она облизывает засахаренные губы. — Необходимо заботиться о себе. Любить себя. Говорить: «Я могу быть матерью, но у меня тоже есть потребности».