– Ты собираешься сесть? – спрашивает он, подводя меня к столу, как только касается меня.

Отвечаю ему тем, что сажусь на стул, а дальше наблюдаю, как он ставит бокалы точно с правой стороны над ножами. Потом он опускает между нами корзинку с вином. Недовольный окончательным расположением предметов, он передвигает их все, прежде чем взять бутылку вина и налить немного в мой бокал.

– Что я сделала? – спрашиваю, по-прежнему хмурясь.

– Кьянти принято оставлять в плетении, – он наливает и себе немного. – И бокалы, которые ты взяла, предназначены для белого вина.

Смотря на бокалы, теперь наполовину заполненные красным вином, хмурюсь еще сильнее.

– Это важно?

Он смотрит на меня в абсолютном шоке, немного раскрыв свой потрясающий рот.

– Да, конечно, это важно. Бокалы для красного вина шире, потому что больший доступ кислорода помогает глубже и более многогранно раскрыть привкус красного вина, – он делает глоток и задерживает вино во рту несколько секунд. Я уже почти жду, что он его выплюнет, но нет. Он глотает и продолжает. – Ширина поверхности увеличивает доступ кислорода, а глубина бокала одновременно открывает большее количество красного вина.

У меня нет слов, и я чувствую себя еще более невежественной и запуганной.

– Я знала это, – бормочу, поднимая свой бокал. – Ну и хитрая же ты задница.

Он сдерживает улыбку, и мне это известно. Хотела бы я, чтобы он дал послабление своему совершенству и чопорным манерам, которые особенно сильно проявляются за обеденным столом, и дарил мне эту сногсшибательную улыбку.

– Я хитрая задница, потому что ценю красивые вещи? – он поднимает свои идеальные брови, беря при этом идеальный бокал с идеальным вином, и делает идеально неспешный и многообещающий глоток этим идеальным ртом.

– Ценишь или зациклен на них? – произношу это слово, потому что, если и есть в Миллере Харте хоть что-то, что меня беспокоит, так это то, что он одержим и зациклен на большинстве вещей в своей жизни. И надеюсь, что одна из таких вещей я.

– Я больше склоняюсь к «ценю».

– Я больше склоняюсь к «зациклен».

Он опускает голову, веселясь.

– Ты говоришь загадками, сладкая девочка?

– Ты умеешь их отгадывать?

– Мастер, – произносит он низко, облизывая губы, заставляя меня ерзать на стуле. – Я разгадал тебя, – он указывает на меня бокалом. – И покорил тебя.

Не могу поспорить: покорил, так что я наклоняюсь и беру брускетту.

– Выглядит вкусно.

– Согласен, – говорит Миллер, беря одну для себя. Вгрызаюсь с удовлетворенным мурлыканьем, быстро замечая, что на меня снова смотрят с неодобрением. Перестаю жевать, пытаясь понять, что сделала теперь. Вскоре я выясняю. Он берет нож и вилку и до глупого медленно разрезает на кусочки, прежде чем медленно взять с вилки кусочек, и аккуратно кладет приборы. Он жует, смотря на меня, вспыхнувшую от смущения. Мне нужно взять пару уроков по этикету.

– Я тебя раздражаю? – спрашиваю, откладывая брускетту и следуя его примеру.

– Раздражаешь меня?

– Да.

– Ничего подобного, Ливи. За исключением тех моментов, когда ты бываешь немного бесшабашной, – он смотрит на меня неодобрительно, что я решаю проигнорировать. – Ты меня очаровываешь.

– Своей посредственностью? – спрашиваю тихо.

– Ты не посредственная.

– Нет, ты прав. Ты сноб… – быстро замолкаю, когда он удивленно кашляет. – Иногда, – добавляю я. Мой прекрасный мужчина под маской в основном джентльмена, за исключением моментов, когда ведет себя, как высокомерный придурок.

– Не думаю, что хорошие манеры можно классифицировать как снобизм.

– Это больше, чем хорошие манеры, Миллер, – говорю, сопротивляясь желанию поставить на стол локти. – Хотя, мне это вполне даже нравится.

– Как я уже говорил, Ливи, прими меня таким, какой я есть.

– Принимаю.

– Как и я тебя.

Я замыкаюсь, немного задетая его замечанием. Он имеет в виду, что принимает мое постыдное прошлое и отсутствие манер, вот что он имеет в виду: я принимаю его – отчасти джентльмена с очаровательной манией делать все в своей жизни идеальным, в то время, как он принимает меня – беспечную шлюху, которая не в силах отличить бокал для белого вина от бокала для красного. Хотя он прав, я рада, что он меня принимает, но ему не нужно напоминать мне о моих недостатках.

– Слишком много думаешь, Ливи, – говорит он тихо, вырывая меня из размышлений.

– Прости. Я просто не понимаю…

– Ты ведешь себя нелепо.

– Не думаю…

– Прекрати! – кричит он, одновременно передвигая недавно поставленный бокал вина. – Просто прими то, что происходит, как я и сказал, так будет, – осторожно отодвигаюсь на стуле, оставаясь тихой. – Я уже говорил тебе, что, может, и не всегда понимаю, но это происходит, и ни я, ни ты не можем или не должны что-то с этим делать. – Он хватает свой бокал, отчего предыдущие его действия становятся абсолютно бессмысленными, и пьет яростно – не отпивает, он не смакует вкус, просто пьет.

Он на самом деле в ярости.

– Черт! – шипит Миллер, с силой ставя бокал и хватаясь за голову. – Ливи, я… – он вздыхает и отодвигает стул, протягивая ко мне руки. – Пожалуйста, иди сюда.

Я тоже вздыхаю, выхожу из-за стола, непонимающе качая головой, подхожу к нему, быстро забираюсь к нему на руки и позволяю ему извиниться его способом.

– Прости, – шепчет он, целуя мои волосы. – Меня выбивает из колеи, когда ты говоришь вот так, как будто ты не достойна. Это я недостойный.

– Неправда, – говорю, отстранившись так, чтобы можно было видеть его потрясающее лицо. А оно действительно прекрасно: сильные черты и сияющий взгляд синих глаз. Потянувшись, беру локон волос Миллера и осторожно зажимаю между пальцами.

– Мы придем к соглашению не соглашаться, – он прижимается ртом к моему и возобновляет свои извинения неспешным танцем наших языков. Все снова встает на свои места, только вспышки раздражительности, о которых он меня предупреждал, заботят меня. Он всегда дичает моментально, и я со всей ясностью вижу, как он старается с этим совладать.

После основательных извинений, он разворачивает меня на своих коленях и кормит брускеттой, потом берет себе. Мы едим в уютной тишине, но я немного озадачена тем, что застольные манеры Миллера допускают меня на его коленях, но не допускают неточного местоположения бутылки вина.

Все спокойно и прекрасно до тех пор, пока звонок его iPhone не разрушает наш мирный ужин, настойчиво трезвоня откуда-то сзади меня.

– Извини, – говорит он, поднимая меня со своих коленей, и подходит к этажерке у холодильника. Я определенно вижу раздраженный взгляд, когда он смотрит на экран, прежде чем ответить. – Миллер Харт, – он уходит из кухни, оставляя меня откинувшейся на спинку стула. – Нет проблем, – заверяет он кого-то на другой стороне линии, его обнаженная спина исчезает из виду.

Пользуюсь возможностью, пока его нет, и из-за стола изучаю обстановку, снова пытаясь выяснить, есть ли теория его сумасшествия. Тянусь и поднимаю блюдо, глупо интересуясь, есть ли там какая-то отметка, куда ставить. Конечно, ее нет, только это не останавливает меня, и я поднимаю тарелки, проверяя и под ними тоже. Ничего. Улыбаясь, я прихожу к простому умозаключению, что есть пометки для всего, но только Миллер может их видеть. Потом я беру свой бокал красного вина и подношу его к носу, прежде чем осторожно пригубить.

Все мое внимание направлено на Миллера, когда он возвращается на кухню и кладет телефон на его место на стыковочной полке.

– Это был менеджер «Айс»13.

– Менеджер?

– Да, Тони. Он занимается делами в мое отсутствие.

– Оу.

– У меня интервью завтра. Он просто подтвердил время.

– Интервью для газеты?

– Да, об открытии нового закрытого клуба в Лондоне, – он принимается загружать посудомоечную машину. – Завтра в шесть вечера. Хочешь пойти со мной?

Душа поднимается на немыслимую высоту.

– Я думала, ты не смешиваешь бизнес с удовольствием, – я поигрываю бровью, глядя на него, и он поигрывает в ответ, заставляя меня усмехнуться.

– Хочешь пойти? – повторяет он.

Теперь я уже открыто улыбаюсь:

– Где это будет?

– В «Айс». Потом я угощу тебя обедом, – он украдкой бросает на меня взгляды. – Невежливо не принимать предложение джентльмена угостить тебя вином или обедом, – говорит он серьезно. – Спроси у бабушки.

Я смеюсь и начинаю собирать со стола посуду:

– Предложение принято.

– Отлично, мисс Тейлор, – есть смешинка в его голосе, и от этого моя улыбка становится шире. – Могу я предложить тебе позвонить бабушке?

– Можешь, – я ставлю на столешницу последнюю тарелку, оставляя Миллера переставлять и загружать. – В каком ящике я найду свои вещи?

– Второй снизу. И поторопись. У меня есть привычка, с которой я хочу спрятаться под простынями. – Он серьезен и суров… и я не могла беспокоиться еще меньше.

ГЛАВА 21

Я засыпаю под спокойный голос Миллера, мурлыкающего мне на ухо, он то и дело целует мои волосы и окружает меня своим. Знаю, что он вставал с постели, чтобы поднять свои боксеры и рубашку, которую я бросила на полу, но он быстро вернулся и обнял меня со спины.

Когда я просыпаюсь, он уже собрался, принял душ и заправил свою сторону постели. Я лежу там несколько минут, размышляя над тем, какой беспорядок наделало мое появление в его идеально устоявшемся и организованном мире, а после мне велят вставать и одеваться. Учитывая отсутствие другой одежды, меня доставляют домой в только что постиранном платье, на счастье Нан.

Приняв душ, отправив Грегори сообщение о том, что жива, и собравшись на работу, я лечу вниз по лестнице, имея в запасе только двадцать минут, чтобы доставить свою счастливую задницу в бистро. Бабуля ждет меня на последней ступеньке, я рада видеть ее восхищенное лицо, а вот ежедневник в ее руках не очень.