Карен Уайт - Одна среди туманов

Мне показалось, ее пальцы снова дрогнули, но, быть может, это дрожала моя рука. Голова у меня буквально разламывалась от боли, и я попыталась сосредоточиться на лице Матильды – лишь бы не думать о флаконе с таблетками в моей сумочке.

– Среди костей этой женщины мы нашли крошечное золотое колечко, точнее – половинку наборного кольца с сердечком… Оно не было надето на палец, а висело у нее на шее на цепочке от часов. И еще на нем была гравировка «Я буду любить тебя вечно». Тебе это ничего не говорит?

Матильда отняла у меня руку и попыталась откинуть в сторону одеяло.

– Я хочу сидеть в мое кресло. Надо отдохнуть. Говорят, в постели умирать больше людей, чем на войне.

Первым моим побуждением было позвать Джанетту, но потом я сообразила, что она, скорее всего, просто заставит Матильду снова лечь в кровать, а мне казалось, что, если человек дожил до ста четырех лет, он имеет право спать где хочет. Откинув в сторону одеяло, я бережно поддержала Матильду под локоть – и с удивлением увидела, что Кло взяла ее за другую руку. Старая негритянка почти ничего не весила, и мы без труда отвели ее к креслу и усадили. Потом я накрыла ей ноги вязаным покрывалом и нажала на рычаг, наклоняя спинку так, чтобы Матильде было удобнее.

– Так ты помнишь такое кольцо? В собранном виде оно выглядело как двойной золотой ободок с сердечком наверху, и…

– Кольцо?.. – повторила Матильда, словно желая убедиться, что она правильно расслышала. – Кольцо… – Она подняла руку и коснулась щеки Кло. Я видела, что глаза девочки слегка расширились, но, к ее чести, она не отдернулась, когда Матильда провела кончиками пальцев поперек ее лбу, потом ощупала нос и подбородок.

– Сколько тебе лет, детка?

– Двенадцать, – ответила Кло, бросая на меня вопросительный взгляд.

– Гм-м… У тебя хорошие косточки, птичка моя. Когда-нибудь ты быть настоящая красавица – как Вивьен и Кэрол-Линн. В раннем детстве они обе быть уродливые, как ощипанный цыпленок, – особенно Кэрол-Линн, но потом… Ты только не спеши, детка. Главное – иметь терпение, только тогда ты вырасти человек, настоящий человек. Личность. Некоторые родиться красивый, но не мочь связать два слова.

Матильда уронила руку на колени и закрыла глаза.

– Скажите Джанетта, что я заснуть, пусть она меня не тревожить.

Кло отступила на шаг назад. Ее щеки пылали, как две розы.

Думая, что Матильда уже спит, я наклонилась, чтобы поцеловать старую женщину в щеку.

– Я была очень рада повидаться с тобой, – тихо сказала я. – Я еще зайду… если ты не против.

Матильда ничего не ответила, только грудь ее чуть заметно вздымалась в такт дыханию. Похоже, она и в самом деле уснула, и мы на цыпочках выбрались в коридор. В одном из холлов я увидела Джанетту и предупредила, что Матильда спит, но где она спит, уточнять не стала.

На улице мы снова втиснулись в машину, и я включила двигатель, однако его негромкое урчание оказалось слишком серьезным испытанием для моей головы, в которой не то рубили породу, не то взрывали скалы. На мгновение я даже растерялась, потеряла ориентацию и не знала, куда ехать, куда развернуть машину. «Когда твои пальцы все время в земле, некогда гоняться за призраками», – голос Матильды пробился сквозь пульсирующую боль в моей голове, и я повернулась к матери.

– Садовые инструменты Бутси все еще в сарае? – спросила я.

Взгляд Кэрол-Линн был ясным, как у младенца, и почти таким же бессмысленным. Я набрала в грудь побольше воздуха и медленно выдохнула, стараясь справиться с охватившим меня гневом и разочарованием. Порой мне казалось – моя мать нарочно заболела Альцгеймером, чтобы я не смогла поговорить с ней по душам. Об этом разговоре я мечтала много, много лет, и вот теперь он не состоится никогда. Это было нечестно, несправедливо, но изменить я ничего не могла.

– А зачем тебе садовые инструменты? – спросила с заднего сиденья Кло.

– Мы будем выращивать овощи. И цветы, – ответила я. – Кто знает, быть может, эта работа зачтется тебе в школе как твой домашний реферат по естественным наукам.

– Мой – что?

Я только вздохнула. Мне не хотелось говорить ей о звонке Марка – о том, что он даже не попросил меня позвать дочь к телефону, но теперь у меня не осталось выбора.

– Твой отец звонил сегодня утром, и мы решили, что ты останешься здесь, со мной, по крайней мере до середины мая, когда он вернется из своего свадебного путешествия. Но ведь тебе надо как-то закончить учебный год, чтобы осенью перейти в следующий класс, поэтому я предложила организовать для тебя домашнее обучение. Когда мы вернемся домой, я расспрошу миссис Смит, как это лучше сделать. В конце концов, она много лет преподавала в школе и должна разбираться в таких вещах.

Я выпалила все это, практически не переводя дыхания, а потом замолчала, со страхом ожидая ответа Кло. Только сейчас до меня дошло: то, что девочка сейчас со мной, вовсе не означает, что она захочет остаться еще на месяц.

Кло откинулась на спинку сиденья и скрестила на груди руки. Я знала эту позу: в девяноста девяти случаях из ста она означала, что девочка думает об отце. Увидев, что я наблюдаю за ней в зеркальце заднего вида, Кло привычно закатила глаза.

– Ла-а-а-дно…

Это «Ла-а-дно» означало, что она как минимум не против, и я вздохнула с облегчением. Даже моя головная боль немного отпустила, и, выведя машину со стоянки, я выехала на Восемьдесят второе шоссе. Включать радио я, однако, не рискнула, не зная, как отреагирует на дополнительный источник шума моя бедная больная голова.

Мне ужасно не хотелось нарушать данное Марку слово всего через несколько часов после того, как я пообещала отказаться от таблеток.

– Э-э-э… Вив?..

Я снова взглянула на Кло в зеркальце заднего вида.

– Что?

– А ведь Матильда так и не ответила тебе, когда ты стала расспрашивать ее о кольце.

Крепче сжав в руках руль, я пристально всматривалась в пустынное шоссе впереди.

– Нет, – сказала я. – Не ответила.

В конце концов я все же включила радио и стала слушать, как моя мать подпевает давно забытым группам, как она выводит каждое слово, словно вовсе не страдает потерей памяти. Моя головная боль от этого только усилилась, и все же это было легче, чем размышлять о том, почему Матильда не захотела ответить на мой вопрос о кольце и почему оно оказалось погребено вместе с женщиной в безымянной могиле под корнями кипариса.

Кэрол-Линн Уокер Мойс. Индиэн Маунд, Миссисипи. 1 сентября, 1963

ДНЕВНИК

Я уезжаю. Надеюсь – навсегда. Здесь меня ничто не держит, зато там… там меня ждет новый, удивительный мир! Я знаю это, чувствую точно так же, как чувствую наступление осени еще до того, как листья кипариса становятся пурпурными. Пожалуй, именно этого мне будет не хватать больше всего – ослепительных красок осенних лесов и пламенеющих закатов, какие бывают только у нас, в Миссисипи. Впрочем, в других местах наверняка тоже есть леса и закаты, нужно только к ним привыкнуть.

Вчера я ходила в ювелирный магазин, чтобы попрощаться с дядей Эмметом. Он, разумеется, ни о чем не подозревал, но главное – я сделала это, а остальное не важно. Бутси всего на пару лет старше его, но выглядит он значительно моложе. Однажды (мне тогда было двенадцать) она мне сказала – это потому, что у него не было детей, из-за которых он мог бы преждевременно состариться, а я на это ответила, что тогда и сама Бутси должна выглядеть моложе, чем сейчас, поскольку своего единственного ребенка она воспитывала с перерывом в целых шесть лет. Этот случай я помню очень хорошо: тогда Бутси в последний раз промыла мне рот с мылом. Лучше, конечно, чем получить пощечину, но почти так же унизительно.

В общем, я пришла в магазин, села и долго смотрела, как дядя Эммет работает. Никто из нас не произнес ни слова, но только потому, что нам обоим больше нравится молчать. Есть что-то очень приятное в тишине, которую нарушает только тиканье десятков часов. Может, именно поэтому дядя Эммет никогда не выходит из себя и никогда не кричит? Как-то он рассказал мне, что в детстве сам провел много часов в этом магазинчике, который принадлежал его дяде. Тогда-то он и решил, что хочет работать только в таком месте, где можно слышать ход времени.

Потом он дал мне старую шляпную картонку с разными запасными частями от часов и прочими мелочами, и спросил, не хочу ли я с ними поиграть. Сначала я даже не поняла, шутит он или говорит серьезно, а может, дядя Эммет просто не заметил, что мне уже восемнадцать? В общем, я взяла картонку и стала доставать оттуда шестеренки, пружинки и старые корпуса от часов. Были там и детали старых украшений, среди которых попадались очень интересные штуки. Дядя сказал, что, когда он умрет, эта картонка и все, что в ней лежит, перейдет ко мне. Я, конечно, его поблагодарила, потому что он всегда был очень добр ко мне, но, если честно, я просто не представляю, на что мне эта старая рухлядь.

Сейчас еще очень рано, только-только начинает светать. Я сижу со своими чемоданами на нашей передней веранде, делаю эти записи и жду Джимми Хинкля. А еще я курю сигарету, окурок от которой я оставлю на крыльце, чтобы Бутси непременно его нашла. Кто бы знал, как мне надоели ее правила! Отныне я буду жить как сама захочу.

Когда вокруг стало достаточно светло, я дошла до индейского кургана и приложила ухо к земле, чтобы послушать, что́ она мне скажет. Слушать землю меня научила Матильда. Это было много лет назад, и с тех пор я верю, что и земля, и луна, и небо – живые и могут говорить с нами; нужно только сосредоточиться как следует. Сегодня я слушала особенно внимательно, надеясь, что земля скажет: настало время уйти, чтобы не возвращаться. Увы, как я ни напрягала слух, слышала я только свист ветра и доносящийся с болота заунывный стон кипарисовых ветвей.