Карен Уайт - Одна среди туманов

– Только не говори об этом Томми, – посоветовала я.

Кло сделала несколько шагов в сторону и с размаху опустилась на одно из зеленых садовых кресел. На коленях она держала «Время превыше всего». На ее левой руке, среди множества плетеных кожаных фенечек, которые Кло изготовила сама в тот недолгий период, когда она вновь увлеклась изготовлением украшений, я заметила синий эмалевый браслет.

– Это что-то новенькое? – спросила я.

Подняв руку, Кло повертела кистью из стороны в сторону.

– Это часы. Я нашла их в твоей комнате, в круглой картонной коробке, которую ты велела мне разобрать. Они не ходят, но все равно они красивенькие.

Я кивнула. В детстве я часто играла с коробкой дяди Эммета, но никаких часов на синем эмалевом браслете я там не видела.

– А что это ты делаешь?

Моргнув, я посмотрела на Кэрол-Линн. У нее было такое лицо, словно она в самом деле хотела знать.

– Выпалываю сорняки, чтобы на клумбах можно было сажать цветы.

Она опустилась на землю рядом со мной, положив руки на колени.

– А как правильно полоть? Покажи.

Сначала я решила, что мать надо мной смеется, но ее лицо оставалось серьезным и заинтересованным.

– Ты хочешь мне помочь?

Кэрол-Линн кивнула.

– О’кей, смотри… – Я взяла ее за руку и направила к пучку сорговника. После своего возвращения я еще ни разу не прикасалась к матери, если не считать того дня, когда на следующий день после бури пыталась увести ее от края ямы. Мне хотелось, чтобы мать оставалась чужой, незнакомой, но сейчас я вдохнула лимонный запах ее гладкой кожи, увидела, как играет и переливается солнце в ее волосах, так похожих на мои, и снова ощутила в сердце знакомую, глухую тоску по материнской ласке.

Обхватив пальцы Кэрол-Линн, я сжала их у основания сорговника и потянула, вырывая растение из земли. Мать сама начала отрясать налипшие на корни комки почвы, и я выпустила ее руку.

– Да, примерно так, – сказала я.

– Как здорово! – воскликнула она, и я нехотя улыбнулась.

– Я рада, что тебе понравилось. Теперь то же самое нужно проделать со всеми сорняками, какие ты увидишь на клумбах. Вырванные растения бросай на дорожку, потом мы погрузим их в тачку и отвезем в мусорный контейнер за сараем.

Я повернулась к Кло:

– А ты не хочешь нам помочь?

Она сморщилась, всем своим видом демонстрируя крайнее отвращение.

– Я должна читать, – напомнила она. – К тому же там, наверное, червяки.

– Тогда читай, – спокойно сказала я. – Только вслух. Это одна из моих самых любимых книг.

Кло протяжно вздохнула, но открыла книгу и начала читать, а мы с Кэрол-Линн снова погрузили руки в нагретую солнцем землю, освобождая от сорняков наш сад.

Кэрол-Линн Уокер Мойс. Невада. Октябрь, 1964

ДНЕВНИК

Честно говоря, мне очень не хватает осени. Очень-очень. Раньше я любила сидеть с Матильдой на нашем индейском кургане и любоваться закатом. Иногда она просила меня сказать, какого цвета стали листья на кипарисах, и тогда мне не хватало слов, чтобы перечислить все оттенки багряного и красного, оранжевого и золотого. Сейчас я знаю, что наступил октябрь, только потому, что на заправочных станциях и бакалейных лавках появляются круглые леденцы в обертках с изображением хэллоуинских тыкв. К сожалению, в каждую из лавок мы можем зайти только один раз: Джимми говорит, мол, нельзя возвращаться в то место, где ты однажды что-нибудь украл.

Люди иногда бывают такими странными!

Сейчас мы находимся в Неваде, в настоящей пустыне, где нет никаких деревьев – только наш лагерь, где пахнет разогретыми на костре бобами и «травкой». Здесь мы и живем – «веселая компания бродяг и искателей приключений», как называет нашу команду Джимми. Он вообще любит придумывать всякие занятные штуки, и у него это здорово получается. Правда, его талант и его остроумие я замечала, только когда бывала под кайфом, а поскольку под кайфом я оставалась почти постоянно, Джимми казался мне самым веселым парнем на свете. И все же он, наверное, что-то понял и обиделся, потому что когда однажды утром я проснулась, его спальник рядом с моим был пуст.

Это было еще в прошлом месяце. Я думаю, Джимми больше не вернется.

Наверное, это ничего, потому что я не так уж сильно по нему скучаю. Куда больше меня беспокоит другое: теперь я чаще бываю трезвой, а мне это не очень нравится. Когда я трезвая, я начинаю думать о Миссисипи и о том, как далеко от дома я забралась. Иногда я просыпаюсь по утрам от того, что мне чудится, будто я чувствую запах яичницы с беконом, которую жарит на кухне Матильда, но каждый раз оказывается, что это пахнет консервированными бобами, которые булькают в котелке над костром. Ничего другого Хайрам готовить не умеет, к тому же консервы достаточно дешевы. В общем-то, они меня устраивают, но… Чего бы только я не отдала за кукурузный хлеб и жареную рыбу, которую, бывало, готовили Бутси и Матильда!

Хайрам, кстати, из Колорадо. Почему – кстати? Не знаю. Он жил с братом Джимми во Фриско, а с нами начал путешествовать после того, как их вышвырнули из старого дома, который они самовольно заняли. Тогда у него была девчонка, Мэри, но она заболела и решила податься домой. Мэри как-то говорила, откуда она родом, но сейчас я этого уже не помню. Я вообще многого не помню – прошлое видится мне как будто сквозь густой туман, и я этому рада. Наверное – рада… По крайней мере, теперь я все реже вспоминаю, как в самом начале мы надеялись спасти мир, сделать его лучше и чище. С тех пор многое изменилось, это правда, но думать об этом бывает не слишком приятно. Вот, например, сравнительно недавний случай… Как-то в Вулко я зашла в аптеку, чтобы украсть аспирин. Внезапно продавец за прилавком включил свой радиоприемник на полную мощь, а всем, кто был в зале, велел молчать. По радио как раз рассказывали о том, что в Филадельфии, штат Миссисипи, Ку-клукс-клан расправился с тремя борцами за гражданские права. Когда я услышала это сообщение, мне захотелось встать на колени и поднять к небу сжатый кулак в память о трех героях, которые погибли, сражаясь за то, за что собиралась бороться и я. Пару лет назад я бы так и поступила, но сейчас я только положила в сумочку три лишних флакончика аспирина, а потом, спрятавшись в кузове припаркованного на стоянке фургона, забила себе косяк потолще.

Хотела бы я знать, как далеко от Миссисипи мне нужно уехать, чтобы наконец забыть те места, откуда я родом. Мои воспоминания о доме подобны реке, и я трачу очень много времени и сил, сражаясь с течением, которое несет меня назад к родным берегам.

Две из наших девчонок снова беременны. В лагере есть дети – человек десять малышей. Они бегают и играют между палатками – голышом, потому что так повелела мать-природа. Мне пока везет. Честно говоря, я никогда не думала о том, чтобы завести ребенка, но иногда, когда я смотрю на девчонок, которые укачивают своих малышей, я невольно спрашиваю себя, каково это – держать на руках крошечное живое существо, в котором воплотились все твои мечты и надежды и которое принадлежит тебе одной. Иногда я гадаю, неужели и Бутси когда-то испытывала ко мне что-нибудь подобное, или я была для нее только еще одним помидорным кустом в ее саду – кустом, который нужно было как можно скорее выдернуть и сжечь, пока разъедающая его болезнь не поразила здоровые растения.

* * *

Ноябрь, 1964

Я снова в Миссисипи. Весь последний месяц я кашляла не переставая, так что в конце концов Хайрам дал мне денег на врача, но вместо этого я купила билет на автобус. Вообще-то, я не так часто болею, но если уж это случилось, мне нужно только одно: моя кровать в моей комнате в моем доме, и чтобы Матильда приносила мне куриный бульон, а Бутси клала мне на лоб свою прохладную ладонь.

В автобусе я оказалась через проход от какой-то женщины, которая косилась на меня каждый раз, когда я начинала кашлять. А может, от меня просто воняло. В последнее время я мылась довольно редко – только в туалетах при бензозаправках, так что она, возможно, была не так уж не права. И все равно чертова ханжа мне не понравилась!

От автобусной станции меня подвез какой-то старик. Он ехал на похороны брата в Билокси в обычном фермерском пикапе, который насквозь провонял навозом – должно быть, поэтому он не обратил внимания на запах. Никаких денег он с меня не взял и вообще был довольно любезен. Высаживая меня на шоссе перед поворотом на длинную подъездную аллею, ведущую к нашему дому, старик пожелал мне всего хорошего и укатил. Наверное, если бы я попросила, он подвез бы меня к самым дверям, но я не стала его просить. Я помнила, что окна Бутсиной спальни выходят прямо на дорожку, и не хотела, чтобы она заранее меня увидела, потому что тогда она могла бы попросту не впустить меня в дом.

А этого я бы, наверное, не пережила.

Сначала, впрочем, я подошла к моему кипарису – мне хотелось убедиться, что мое дерево меня узна́ет. Я присела у корней и сразу почувствовала, что я дома. Мне стало так хорошо, что я незаметно задремала. Там меня и нашла Бутси. Дядя Эммет перенес меня в большую черную кровать в ее комнате и позвал врача, который сказал, что у меня воспаление легких.

Какое-то время я побуду дома. По крайней мере, до тех пор, пока мне не станет лучше. Но я не останусь, я знаю это точно. Подобное просто не в моем характере. А может, все дело в том, что я слышала, как Бутси плакала под дверью моей спальни, когда она думала, что я сплю. Вероятно, в отношениях матерей и дочерей есть что-то, что заставляет их видеть друг в друге только дурное. Или это что-то глубоко внутри заставляет меня причинять Бутси такую же боль, какую она причинила мне? Не знаю. Хотелось бы думать, что это не так, но кто знает…