Почему – спрашивала себя и я и тут же опускала руку и зажмуривала глаза, стараясь справиться с ураганом чувств, захлестывавших все мое существо. А может, он был не так уж силен, этот терзавший мое сердце ураган, просто впервые за много лет я ощущала его силу так, словно он застиг меня в открытом поле, тогда как раньше я всегда пережидала его под защитой Бутси, спасавшей меня одним своим присутствием. Словом, перемены были налицо, я только никак не могла решить, хорошо это для меня или плохо.

Часто, сидя на лестнице, я начинала плакать, сама не зная почему. Отсутствие Бутси я ощущала почти физически, как ощущаешь кровавую рану в груди – рану, которая никак не закроется. Может, я плакала по ней, как плачет ребенок, который хочет, чтобы его укутали в одеяло и прижали к груди, а может, я оплакивала тех маленьких девочек, которыми я и Бутси были когда-то, оплакивала наших матерей, которые ушли туда, куда нам было не дотянуться.

Автоматическая система кондиционирования воздуха, которую установили в доме после окончательного возвращения моей матери, со щелчком отключилась, и мне почудилось, что я слышу, как дышит сама старая усадьба, слышу медленный вдох и еще более медленный выдох десятков и сотен лет, которые обрели покой под ее затейливой и странной крышей. Прислонившись головой к перилам, я уже прикидывала, не попытаться ли мне заснуть сидя, когда со стороны кухни послышалось негромкое позвякивание столовых приборов. Решив, что это Томми вернулся с полей и пытается соорудить себе что-нибудь перекусить, я поднялась на ноги и, бесшумно двинувшись через прихожую, толкнула ведущую в кухню дверь.

Света в кухне не было, если не считать включенной подсветки громоздкой микроволновки выпуска восьмидесятых и небольшого «китайского фонарика», стоявшего на телефонной тумбочке, где на полках покрывалась пылью коллекция древних телефонных справочников. За пластиковым кухонным столом сидела Кло, и лицо ее выражало такое же удивление, какое испытывала я. На девочке была старая ночная рубашка Бутси – длинная, со множеством кружев и оборок. Где она ее выкопала, я понятия не имела, но подозревала, что об этом следовало бы расспросить Кэрол-Линн. Впрочем, этот вопрос меня не слишком занимал. Главное, Кло была в нормальной одежде, а не в своих черных тряпках, и я невольно подумала, что сейчас у нее совсем другое лицо – более детское и совершенно беззащитное.

Нашарив на стене выключатель, я включила флуоресцентные лампы под потолком, и мы с Кло дружно заморгали от яркого света, словно кроты, неожиданно оказавшиеся на поверхности в самый разгар дня. Когда наконец зрение вернулось ко мне, я увидела, что на столе перед Кло стоит несколько извлеченных из холодильника пищевых контейнеров «Таппервер» и пластмассовое ведерко из-под искусственных взбитых сливок, в которое Кора обычно собирала остатки от обеда и ужина. Рядом с пустой глубокой тарелкой лежали вилка и ложка, а в руках Кло сжимала бумажную салфетку.

Несколько секунд она, хмурясь, разглядывала меня, потом порывисто спрятала лицо в ладонях, но я успела заметить, что и ее глаза не были подведены черным лайнером.

– Уходи! – глухо потребовала Кло, но я притворилась, будто ничего не слышала. Придвинув к столу оранжевый пластмассовый стул, я опустилась на него и проговорила самым доброжелательным тоном, на какой была способна:

– Я думала, это Томми. В последнее время он работает от зари до зари и появляется дома только очень поздно. Как хорошо, что ты приготовила для него тарелку и прибор… – С этими словами я придвинула тарелку к себе и стала по очереди открывать пищевые контейнеры. «Чпок-чпок-чпок!» – аппетитно хлопали пластмассовые крышки.

Кло откинулась на спинку своего стула и скрестила руки на груди. Она сердито хмурилась, но я продолжала делать вид, будто ничего не замечаю, надеясь «перемолчать» Кло. Заглянув по очереди во все контейнеры, я стала не спеша выкладывать на тарелку фруктово-овощной желатиновый салат «Джелло», картофельные кассероли, пару свиных отбивных и жареную фасоль, стараясь создать что-то вроде небольшого гастрономического шедевра. Это занятие заняло у меня достаточно много времени; желатин даже начал понемногу таять, и его разноцветные ручейки подтекли под картофель, а я подумала, что теперь Томми точно не притронется к тому, что я приготовила. Еще в детстве Бутси приходилось подавать ему каждый продукт на своей тарелке, поскольку брат не терпел, когда мясная подливка попадала в картофель или рис, и требовал, чтобы мясо лежало отдельно, а гарнир – отдельно. Правда, с тех пор прошло почти три десятка лет, но я что-то сомневалась, что вкусы брата могли так уж сильно перемениться.

Между тем моя тактика «загадочного молчания» (на самом деле это был излюбленный прием Триппа, который он регулярно применял на мне) принесла плоды. Кло пошевелилась на своем стуле и расплела руки.

– Я просто проголодалась, – заявила она. – А поскольку я не знала, что лежит в этих контейнерах, я достала их все.

Я принялась укладывать картофельные дольки одна на другую, а сверху клала стручок фасоли.

– Да ради бога! – сказала я наконец. – Мне не жалко. Только, я думаю, ты бы не проголодалась, если бы поужинала как следует.

– Но ведь это все… это плохая еда! – с отчаянием в голосе воскликнула Кло. – Углеводы, овощи с пестицидами и нитратами и прочее дерьмо… Отец меня просто убьет, если узнает, что я ела такую дрянь!

Я оглядела лежащее на тарелке ассорти и подумала, что всего этого Кло как раз не ела, но решила не заострять внимание на этом изъяне ее логики. Точно так же я не стала ей говорить, что слово «дерьмо» в приличном обществе употреблять как-то не принято. Тем не менее вызов был брошен, и я чувствовала, что на этот раз мне придется поднять перчатку.

– Во-первых, Кло, ты не должна что-то есть или не есть только потому, что кто-то тебе так сказал. В конце концов, тебе уже почти тринадцать, пора иметь свою голову на плечах… и самой решать, что ты будешь есть и сколько.

Девочка снова нахмурилась, но перебить меня не решилась.

– А во-вторых… У моей бабушки было несколько очень простых правил относительно еды. Есть нужно, только когда ты голоден; нельзя нажираться до отвала; питаться нужно разнообразно, и главное – не забывать про десерт. И знаешь, она была совершенно права. Когда я поняла, что мне можно есть вкусненькое, мне перестало его хотеться!

– Тебе легко говорить, потому что ты красивая и худая! – плаксиво возразила Кло. – А я – жирная уродина!

Казалось, еще немного – и она разрыдается, и я поняла, что должна говорить и действовать предельно осторожно. Когда-то – лет в двенадцать или около того – я оценивала собственную внешность примерно в тех же терминах, что и Кло сейчас, но у меня были Бутси и Матильда, которые и помогли мне преодолеть полосу зыбучих песков, иначе называемую ранним подростковым возрастом. У Кло не было никого, кроме меня. Я хорошо это понимала, и эта мысль пугала меня до дрожи в коленках. Особенно сейчас, когда мне предстояло подбодрить девочку, основываясь лишь на собственных давних комплексах и переживаниях.

– Когда я была в шестом классе, – начала я с интонациями старухи, рассказывающей сказку своим внукам, – мальчик, в которого я была по уши влюблена, заплатил своему приятелю, чтобы тот как можно чаще приглашал меня на школьных танцульках. Он сделал это для того, чтобы ему самому не пришлось со мной танцевать. А надо сказать, что в те времена я отнюдь не была хороша собой и к тому же не умела ни кокетничать, ни одеваться как следует. И это было… унизительно.

Кстати, упомянутый мною приятель разбил своему «нанимателю» нос, защищая мою честь. Звали юного рыцаря Трипп, но об этом я рассказывать Кло не стала.

– Домой я вернулась вся в слезах, – продолжала я. – Я плакала так сильно, что моя майка «Хэлло, Китти!» промокла спереди насквозь. Дома меня встретила Матильда… которая сказала мне примерно то же, что и тебе: девочки, которые в детстве не блещут красотой, получают отличную возможность воспитать себя незаурядными личностями – в отличие от своих смазливых подруг, которым нет необходимости беспокоиться о таких мелочах, как кругозор и интеллект.

Я положила перед собой ломоть кукурузного хлеба и воткнула в него стручки фасоли, так что получилась улыбающаяся рожица. Развернув хлеб так, чтобы Кло его тоже увидела, я с облегчением заметила, что уголки ее губ слегка приподнялись.

– Ты девочка умная и любознательная, ты многое схватываешь на лету, да и с чувством юмора у тебя все в порядке, – сказала я. – По-моему, не стоит отказываться от всего этого, пытаясь подогнать себя под чьи-то представления о том, как должна выглядеть красивая женщина.

Кло уронила руки на колени и уставилась на них, потом проговорила так тихо, что я едва ее услышала:

– Если я такая умная и сообразительная, тогда почему папа мне не звонит?

Была, была секунда, когда мне хотелось во весь голос выкрикнуть все, что я думала о своем бывшем муже, который развил в дочери чудовищные комплексы, который подсадил меня на «таблетки радости», который… Но я сдержалась. Что толку сотрясать воздух? Мне это даст лишь временное облегчение, а Кло ничем не поможет. Может быть, даже сделает хуже.

Встав со стула, я шагнула к Кло и присела перед ней на корточки, стараясь, впрочем, не коснуться ее даже случайно.

– Выслушай меня внимательно и постарайся запомнить: поступки твоего отца не имеют никакого отношения к тебе самой. Если он не видит, какая ты на самом деле, если не замечает твоих положительных качеств, это только его проблема – не твоя. Нельзя прожить жизнь, глядя на все чужими глазами, потому что это твоя жизнь. Твоя и ничья больше. И первое, что ты должна сделать, – это добиться, чтобы человек, которого ты каждое утро видишь перед собой в зеркале, тебе нравился. Это главное, остальное приложится.