ДНЕВНИК

Я только что нашла эту тетрадку на дне своего рюкзака, где она провалялась целых двенадцать лет! Наверное, даже хорошо, что все это время я не делала никаких записей, потому что об этих годах я мало что помню, а что помню – не стоит того, чтобы это записывать.

Теперь у меня есть ребенок, мальчик. Я назвала его Томми, потому что так называется песня моей любимой группы «Ху». Я тогда жила на ранчо где-то в Северной Калифорнии, и у меня было столько парней, что я даже не помню их имена. Имени отца Томми я тоже не помню, но это не беда. Зато я могу назвать своего сына как мне захочется, потому что он мой и только мой.

Именно из-за Томми я больше не колюсь и не курю «травку». Когда я забеременела, мне почти сразу стало очень плохо и все время тошнило, а парни на ранчо никак не могли подобрать подходящее лекарство. Пришлось добираться автостопом до ближайшего городка и разыскивать врача, который мог бы прописать мне какие-нибудь таблетки. Регистраторша в четвертом по счету врачебном кабинете, куда я обратилась, оказалась женой врача. Она сказала, что мой акцент кажется ей знакомым, и спросила, не с Юга ли я. Я сказала – да, и она ответила, что мы с ней земляки. В самом деле, она была родом из Итта-Бена, а это совсем близко от Индиэн Маунд.

То ли беременность так на меня подействовала, то ли я в самом деле была очень больна, однако при звуке ее голоса я сразу вспомнила дом и заплакала. Женщина позвала своего мужа, и он дал мне лекарство, от которого мне стало лучше. Когда я немного пришла в себя, он сказал, что ради ребенка я должна перестать принимать психостимуляторы, и добавил – мол, если, по моему мнению, я в состоянии завязать, то он готов дать мне работу: сидеть в приемной, заполнять истории болезни и вести картотеку. Когда я сказала, что умею печатать на машинке, врач ответил, что у него найдется для меня и такая работа и что ее как раз хватит, чтобы я могла расплатиться за стол и крышу над головой.

Все это означало, что мне можно не возвращаться на ранчо прямо сейчас. И меня вполне устраивало. Правда, в последнее время мне очень нравился парень по имени Майкл, а я нравилась ему, однако по правилам коммуны иметь постоянных партнеров не разрешалось, и Майкл был вынужден каждую неделю спать с новой девушкой. Признаюсь честно, меня это огорчало, однако ревновать у нас тоже запрещалось, и ничего с этим поделать я не могла. В общем, я осталась у доктора Келли и его жены, завязала с наркотой и стала работать, а когда пришел срок – родила совершенно здорового мальчика.

А потом Долорес Келли, жена доктора, написала Бутси. Она сообщила ей, что со мной все в порядке и что теперь у нее есть внук. В последний раз я разговаривала с Бутси двенадцать лет назад в День благодарения, когда, ни с кем не попрощавшись, я тайком убежала из дома. Вообще-то, я собиралась послать ей весточку, но так и не собралась, да и время летело слишком быстро. Как, когда прошли эти двенадцать лет?.. Я не помнила, прошлое всплывало в памяти обрывками, эпизодами, которые сменяли друг друга стремительно и беспорядочно, словно стекляшки в калейдоскопе.

В ответном письме Бутси сообщала, что переведет мне деньги на билет, чтобы я могла вернуться домой вместе с Томми. В заключительных строках она выражала надежду, что теперь, когда я стала матерью, все, возможно, будет иначе. Я вовсе не была в этом уверена, но Долорес убедила меня, что я должна хотя бы попробовать. Она обещала, что двери ее дома всегда будут открыты для нас с сыном, если наши отношения с Бутси так и не сложатся. У доктора Келли и Долорес не было своих детей, и мне иногда казалось, что мы с Томми стали для них родными.

В общем, я решила, что поеду домой. Кстати, странно, что я по-прежнему называю «домом» то место, в котором я так давно не была и откуда так рвалась уехать. И все же, когда кто-нибудь спрашивает, откуда я родом, я отвечаю – с Юга. Я говорю так вовсе не потому, что не помню других мест, где мне довелось побывать с тех пор, как я уехала из Индиэн Маунд, а потому, что такой ответ кажется мне самым правильным. Нет, я по-прежнему не знаю, сколько я сумею там пробыть, но мне все равно хочется, чтобы Томми увидел Дельту, где жили его предки.

Томми, кстати, очень спокойный, добродушный, улыбчивый малыш. Правда, он немного застенчив, но зато как жадно он глядит на окружающее своими огромными голубыми глазами! Волосы у него такие же рыжие, как у меня, но не прямые, а немного вьющиеся. Раньше я думала, что оставлю Томми, как только рожу́, потому что мне казалось – во мне нет никаких материнских чувств, но когда мне впервые дали его подержать, я почувствовала себя так, словно сам Господь прикоснулся ко мне. Это было что-то невероятное, очень сильное, просто сказочное! В общем, я больше не думала о том, чтобы оставить моего малыша; напротив, мне хотелось быть ему самой лучшей, самой заботливой и преданной матерью. И хотя это означало, что возвращаться с ним на ранчо мне нельзя, я почему-то совсем не переживала по этому поводу. Напротив, я все чаще представляла себе, как мой малыш играет в бескрайних полях хлопчатника и удит рыбу с дамбы. Наверное, это означает, что мне действительно надо отвезти его домой. Быть может, Долорес права, и наши отношения с Бутси теперь действительно будут другими.

А еще я вспомнила, что́ говорила мне Матильда насчет погони за призраками.

Интересно, сумела ли я за столько лет настичь хоть одного?..

Глава 28

Аделаида Уокер Боден. Индиэн Маунд, Миссисипи. Август, 1924


Шляпку мне приходилось прижимать рукой, чтобы не слетела. Окна в грузовичке Джона были открыты, а ехал он быстрее обычного, чтобы встречный ветер охладил наши разгоряченные лица, и все равно платье неприятно липло к моей покрытой испариной коже – как и дорожная пыль, которая влетала в окно вместе с ветром. Сердце мое отчаянно колотилось от быстрой езды, а также от того, что на каждом крутом повороте меня бросало прямо на Джона.

В конце концов я сообразила вцепиться в приборную доску, и швырять стало меньше, но тут Джон в очередной раз повернул направо, и я увидела перед собой длинную и совершенно прямую дорогу, конец которой скрывался среди кустов и деревьев. Минуты через две он начал притормаживать, а потом и вовсе остановил машину, и я почувствовала, как мое веселое возбуждение разом улеглось. Я узнала место – мы снова оказались на подъездной дорожке перед заброшенной плантацией Эллиса.

– Зачем мы сюда приехали, Джон?

– Чтобы искупаться. Нам обоим это не помешает.

– Но у меня с собой нет купального костюма!

– Ничего, я отвернусь. – Он улыбнулся, и в его глазах зажглись веселые огоньки. – Обещаю, что не буду подглядывать!

Я несильно шлепнула его по руке, но мое веселье окончательно испарилось.

– Мне здесь не нравится, – сказала я и с беспокойством оглянулась. – К тому же те люди, которых мы видели в прошлый раз… Они же могут быть где-то неподалеку!

– Не могут, – уверенно отозвался Джон. – Им пришлось уехать… на время. Я точно знаю, потому что я им помогал. К тому же они совсем не плохие люди, Аделаида. Они – родственники Матильды со стороны отца. Ты не знала?

Я удивленно посмотрела на него и покачала головой.

– Но эта женщина, Вельма… Она же белая!

Джон слегка приподнял брови.

– Да, белая, ну и что? Это не мешает ей быть теткой Матильды. А Леон – гражданский муж Вельмы. Они не могут пожениться официально только потому, что это противозаконно.

Я некоторое время обдумывала услышанное. Мне приходилось слышать выражения «белая шваль» и «полукровка», которые люди обычно произносили шепотом, когда думали, что меня нет поблизости, и я знала, что черные и белые расы иногда смешиваются, однако дядя и тетя столь старательно оберегали меня от всех неприглядных явлений повседневной жизни, что я еще никогда не видела живого мулата. Во всяком случае – такого, про которого я могла бы сразу сказать, что это именно мулат, поскольку их было не всегда легко отличить от некоторых чистокровных негров, чья кожа от рождения бывала достаточно светлой: желтой или цвета кофе с молоком.

– Нет, я этого не знала, – проговорила я наконец. – Мне никто не говорил.

– В этом не было необходимости. Но раз ты знаешь Матильду и Берту, я подумал, что тебе не помешает знать и их родственников.

– Спасибо, – сказала я как можно более едким тоном. Джон наклонился ко мне, чтобы поцеловать, но я его отпихнула. Не могла же я признаться, что с некоторых пор старая плантация Эллиса не нравится мне потому, что именно здесь у меня произошел разговор с мистером Берлини – разговор не то чтобы неприятный, но непонятный и оттого тревожный. Джону я сказала, что столкнулась с Анджело в городе, когда ходила по магазинам вместе с Сарой Бет. Услышав это, он нахмурился, когда же я добавила, что мистер Берлини был, по-видимому, весьма огорчен тем, что Джон намерен прекратить их деловое партнерство, разозлился не на шутку. Честно говоря, я еще никогда не видела его в таком гневе, поэтому у меня язык не повернулся сказать, что на самом деле мы с Анджело ездили на плантацию Эллиса вдвоем в его «Кадиллаке», что он погладил меня по щеке и что мне стало его очень жалко, когда он рассказал о своей матери и сестре. Вообще-то, рассказ итальянца настолько меня смутил, что я почти перестала понимать, что́ в этой жизни хорошо и что плохо. С тех пор я не переставая думала об услышанной от него грустной истории, но ни сказать Джону правду, ни задать ему вопросы, которые меня тревожили, я не решалась. Иногда мне казалось, что мне вообще не следует ему ничего говорить, но, с другой стороны, я твердо знала: чтобы наш брак был прочным и счастливым, мы не должны ничего друг от друга скрывать.