Карен Уайт - Одна среди туманов

– Похоже, он хочет ехать с нами! – воскликнула она. – Можно, Вив?..

В ее голосе было столько искренней радости и мольбы, что я не решилась сразу ей отказать. Стараясь выиграть время, я посмотрела на пса, который совершенно точно ухмылялся, и наконец сказала:

– Сделаем так: пока возьмем его с собой и постараемся найти хозяев… Ну а там будет видно. Обещаю, что в собачий приют я его не отдам.

Губы Кло чуть заметно дрогнули, словно она старалась скрыть улыбку.

– В первую очередь нам придется сводить его к ветеринару, чтобы убедиться, что он здоров и что ему не вставлен электронный чип с данными владельца. Потом надо будет повесить объявления с фотографиями на случай, если владелец его разыскивает. И если хозяин так и не отыщется, тогда…

Кло едва не подскочила от радости, но сдержалась, не желая показывать, сколь многого она ждет от моего «тогда».

– Я поняла, Вив, – кивнула она и… полезла на заднее сиденье, очевидно, полагая, что «песику будет удобнее спереди». Возможно, впрочем, Кло просто боялась, что если мы начнем пересаживать нашего нежданного пассажира назад, он может испугаться и удрать, и тогда никакого «тогда…» уже не будет.

По дороге домой я рассказала Кло о Снежке – о том, как сильно мой брат любил свою собаку, как он о ней заботился и какой она была умной. Но все время, пока я говорила, я продолжала ощущать у себя на запястье тяжесть часов на серебряном эмалевом браслете, а выгравированные на их задней крышке слова буквально жгли мою кожу.

«Я буду любить тебя вечно»…

Кэрол-Линн Уокер Мойс. Индиэн Маунд, Миссисипи. Май, 1986

ДНЕВНИК

Ну вот, я снова дома. Порой мне даже кажется, что куда бы я ни направилась, по какой бы дороге ни пошла, в конце концов она непременно приведет меня в штат Миссисипи, к старой желтой усадьбе, в которой я выросла. Наверное, в этом отношении люди похожи на птиц, у которых в голове есть свой особый компас. В сердце каждого человека тоже есть свой компас, который снова и снова приводит нас домой, пусть и ненадолго.

Я возвращалась в Индиэн Маунд уже несколько раз, чтобы повидать Томми. Мой сын должен знать, что я по-прежнему люблю его, хотя и не могу быть с ним постоянно, и что я оставила его с Бутси только потому, что знала: так будет лучше для него. Моя мать, дядя Эммет и Матильда действительно заботятся о нем гораздо лучше, чем могла бы я. Когда я увидела, как Томми играет во дворе со Снежком, я просто почувствовала, что поступила правильно. Как ни парадоксально это звучит, но, оставив сына с Бутси, я доказала, что могу быть ему хорошей матерью.

Характер у Томми отходчивый, и это хорошо. Он не сердится на меня за то, что я уезжаю, не злится, когда меня долго нет. Когда я бываю дома, он старается вести себя хорошо: разговаривает вежливо, за обедом не кладет локти на стол, не шумит, когда я отдыхаю, и делает много других вещей, которым научила его Бутси. Но я знаю – он ведет себя так, потому что надеется, что тогда я не уеду. И еще я знаю, что в глубине души Томми уверен: в нем есть что-то плохое – какой-то изъян, из-за которого мне каждый раз хочется снова от него уехать. Что бы я ему ни говорила, он продолжает так считать, и все же, когда я возвращаюсь, Томми первым выбегает мне навстречу. Кажется, даже Снежок бежит медленнее, чем он. Мой сын бросается мне на шею и обнимает так крепко, как будто я отсутствовала целую вечность… или как будто он точно знает, что я опять приехала ненадолго. Собственно говоря, в этом последнем он совершенно прав. Так было всегда и будет, наверное, еще очень долго, хотя я по-прежнему надеюсь, что настанет день, когда я сумею преодолеть свою «бродячую болезнь», как называет ее Бутси, и пробуду со своим сыном достаточно времени, чтобы убедить его: я уезжаю вовсе не из-за него.

А вот возвращаюсь – к нему.

И вот я вернулась. Мне сорок один год, и я снова беременна. Томми я родила десять лет назад и с тех пор ни разу не залетала. Мне даже начало казаться, что я больше не смогу иметь детей, должно быть, поэтому я и потеряла осторожность.

Майкл умер пять лет назад. От передозировки «герыча». Мы были вместе до самой его смерти: ночевали в парках и сараях, брались за случайную работу, подворовывали, а если украсть не получалось, то добывали еду из мусорных контейнеров. Время от времени я ездила навестить доктора Келли и его жену, и каждый раз Долорес давала мне деньги на билет до дома. Я никогда не тратила их ни на что другое – именно благодаря этим деньгам мне и удавалось видеться с Томми. Но и обходиться без кайфа я не могла и поэтому снова пускалась в путь. Томми плакал, когда я уезжала; звуки его рыданий преследовали меня все время, пока автобус тащился через всю страну до Западного побережья, и стихали, только когда мне удавалось снова вмазаться или ширнуться.

После того как Майкл умер, я хотела вернуться к Келли, которые готовы были принять меня и даже дать работу. Но они бы захотели, чтобы я оставила наркотики, а это было мне уже не по силам. Разочаровать доктора и его жену я боялась куда больше, чем разочароваться в себе, поэтому я поехала на ранчо. Там мне выделили участок земли в саду и велели выращивать овощи.

Я никогда не любила возиться с землей и старалась пропускать мимо ушей ту агрономическую ахинею, которой пичкала меня Бутси, но каким-то образом необходимые сведения все же задержались в моей памяти. А может, у меня с рождения был талант, который позволял мне выращивать то, что не удавалось другим. Как бы там ни было, именно овощи с моего огорода парни чаще всего возили продавать на ближайший фермерский рынок, когда коммуне требовались наличные. А главное, выращенные мною урожаи были первым, что я сделала для себя и что не закончилось катастрофой, так что я даже немного гордилась своими успехами.

Но какое-то время спустя я поняла, что беременна. Конечно, я могла остаться на ранчо, но это означало бы, что у моего ребенка было бы несколько матерей и несколько отцов. Но я этого не хотела, потому что с самого начала – чуть не с первого дня – твердо знала, что у меня будет девочка. Это было ощущение, предчувствие, шестое чувство, что хотите! – и тем не менее я ни секунды не сомневалась, что не ошиблась. Мне не нужен был доктор, не нужны были никакие исследования – я просто знала, и все. Пожалуй, я бы назвала это инстинктом матери, если бы не знала твердо, что никакого материнского инстинкта у меня быть просто не может.

Доктор Келли давно собирался уйти на покой, но Долорес продолжала твердить, что в их доме мне всегда будут рады. Она даже приглашала меня приезжать с детьми – уж больно ей хотелось на них посмотреть. Знать, что на Западном побережье у моих детей есть кто-то, кто их любит и готов позаботиться о них, если со мной что-нибудь случится, было приятно, и все же в глубине души я знала, что растить моих сына и дочь лучше всего на ферме близ Индиэн Маунд, штат Миссисипи. Жаль только, что я не понимала этого, когда была моложе.

Существовали и семейные традиции. Я всегда считала их смешными, нелепыми и пустыми, но теперь, зная, что у меня будет девочка, я торопилась домой. Я хотела, чтобы моя дочь родилась в большой черной кровати, где когда-то появилась на свет и я, а еще раньше – Бутси. Моя дочь не должна была нарушать эту традицию, поэтому я отправилась к Долорес и попросила позвонить Бутси. Так и получилось, что, когда мне пришло время рожать, я оказалась дома.

Бутси, кстати, мне ни слова не сказала. Даже наоборот, она просто вне себя от счастья. Томми она любит всем сердцем, в этом можно не сомневаться, но девочка – это нечто другое. Особенное. Наверное, мы обе видим в ней наш второй шанс. Мы вырастим ее вместе и научим всему, что знаем, чтобы она не повторяла наших ошибок. Наверное, о чем-то подобном мечтает каждая мать, но наша ситуация сложнее, ведь моей крохе придется иметь дело с ошибками, которые до нее совершали несколько поколений женщин из семьи Уокер.

Бутси и я очень старались подготовить детскую к сроку – красили старую колыбель и лошадь-качалку, клеили обои и вешали на окна занавески, которые Матильда сшила сама. На занавесках вышиты вручную большие розовые бабочки – то есть действительно вручную, а не на машинке. Все уже было готово, когда Бутси устроила нам сюрприз – нарисовала на обоях крупных розовых бабочек. Я и не знала, что она умеет!.. Теперь мне остается надеяться, что я не ошиблась и что у меня действительно будет девочка… или мальчик, который не станет возражать против розового цвета.

Кроме того, Бутси надавала мне кучу полезных советов касательно детей – как их кормить, как купать, как укладывать. Сначала я удивлялась, откуда ей все это известно, но теперь я думаю – она всегда знала подобные вещи и всегда умела рисовать, просто раньше меня не особенно занимало, на что она может быть способна. Наверное, так часто бывает: трудно рассмотреть как следует то, что находится у тебя под носом, особенно если замечаешь только то, что хочешь замечать.

Едва ли не труднее всего оказалось выбрать для девочки подходящее имя. С Бутси мне советоваться не хотелось, потому что я знала – она все равно будет спорить и настаивать на своих вариантах. Потом я вспомнила, как в двенадцать лет я тайком читала «Унесенных ветром», – тайком, потому что Бутси считала эту книгу слишком фривольной для девочек в столь нежном возрасте, – и захотела назвать свою дочь Скарлетт. В том, что с Бутси случится припадок, когда она узнает, я не сомневалась, как не сомневалась в том, что она попытается меня отговорить, – и все же я рассчитываю ее переупрямить. Все женщины, которые когда-либо носили фамилию Уокер, умели настоять на своем, и я думаю, что у меня это тоже получится.