На холме мы сидели допоздна, искали в небе знакомые созвездия и слушали доносящиеся с болот голоса деревьев. Я не особенно верю в Бога, но в тот вечер я молилась Ему, молилась от всего сердца, чтобы Вивьен навсегда запомнила этот вечер и эти звезды и чтобы каждый раз, когда моя дочь слышала песню кипарисов, она вспоминала, что я очень ее люблю и что выразить свою любовь я могу, только попрощавшись.

Глава 37

Аделаида Уокер Боден-Ричмонд. Индиэн Маунд, Миссисипи. Декабрь, 1926


Дожди, которые начались еще в мае, продолжались до осени почти без перерывов, так что сбор хлопка превратился в кошмар. Впрочем, собирать-то было особенно нечего. В этом году отменили даже Праздник урожая – якобы из-за погоды, но на самом деле потому, что окрестным фермерам было не до веселья.

Несмотря на непрекращающуюся воркотню дяди Джо и настойчивые требования Уилли вкладывать деньги во что-то стоящее, а не «в эту глупую землю, которая все равно не дает никакого дохода», мы с Джоном чувствовали себя совершенно счастливыми и едва замечали витавшее в воздухе напряжение. Двадцать шестого сентября я благополучно разрешилась здоровенькой девочкой. Мы нарекли ее Элизабет – Элизабет Уокер-Ричмонд. Почти сразу нам стало ясно, что это величественное и громоздкое имя не особенно подходит крошечному живому комочку, поэтому довольно скоро я начала сокращать Элизабет до Бетси, но тетя Луиза сказала, что так звали огромную свиноматку, которую когда-то держали ее родители, и что ей кажется неправильным называть ребенка свиным именем. Впрочем, она тут же обмолвилась, что ее младшая сестра не могла произнести «Бетси» и звала свинью «Бутси»… Это имя мне неожиданно понравилось, а главное – оно чем-то очень шло нашей веселой крошке. Так Элизабет превратилась в Бутси, и это всех устроило.

При рождении Бутси весила шесть фунтов и восемь унций и отличалась жизнерадостным нравом и отменным здоровьем. У нее были такие же рыжие волосы, такие же зеленые глаза и такая же светлая кожа, как у меня, и я знала, что ей – так же, как мне и как тете Луизе, – придется всю жизнь сражаться с веснушками, которые будут выскакивать у нее на носу уже через пять минут пребывания на солнце. Вес Бутси набирала хорошо и уже через три месяца могла похвастаться такими румяными, круглыми щечками, что Матильда сказала – она, как белка, хранит там запас орехов на зиму.

Кстати, Матильда теперь переселилась к нам. Миссис Хитмен была по-настоящему скандализована, когда узнала, что у меня нет няни, которая помогала бы мне ухаживать за ребенком. В тот же день она прислала к нам Матильду, сказав, что уступает ее мне на год, а если понадобится, то и больше, чему я была очень рада, хотя дядя Джо и ворчал, дескать, не нужна нам хитменовская благотворительность.

Поначалу мне, правда, казалось, что я способна справиться с ребенком и без посторонней помощи, однако после того, как я почти полгода провела в постели, я очень ослабела и с трудом держалась на ногах, не говоря уже о том, чтобы таскать на руках ребенка. В общем, я была рада, что у меня появилась помощница и что это именно Матильда. В моей памяти осталась тихая, стеснительная чернокожая девчушка, которая пряталась по углам хитменовского особняка и открывала рот только в случае крайней необходимости. Лишь много позднее я поняла: тот, кто молчит, много видит.

Конечно, миссис Хитмен и Сара надарили нам несколько ящиков детской одежды – крошечных чепчиков и розовых платьиц, отделанных кружевами и украшенных бантиками, так что моя Бутси одевалась лучше всех младенцев в Дельте и окрестностях. А еще миссис Хитмен подарила мне новый электрический пылесос, сказав, что в детской следует поддерживать идеальную чистоту и порядок: должно быть, она видела, как тетя Луиза выбивает на улице ковер из детской, и пришла в ужас. Пылесос оказался весьма удобной штукой – правда, он очень шумит, поэтому пользуется им одна Матильда. Тетя Луиза его терпеть не может (и подозреваю – совсем не потому, что он шумит), зато Бутси он ужасно нравится. Каждый раз, когда Матильда пылесосит ковер под ее колыбелькой, она засыпает, поэтому иногда мы даже используем пылесос в корыстных целях – вместо колыбельной, когда требуется поскорее усыпить нашу кроху.

Сама Матильда спит на раскладушке, которую мы поставили в детской, чтобы ночью она сразу услышала, когда Бутси заплачет. Обычно ей удается убаюкать мою девочку, и лишь в крайних случаях она будит меня. Матильда – заботливая и внимательная няня, это признают даже дядя Джо и тетя Луиза, и только Уилли так и не смирился с тем, что она живет с нами под одной крышей. Он несколько раз давал понять, что чернокожая служанка должна пользоваться только задней дверью и выходить из комнаты каждый раз, когда он входит, если только она не подает на стол. Я знаю, что когда-то такие правила для черных слуг-рабов действительно существовали, но теперь их почти никто не соблюдает – даже Хитмены, так что претензии Уилли кажутся мне смешными.

С Сарой Бет я в последнее время почти не виделась. Я не знаю, как у нее дела, – знаю только, что ее помолвки с моим кузеном ждать, скорее всего, бессмысленно. Уилли, похоже, тоже отчаялся, поскольку он теперь почти постоянно пьян, а его комната и даже примыкающий к ней участок коридора насквозь пропахли дымом костра и перегаром.

Примерно за неделю до Рождества погода ненадолго улучшилась, выглянуло солнце и даже воздух немного прогрелся, так что мы с Бутси смогли выйти из дома, не опасаясь подхватить инфлюэнцу. В один из дней дядя Джо отвез нас в город на своем грузовичке, предварительно погрузив в кузов детскую коляску. Высадив нас на центральной улице, он пообещал, что заедет за нами часа через два. Поначалу этот срок показался мне до обидного небольшим (все-таки я слишком долго сидела дома и успела заскучать), но потом я сообразила, что на большее мне просто не хватит сил. Впрочем, никаких особых планов я не строила, мне просто хотелось немного прогуляться по солнышку и дойти до мастерской Джона, чтобы устроить ему сюрприз.

Сначала, впрочем, мы с Бутси отправились в парк. Там я усадила ее в коляске так, чтобы ей было видно, что́ я делаю, и стала кормить птиц кусочками черствого хлеба и зерном. Каждый раз, когда какая-нибудь птица пролетала мимо коляски, Бутси очень забавно тянулась к ней своими короткими пухленькими ручонками, а потом долго смотрела в небо, где кружилось еще несколько пернатых, в основном голубей. Она все еще была очень мала, но уже отличалась от новорожденного младенца, так что порой я с легкой ностальгией вспоминала о тех первых неделях, когда мы с Джоном только учились быть родителями. Тогда нам казалось, будто мы с ним переехали в дом, где заправляет всем некий весьма требовательный незнакомец, и мы должны на ходу учиться новым правилам. Это было одновременно и страшно, и удивительно – и очень, очень нелегко, и все же я скучала по тем дням. Но, быть может, думала я сейчас, с такой же ностальгией я буду вспоминать каждый этап в жизни моей дочери, как пустые осенние поля вспоминают сборщиков хлопка.

Я не торопясь шла по тротуару Мэйн-стрит, часто останавливаясь, чтобы поговорить с друзьями и знакомыми и показать им мою малышку. Бутси была в хорошем настроении и улыбалась каждому новому лицу. Я была этому очень рада, зная, что умение улыбаться может очень помочь Бутси в жизни. Тетя Луиза, кстати, говорила, что я тоже была жизнерадостным, общительным ребенком и что каждый раз, когда я входила в комнату, в ней как будто становилось немного светлее. Еще тетя сказала, что после того, как им с дядей Джо пришлось переехать к нам, она решила приложить все усилия, чтобы оградить меня от всего некрасивого и уродливого, что могло меня огорчить или испортить мой открытый и веселый характер. К сожалению, добавила тетя Луиза, ей не удалось полностью защитить меня от некоторых людей, которые оказались не в состоянии правильно оценить особенности моего характера, о чем она сейчас жалеет. Кого именно она имеет в виду, тетя мне, конечно, не сказала, но я догадалась, что речь идет о Саре Бет. Мне хотелось возразить, что не только Сара влияла на меня, но и я на нее, и что, быть может, моя уступчивость и мягкость отчасти сгладили некоторые чересчур острые углы в характере подруги, но тетя все равно не изменила бы своего мнения, поэтому я промолчала.

Примерно через час я добралась наконец до дверей ювелирного магазина мистера Пикока. Дверной колокольчик возвестил о нашем приходе. Вкатив коляску внутрь, я остановилась почти на том же самом месте, что и в тот день, когда я позаимствовала у Сары злосчастный меховой жакет. Как и тогда, солнечный свет из витрины освещал меня с головы до ног, а я стояла и ждала…

– Будьте добры, подождите секундочку, я сейчас к вам выйду! – донесся из задней комнаты голос Джона. В лавке он был один – время было обеденное, а я знала, что мистер Пикок до сих пор ходит обедать домой.

Быстро поцеловав Бутси в лоб, я прижала палец к губам (хотя она, конечно, еще не понимала, что означает этот жест), и на цыпочках подкралась к двери мастерской. Дверь была приоткрыта, я осторожно заглянула в щель и увидела Джона. Он сидел за своим столом, на котором были разложены детали часов, но мощные лампы, при свете которых Джон обычно работал, почему-то не горели. Взгляд Джона был устремлен в стену, а пальцы с такой силой вцепились в края столешницы, словно он боялся упасть.

– Джон, что с тобой? Ты заболел?

Он резко повернулся в мою сторону, и я увидела, что лицо его было белым, как стена, а глаза налились кровью, словно он не выспался. В последнее время Джон действительно спал очень мало, что было совершенно не удивительно: Матильда по-прежнему приносила мне Бутси по ночам, когда та просыпалась и требовала есть. Покормить девочку и не потревожить Джона было невозможно, но он только добродушно ворчал, если мы его будили, и наотрез отказывался ночевать в отдельной комнате. «Мы же с тобой муж и жена, – говорил он, – вот и будем вместе переносить трудности. В конце концов, Бутси – не только твой, но и мой ребенок, и я тоже хочу иметь право когда-нибудь лет через пять или семь, когда я буду будить ее в школу, сказать ей, что, мол, когда-то она не давала мне спать, а теперь моя очередь».