Катя Миллэй - Океан безмолвия

— А твоя в чем? Родителей моих ругаешь за то, что они хорошо к ней относятся, меня — за то, что плохо. Это у тебя проблема. — Сара без труда повышает голос. Самое противное, что она права. Проблема у меня, и я даже не знаю, что это за проблема.

Сам не понимаю, как случилось, что наша застольная беседа вылилась в перепалку, но мне кажется, в этом я виноват. Держал бы рот на замке, наблюдая, как они мило играют в игру «Разгадайте Солнышко», и дело с концом. А я зачем-то в бутылку полез.

Миссис Лейтон удается прижать меня к стенке, когда я уже у своего грузовика и собираюсь уезжать. Господи, ну почему она не оставит меня в покое, как все остальные?! Но, судя по всему, нравится мне это или нет, она не даст мне уехать, пока я не отвечу на интересующие ее вопросы.

— Кто из вас встречается с этой девочкой?

— Думаю, никто. — Может быть, Дрю, но вряд ли. Во всяком случае, слово «встречается» было бы не самым подходящим определением для их отношений, но об этом я думать не хочу. — Дрю, наверно.

— Сомневаюсь. — Она многозначительно смотрит на меня.

— Тогда зачем спрашиваете?

— Джош. — Господи, когда она перестанет обращаться ко мне таким тоном?! Мягким, осторожным, как будто облизывает разбитое стекло. — Посмотри, как она одевается, как замазывает свое лицо, не разговаривает. Может, она и немая, но ведь все в ней взывает о помощи.

У меня такое чувство, будто я смотрю одну из серий «Больницы»[8].

— Тогда почему ей никто не поможет?

— Может быть, потому, что никто не знает как. Иногда проще сделать вид, что все нормально, чем признать, что все ненормально, но ты не в силах ничего изменить. — Может, на самом деле она ведет речь обо мне, думая, что я не понимаю ее тонких намеков?

— Зачем вы мне это говорите? Скажите это Дрю.

— Ему все равно.

В ее голосе звучит укоризна, и я отвечаю на ее упрек:

— Мне тоже.

Настя

Я ненавижу свою левую руку. Ненавижу смотреть на нее. Ненавижу, когда она спотыкается и дрожит, напоминая, что я лишилась своей индивидуальности. Но я все равно смотрю на нее; ибо она также напоминает мне, что я намерена убить парня, который отнял у меня все. Я убью парня, который убил меня. И убивать его я буду левой рукой.

В четверг по пути на первый урок меня нагоняет Клэй Уитакер — растрепанный, всклокоченный, ну точно беглец с острова Отверженных мальчишек. Альбом, закрытый, как всегда, под мышкой, словно приклеенный. Мне хотелось бы посмотреть, что в этом альбоме. Интересно, сколько альбомов он уже изрисовал, быстро он их заполняет? Это явно не один и тот же альбом все время. Может быть, у него столько же изрисованных альбомов, сколько у меня исписанных черно-белых толстых тетрадей. Наверно, шкаф Клэя забит ими от пола до потолка, и, готова поспорить, если их пролистать, ни один рисунок там не повторяется. Не то что в моих тетрадях. Его альбомы рисунков, наверно, сродни фотоальбомам. Листая их, он может точно вспомнить, где находился в своем воображении, когда работал над тем или иным рисунком. У меня все не так. Листая свои тетради, читая то, что в них написано, я не могу сказать, что происходило в моей жизни, в моей душе в то или иное время. Я могу сказать лишь то, что происходило в один конкретный день, в тот самый день, который я якобы не помню.

— Привет, Настя! — говорит он, поравнявшись со мной. Пыхтит, но улыбается, хватая ртом воздух. Я останавливаюсь, отхожу к стене, чтоб не стоять посреди коридора. Меня разбирает любопытство: обычно Клэй просто здоровается, когда я с ним случайно сталкиваюсь. Он никогда специально не искал со мной встречи.

— Хотел попросить тебя об одолжении. Подумал, ты не откажешь, ведь ты передо мной в долгу.

Неужели? Сама его просьба меня не беспокоит. Я просто пытаюсь понять, чем ему обязана. Прищурившись, смотрю на него. Он по-прежнему улыбается.

— Вспомни, сколько раз тебе удавалось попасть в отделение английского языка во время обеда, потому что в дверь была подложена некая книжка, не дававшая ей захлопнуться. Между прочим, эта книжка изодрана в хлам, и мне, скорее всего, придется платить за нее, так что ты в долгу передо мной дважды.

Ну допустим. Жестом показываю: Ладно. Выкладывай.

— Я хочу нарисовать твой портрет. — Такого я не ожидала, да и вообще не думала о том, чего могла бы ожидать. В общем-то, просьба не такая уж необычная, учитывая, что исходит она от Клэя Уитакера, однако с чего вдруг его выбор пал на меня? Надеюсь, он не рассчитывает на то, что я буду позировать ему обнаженной, иначе он зря старается. Я стучу пальцами по его альбому, кивком требую, чтобы он его открыл. Мне давно страсть как хотелось посмотреть его работы, а сейчас он сам предоставил идеальный повод. Его улыбка, если это возможно, становится еще шире, но теперь она абсолютно искренняя. Клэй больше ничего не пытается мне продать, хотя именно это призваны сделать его рисунки.

Мы стояли лицом к лицу, но теперь он становится рядом со мной, плечом к плечу, спиной прислонившись к стене. Бросает рюкзак на пол, открывает альбом. Первый рисунок — портрет женщины, немолодой, с морщинистым лицом и тонкими губами. У нее запавшие глаза — это производит жуткое впечатление. Я перевожу взгляд на Клэя, он ждет моей реакции. Я не знаю, как реагировать, и кивком предлагаю ему перевернуть лист. Следующий рисунок — лицо мужчины. Он похож на Клэя, только гораздо более взрослого. Должно быть, это отец Клэя, а может, его будущий автопортрет. Как и лицо на первом рисунке, это — ошеломляюще живое. Клянусь, можно заглянуть в глаза этих людей и понять, о чем они думают. Одухотворенные портреты и вместе с тем пугающие. Следующий рисунок — женщина с налитыми кровью глазами. Я точно знаю, что они красные, хотя рисунок черно-белый. Я едва не отшатнулась. Чувствую, как во мне все переворачивается. Хочу коснуться ее лица, понять, что у нее не так. Но эта реакция ничто в сравнении с тем чувством, что меня охватило, когда Клэй перевернул лист и показал мне следующую работу.

Я вижу себя. Это я и не я. Я, какой он меня никогда не видел. Мое лицо более юное, глаза ясные. На мне ни следа косметики, волосы гладко зачесаны назад, убраны в хвостик, свисающий через правое плечо. Этот рисунок я трогаю. Не могу удержаться. Рука сама тянется к нему. Я отдергиваю ее, едва мои пальцы касаются бумаги. Больше смотреть не могу. Закрываю альбом, возвращаю ему.

Теперь я уже не столь уверена, что на втором рисунке Клэй не изобразил самого себя в будущем. Я убеждена, что он запросто мог бы состарить любое лицо, причем не только кожу, но и саму сущность человека, на которого он смотрит. Собственно, нечто подобное он сотворил со мной, только в обратную сторону. Изобразил меня моложе. Убавил возраст, снял бремя дней, лет и всего произошедшего и нарисовал меня такой, какой я когда-то была.

Поворачиваясь к Клэю, я не знаю, какое у меня лицо. Возможно, на нем отражены сотни эмоций, которые я не хочу анализировать прямо сейчас, в коридоре, перед первым уроком. Скоро прозвенит звонок, коридор заполняется учениками.

Клэй смотрит на меня. Ждет, больше не улыбается. Должно быть, он наблюдал за мной все то время, что я смотрела альбом, оценивал мою реакцию, обнажая передо мной свою душу. Клэй, должно быть, гордится своими рисунками, но я знаю, что, показывая их мне, он будто сорвал с себя одежду и предстал передо мной нагим, ожидая приговора. Я чувствовала себя так же, когда играла собственные сочинения.

— Ну что?

Я достаю из рюкзака блокнот. Коридор оглашают два первых предупредительных звонка, мне нужно бежать на урок. Время и место? — пишу я, сую ему блокнот. К нам подбегает Фотографичка Мишель, хватает Клэя за руку, тянет его прочь.

— Пойдем скорей! Опоздаем! — Думаю, она даже не заметила, что он разговаривает со мной.

— Найди меня во время обеда! — кричит Клэй через плечо. Я уже иду в противоположном направлении, а перед глазами стоит мой собственный портрет.

— Правее. Чуть-чуть. Еще назад. Нет. Свет здесь дерьмо. Пойдем вниз. Кухня — единственное помещение с хорошим естественным освещением. — Клэй берет свой этюдник, угольные карандаши, еще кое-какие принадлежности для рисования, и я вслед за ним спускаюсь по лестнице дома, в котором провожу почти все время в последние несколько дней. Клэй одержим. Я его не осуждаю. Мне это состояние знакомо. Знакома жгучая потребность создать что-то. Я смотрю, как он рисует, и немного ненавижу его за это. И мне не стыдно. У меня есть оправдание. Мне этого не хватает. Так сильно этого хочется, что я готова снова сломать свою руку, лишь бы почувствовать что-то другое. Порой это желание почти убивает меня. Как будто я опять умираю.

Невыносимо, когда тебя окружают люди, которые могут делать то, что сам ты делать больше не можешь. Люди, занимающиеся творчеством. Люди, чьи души больше не живут в их телах, потому что каждый из них всего себя вкладывает в свой труд. Джош. Клэй. Мама. Мне хочется украсть у них такую способность, чтобы жить самой.

— Снова вниз? — Мэдди Уитакер я встречаю здесь каждый раз, когда прихожу к Клэю. Она — оператор по вводу данных, работает удаленно, поэтому, по словам Клэя, всегда дома. По выходным он навещает отца, который живет на другом конце города, так что я позирую в будние дни.

— Свет фиговый, — отвечает Клэй, и этого объяснения ей достаточно.

Я улыбаюсь, проходя мимо, но потом вспоминаю, что не накрашена, и инстинктивно опускаю глаза. В первый день, едва я переступила порог его дома, Клэй тотчас же отослал меня в ванную, чтобы я смыла «эту дрянь» со своего лица. Он не попросил. Приказал. Очевидно, это я тоже ему должна. Могла бы возразить, но я видела, на что способны руки Клэя, и не намерена им мешать.