Так вот, Бабочка и Демон восприняли наш недуг адекватно тому, как должны воспринимать это близкие люди. Я до сих пор не очень верю, что они настолько развиты и сознательны, что способны ценить людей, а не шаблон отношений, сознание, а не тело. Хотя это звучит, как очевидная истина. Мы все хотим, чтобы ценили нас самих, а не какие-то свои чаяния, которые мы можем оправдать. Но почему-то сами пытаемся втиснуть людей в прокрустово ложе наших ожиданий.

Демон спросил – «и что теперь?», имея в виду, не достаточно ли того, что все выяснилось. Нужно ли идти дальше? Нужно ли приводить сознание и тело в соответствие? Или достаточно того, что в кругу близких тебя будут воспринимать тем, кто ты есть?

Это частый вопрос, при нашей болезни. Жить с ней или лечить. На момент, когда я рассказываю эту историю, идет страшная тенденция, не лечить, вообще, ничего, а все признавать особенностями. Надеюсь, мои дорогие читатели, когда вы будете читать эту книгу, вы уже лишь покачаете головой, вспоминая темные времена. Сейчас дошло до того, что фригидных женщин решили не лечить, а обозвать асексуалами. Это страшно тем, что врачи, к которым эти люди обратятся за помощью, начнут, с высокой вероятностью, понуждать этих людей принимать себя «такими, как есть», и что их мучения и терзания, просто социальный шаблон. Врачи, которые знают разницу между асексуальностью и фригидностью, пока не подвергаются у нас гонениям, хотя, боюсь, начнут. Но я оставляю за собой право, считать то, что для меня дискомфортно – болезнью. К тому же, я знаю, что у людей, с подобным расстройством, может быть множество разных диагнозов, или даже их отсутствие. Но у нас с подругой это именно недуг. И, к счастью, уже лечимый. Хоть и трудоемко.

Сейчас, правозащитники в нашем недоразвитом мире, чтобы защитить права таких, как мы, пытаются вытащить на свет наши истории. Чтобы мы заявили миру о себе, чтобы люди знали о нас. Я могу их понять. Проблему надо высветить, признать, и только потом ее можно централизованно решать. Для многих неочевидны очевидные вещи. Люди с разными расстройствами самоидентичности, половой, или иной, пишут книги, приходят на передачи, и все эти унижения для того, чтобы сделать законной право на жизнь тем, кем ты являешься. Почему унижения? Что в этом постыдного? Если это не болезнь, то ничего. Если человек чувствует себя женщиной в мужском теле, но само тело ему не мешает, сейчас им есть специальное название, – правозащитники, активисты, чаще сражаются за слова, а не за права, это безопаснее и иллюзия активистской деятельности ярче, – то требовать узаконить это признание естественно. А если это болезнь? Болезнь, от которой человек хочет исцелиться. Представьте, что у вас был постыдный недуг, о котором неприлично говорить. И вам нужно прийти на передачу и рассказывать о ваших переживаниях во время ее течения. «Вы знаете, у меня были такие сильные понос и рвота, я просто не мог спать, потому что пачкал простыни». Это, как раз, совершенно неадекватно. Человек не хочет быть гордым носителем поноса. Человек не хочет, чтобы его хлопали по плечу сочувственно, и говорили, – это бывает. Не хочет, чтобы ему говорили – ты такой герой, что пришел рассказать об этом. Он хочет, чтобы у него не было поноса и рвоты. И после излечения, он вряд ли с восторгом будет это вспоминать. Это не весело, не забавно. Это было тяжело в каждую минуту болезни. И когда болезнь ушла, хочется, наконец, сделать все то, что человек хотел сделать, но недуг ему мешал, а не тянуть его с собой в будущую здоровую жизнь. О вылеченной болезни заговаривают к слову, о неприличной вылеченной болезни заговаривают только если это поможет кому-то другому.

Поэтому идея камин-аута – сейчас это модное понятие у нас, выход, имеется в виду, выход на свет, признание, – мне никак непонятна. Или просто не имеет ко мне отношения. Я знаю, что тех, кто признался в открытую, активисты превращают в объект гордости, но не могу понять, как это работает. Чем бы помогло моей Подруге, расскажи она всему миру, что она женщина? Стали бы ее воспринимать больной женщиной? Давайте представим, что у нас высокоразвитое общество, не будем учитывать возможное неприятие. Все приняли ее «такой, какая она есть». И что дальше? Нравилась бы она себе больше в зеркале? Могла бы вести себя уверенно, как женщина? Носить то, что ей нравится? Нет. Она была бы необычным, нелепым, экстравагантным существом, из яркой субкультуры, но не обычной женщиной, которой она является. Она же источник красоты, она видит, что гармонично, а что нет, что красиво, а что нет. Нет ничего плохого во множестве разных существ, в диком количестве полов, частично надуманных, частично существующих. И нет ничего плохого в «таких, какие они есть». Но что же делать ей, совершенно обыкновенной женщине, не манерной, не агрессивной, не представительнице субкультуры? Не желающей славы, не псевдо-уверенной, не требующей ее признавать и понимать, но понимающей других. Обыкновенной. Она, как женщина, видит, что это неадекватно, что надень она платье, сделай макияж, – она будет накрашенным мужчиной в платье. И нет ничего плохого в накрашенных мужчинах в платьях, если им так нравится. Но ведь она не имеет к этому отношения. Она не «просто человек», не «не вешайте на меня ярлыки», не «какая разница, я выгляжу, как хочу», не «у красоты много граней». Она – женщина. Она не просто человек, а в первую очередь, женщина. Кто-то не в первую, но что делать тем, кто в первую? Она хочет один-единственный ярлык для себя – женщина. Ей есть разница, как выглядеть, она хочет нести гармонию и красоту, воплощать их. Она хочет показывать определенную грань красоты. Что делать ей?

Или мне. Мне и рассказать-то о своих переживаниях нечего, а уж вам-то, дорогие читатели, я бы мог рассказать что угодно. Чужое тело неудобно, как плохо сидящий костюм, жмет, трет и давит. Да как любой физический недостаток, с которым вы живете – не тот рост, плохая кожа, рисунок волос, который вам не нравится, нос, форма и длина ног, бородавки, пятна. Все, что вам не нравится в себе. Это то же самое. Все, что отдаляет вас от той идеи себя, которую вы бы хотели нести.

Вот и все. Ваше качество жизни было бы лучше без недостатка, который вас терзает, но на который другим наплевать. Вас любят не меньше с ним. И не больше без него. Но вы бы чувствовали себя лучше, были бы увереннее, и, как результат, успешнее. Чем ближе мы к себе самим, тем ярче мы наслаждаемся жизнью. Представьте, что вы бы выглядели так, как хотите. Вы же считаете, что ваша жизнь была бы лучше. У нас все то же самое. Просто хочется быть собой.

В первый вечер, после того, как все прояснилось, Демон стеснялся ко мне прикасаться. О, нет, не потому что у него изменилось отношение, он думал, что должен вести себя как-то иначе. Он пытался быть нежнее, но я видела, что он переживает, и это сильно сбивает его желание. Но я смущалась сама, и мне было очень сложно его успокоить. Я первый раз занимаюсь любовью, как женщина, с партнером, который об этом знает.

- Не надо, давай просто полежим, – предлагаю я.

Я устроилась у него на груди, а он задумчиво гладил меня по спине.

- Я не знаю, нужно ли это делать как-то иначе. У меня, конечно, были женщины… нужно ли мне извиниться за все грубые шутки, которые я говорил тебе в прошлые разы? Я бы не стал их говорить женщине.

Я краснею, вспоминая.

- Нет, не нужно извиняться. И не нужно делать ничего особенного. Я понимаю, что во мне слишком трудно увидеть женщину. Даже гормоны, которые я сейчас принимаю, помогают мало.

У меня тело генетически красивого альфа-самца. Широкие плечи, узкие бедра, сильная грудь и мужественное лицо. При всей плавности движений я напоминаю просто изящного юношу-гея. Неженственного. Может, нежного, но не женственного совсем. Я вру телом. Мое тело врет, оно создает другой образ. Милый, может, даже желанный, но который я никогда не смогу воплотить. Потому что я не желанный эфеб. Не манерное двустороннее создание. Я – женщина. Просто женщина.

- Я не вижу большой разницы, между юношей-геем и женщиной, – мягко признался он, – я понимаю, что она должна быть. Но Писатель рассказала… рассказал, что ты именно женщина. Не бигендер, не кто-то иной, простая женщина не в том теле.

- Да, Писатель прав, – вздыхаю я. Как рассказать ему, что такое женщина? Но кто ему расскажет, если не я? – юноши понимают ваши проблемы, проблемы мужчин. Они понимают от чего и когда вы устаете, понимают ваши шутки, понимают, на что не стоит обижаться. Я только могу чутко чувствовать, но не понимаю. Я не понимаю, почему вам что-то интересно. Кто, как не я, должна бы знать мысли мужчин. И я знаю, я росла среди мальчишек, воспитывалась среди них. У меня были какие-то приятели, мы делились друг с другом мыслями. Вернее, они делились, а я повторяла. Иногда говорила то, что мог бы сказать мужчина, которого я хотела всегда видеть рядом. В детстве – другом. Позже – парнем. Я пробовала отношения с девушками, потом с мужчинами. Все мне казалось противоестественным. Не само по себе, а для меня. Поэтому я уехала сюда. Я думала, что проживу всю жизнь одна. Потому что я не знала, где мне место. Я уже знала, что чувствую себя женщиной, но все источники говорили, что нужно принять себя, что тело не важно, что главное свой комфорт. Я слушала истории таких, как я, и не узнавала себя. Я думала – если бы вдруг случилось какое-то чудо, и я стала женщиной, я бы никогда, никому не рассказала, что родилась в мужском теле. Потому что мне нечего об этом было бы рассказать. Я не могла смириться, не могла принять себя. Что тут принимать? Я – такая? Так случилось? Но ведь это трагедия, что так случилось. Так суждено? Надо в этом что-то увидеть, какой знак вселенной? Почему я родилась такой? Почему бы не поиграть в кого-то другого? Но я и так играла всю жизнь, это не забавно и не весело. Я просто всегда хотела быть собой. Это чтобы чему-то научиться? Но я научилась – смирению, безнадежности, пониманию, что от несчастья не умирают. Просто бессмысленно и безрадостно живут. Я пробовала какие-то эзотерические практики. Мне просто ничего не приносило радости. И все казалось бессмысленным. А потом я познакомилась с Писателем. Я не знаю, как он разглядел меня, я встречала до него таких, как я. Но все наши разговоры сводились к субкультуре, а я не хотела никаких особых прав и особого понимания. Я просто хотела жить собой, обычной жизнью. Теперь-то я знаю, почему я не могла найти себе место среди товарищей по несчастью. Потому что мне нечего с ними обсуждать. Те, кто мог бы стать мне другом – никогда бы не обсуждали переживания болезни. Женщина, ставшая собой, с которой бы я могла подружиться, никогда бы не обсуждала, что она когда-то была другой. Мы бы обсуждали обычные женские или не женские, а общечеловеческие проблемы. Упиваться несчастьем вместе с кем-то мне было скучно, и казалось бессмысленным…