Картошку они дожарили, и папа пошел за мамой. Но вернулся один.

— Ты права, дочь, маме нездоровиться. Давай ужинать.

Ната видела, с каким трудом далась отцу улыбка, и ужинали они в унылом молчании. Потом смотрели телевизор. Мама же весь вечер не выходила из спальни.

Перед сном Ната заглянула в спальню к маме. Та лежала на кровати, спиной к двери. Она даже не переоделась — в чем пришла с работы, в том и легла.

— Мам, — позвала Ната, уверенная, что она не спит.

Но никакой реакции не последовало. Постояв немного на пороге спальни, Ната отправилась к себе. Это была первая ночь, когда ее мучала бессонница. А в те моменты, когда проваливалась в сон, ей снилось что-то страшное.

Утром мама встала, как всегда, раньше всех. Она приготовила завтрак. И выглядела такой спокойной, разве что, немного бледной. И глаза припухли и покраснели, словно она долго плакала.

— Я взяла пару дней за свой счет, — сообщила она за столом отцу. — Хочу поехать на дачу, убраться в доме. А то сезон скоро…

— Подожди выходных — вместе поедем, — предложил папа.

Ната видела, как рад он тому, что мама не идет на работу. И еще сожалел, что не может вместе с ней отправиться на дачу. Да и Ната хотела бы. Обычно, убирались в доме и на участке после зимы они все вместе. А вечером жарили шашлыки — открывали дачный сезон, как папа говорил. Но еще идет середина рабочей недели. У Наты школа, у папы смена на заводе.

Перед тем, как уйти в школу, Ната слышала, как папа пытается уговорить маму не ехать одной. Но она стояла на своем, говорила, что хочет побыть одна, отдохнуть от городской суеты. Да и весна в том году наступила рано…


Тот день Ната не забудет никогда. Вот уже двенадцать лет она вспоминает лицо отца, когда вернулся тот с работы вскоре после ее возвращения со школы, когда прошла еще только половина его смены.

Серый, с потухшими глазами и постаревший лет на десять. Усталый и очень несчастный. С годами горе притупилось, но эту печать несчастья так и не получилось до конца стереть с родного лица. И как-то без слов Ната поняла, что с мамой случилась беда. Поняла и жутко испугалась — ничего не стала спрашивать. А вечером, когда мама не вернулась с дачи, и Ната уверилась в своих догадках, в ее комнату зашел отец.

— Натали, мне нужно кое-что сказать тебе, — опустился он на ее кровать, глядя куда-то в пол.

— Это про маму? — всхлипнула она.

Весь день боролась со слезами, а тогда просто не смогла их сдержать. А когда и отец заплакал, то с Натой что-то произошло — слезы вдруг высохли, словно их выжгло сильнейшим огнем. И с тех пор она больше не плакала. Не пролила ни слезинки, когда умерла бабушку. Хоронила с сухими глазами отца…


И сейчас вот, сидя рядом с сыном того, кого Ната все эти годы винила в смерти матери, она впервые почувствовала, как близко слезы подобрались к глазам. И снова не получилось пролить те. Да и не хотела она плакать при Мамонтове.

— Она сделала это из-за одной сволочи! — не сдержала Ната злости, что выплеснулась в этой короткой фразе. — Мрази, что продолжает топтать землю, отравляя ту своим дыханием, тогда как мама уже давно… не может этого делать.

Сдулась Ната тоже как-то сразу и резко. Кому и что она пытается доказать, если даже говорить с Мамонтовым на эту тему не может? Да и если бросать кому-то в лицо обвинительные слова, то точно не ему. Она ненавидит его фамилию, его отца, но не его самого. Он и не догадывается ни о чем, а она ничего не сможет ему рассказать.

Уже гораздо позже, когда детство осталось за плечами, а Ната вошла в пору юности, у них с отцом снова состоялся разговор о маме. До этого по молчаливому согласию они не затрагивали тему ее гибели. Они вообще не говорили о маме, и иногда Нате казалось, что та ей только приснилась, что и не было ее на самом деле. Не говорила о ней и бабушка, и в глубине души Ната всегда знала, что бабуля осуждает маму за самоубийство. Осуждает и не может простить. Так и унесла этот грех с собой в могилу.

Разговор случился как раз после похорон бабушки. Нате тогда исполнилось уже шестнадцать. Отец крепко выпил на поминках, а когда все ушли, даже напугал Нату очень сильно.


— Как она могла так с нами поступить?! — шарахнул он кулаком по столу, и Ната чуть не выронила тарелки, что сносила в кухню.

— Кто, пап? — спросила она.

— Бьянка! Я ведь любил ее больше жизни, а она… — уронил отец голову на руки и снова заплакал.

Тогда Ната второй раз в жизни видела своего сильного отца плачущим. Горе не сломало его, он нашел в себе силы жить дальше. Он даже не пил толком, разве что, тогда вот. Но тогда было можно.

— Я должен был убить его!

— Кого? — опустилась Ната за стол.

Она поняла, как нужно отцу выговориться. Правду боялась услышать, но и ждала ее с жадным нетерпением. Она знала, как умерла ее мать, но о причинах могла только догадываться.

— Директора, на которого Бьянка работала, Евгения Мамонтова.

Из детства всплыли воспоминания, что эту фамилию уже слышала, когда улавливала обрывки разговоров отца с матерью. Но в тот день фамилия намертво врезалась в мозгу Наты. А потом и образ убийцы матери прочно засел в голове, когда она нашла о нем всю имеющуюся в интернете информацию.

И еще одну страшную подробность Ната узнала тогда от пьяного отца. То, что на трезвую голову он никогда бы не рассказал ей. И на утро он забыл, а она с тех пор с этим жила.

За день до смерти мама была изнасилована. Об этом отцу сообщил патологоанатом, что проводил вскрытие. И он же потом отказался от собственных слов, когда отец подал заявление в полицию. Дело так и не завели, виновных не наказали. Ради дочери отец не стал больше ни до чего докапываться, а просто уехал от Москвы так далеко, как только смог. Мама осталась неотмщенной, а Ната с шестнадцати лет вынашивала план мести. И теперь, когда у нее появилась такая возможность, она почему-то не могла даже начать воплощать его в жизнь.


— И кто он? — задал Мамонтов закономерный вопрос.

Натали даже смешно стало, когда представила его лицо, скажи она ему правду. И что потом? Да ничего, кроме лишних и не нужных ей проблем.

— Тебя это не касается, — проговорила она и встала. А потом молча ушла в дом, оставляя Мамонтова одного любоваться закатом.

Глава 18

Натали


Когда Натали услышала бум-бах и суровый мужской стон, наполненный мукой, в первый момент решила, что приснился ей страшный сон. Но стон вскоре повторился — более протяжный и еще более мучительный. Тогда она окончательно проснулась и вскочила с дивана, чувствуя, как колотится сердце.

Еще стояла глубокая ночь, а стонал кто-то у нее во дворе. Сомнений не осталось в этом факте — кто-то к ней пожаловал, и с этим кем-то что-то случилось. Осознание принесло новый страх, да и не происходило такого раньше.

Натали быстро оделась и хотела уже тихо выйти из дому, сжимая в руке фонарь, как затормозила, осененная мыслью. Ну точно! Мамонтова в спальне не оказалось, все сошлось — стонал он. Да и очень это было похоже на то, что слышала не так давно в лесу. Но почему?! Что он делает ночью на улице? Ната почувствовала, как на коже выступил липкий пот. Разбираться в причине не стала, а скорее поспешила на улицу, светя себе фонарем.

Она не боялась ночи. Не страшны ей были лесные звери. Не опасалась она односельчан. А вот неизвестность пугала, потому и торопилась выяснить уже все.

— Мамонтов, ты, что ли? — посветила она на мужскую спину в майке. — Что ты тут делаешь?

Он сидел спиной к ней, прямо на земле и не переставал приглушенно стонать, периодически выругиваясь и в чем-то копошась.

— Умираю, что же еще, — мученически отозвался он.

— Ну знаешь!.. Давай ты это будешь делать не у меня и не ночью, — проворчала Ната, приближаясь к нему.

— Зачем в лицо светить?! — зажмурился он, и Ната сообразила сместить фонарь. — Нога…

— Господь! А это что такое??? — в ужасе разглядывала она капкан, что мертвой хваткой вцепился Мамонтову в ногу. — Откуда это тут?

— Я думал, твоих рук дело, — нашел в себе силы усмехнуться Мамонтов, и Ната невольно оценила в нем и чувство юмора, и стойкость духа. Только вот, не до того сейчас было.

— Я сейчас, — помчалась она к сараю за палкой.

Капкан нужно было разомкнуть и поскорее освободить его ногу. С ранами уже будет разбираться потом и дома.

Вернулась она через минуту уже и вставила палку между железными «челюстями».

— Давай я, — перехватил палку Мамонтов, когда ее сил не хватило, чтобы разжать «челюсти».

С первого раза не получилось, и Нате даже жалко стало этого мужчину, что душераздирающе застонал от новой волны боли. Но уже следом удалось освободить его ногу.

— Ну все, теперь аккуратно вставай, — подхватила Ната Мамонтова под руку и потянула вверх. — На ногу старайся не наступать. Дома посмотрю, что там с ней. Допрыгаешь? — позволила она Мамонтову обнять себя за плечи и навалиться всей своей тушей.

Оставалось надеяться, что от такой нагрузки позвоночник ее не осыплется. Да и потяжелее таскала, — вспомнила она, как транспортировала его из лесу.

В доме первым делом удобно устроила Мамонтова и его ногу на диване (прямо на своей импровизированной кровати, — мелькнуло недовольство, которое Ната отогнала) и рассмотрела рану.

— Кости вроде целы. Ну-ка, пошевели пальцами, — пострадавший подчинился с гримасой боли на лице. — Отлично! Целы. Но раны глубокие. Сейчас мы их промоем и остановим кровь (которая уже перепачкала ее постель). Некоторые зашьем, — предупредила она, и ответом ей послужил тяжкий вздох.