Вытащив коньки, я, не колеблясь, направилась туда, где не была целый год. Целый год, казавшийся непреодолимой пропастью между прошлым и настоящим.  Как же много было на этом льду… И сколького не было, сколько так и не сложилось.


- Добрый вечер, - поздоровался со мной невысокий мужчина, когда я подходила к катку.

Я улыбнулась ему. Помнила его – он и раньше работал тут. Занимался заливкой катка, когда все мы расходились по домам после тренировок.

- Добрый, - ответила и собралась было пойти дальше, но поняла, что он хочет спросить что-то ещё и задержалась.

- Решили покататься? – улыбнулся он, взглянув на коньки в моих руках и, когда я кивнула, улыбнулся снова: - Лёд в порядке. Так что приятного вам вечера, Оля. Рад снова видеть вас тут.

- Спасибо, - улыбнулась я и, когда работник кивнул на прощание, вышла к катку.

Окинув лёд взглядом, судорожно вдохнула. На миг прикрыла глаза. Что же…

Через пару минут лезвия моих коньков уже касались холодной глади. Доехав до центра катка, я остановилась. Раскинула руки в стороны и запрокинула голову. Да, лёд я любила. Даже этот, несчастливый для меня. Этот каток помнил все мои падения, все мои слезы, разбитые в кровь коленки и разодранные ладони. Ну и что? Без прошлого не может быть будущего. А я… Теперь я другая. И мне есть, что показать: болельщикам, зрителям у экранов телевизоров, судьям и этому самому льду.

Немного размявшись, я сделала несколько кругов по периметру катка. За ними – вращение, ещё одно… Коротко выдохнула, замерев в финальной позе и поняла – мало. Эмоции переполняли, бились во мне. Ещё несколько кругов, и я, свободная, словно лишённая земного притяжения, зашла на прыжок. Оттолкнулась ото льда, сгруппировалась, сделала три оборота и, разведя руки, плавно выехала, чувствуя внутри удовлетворение и всё ту же бьющуюся энергию.

Этот лёд увидит… обязательно увидит не только мои падения.  Улыбнулась, глядя на пустующую трибуну и вдруг услышала за спиной аплодисменты. Обернулась и застыла как вкопанная, встретившись со взглядом матери. Она стояла у бортика и хлопала в ладоши. Стояла и хлопала…

Глава 17

Оля

- Браво! – театрально выкрикнула мама, оглушая меня резкостью голоса, холодностью, которой веяло от неё: от каждого походящего на выстрел хлопка, от сдержанности позы. - Браво! Этот год не прошёл для тебя бесследно. Поздравляю.

От её тона всё внутри похолодело. Лёд по сравнению с ним казался горячим, раскалённым, как песок в июльскую жару.

Я тяжело вздохнула и медленно поехала к бортику. Нам нужно было поговорить. Мне нужно. Когда, если не сейчас?

Сколько я представляла себе нашу встречу. Боялась этого самого момента и ждала его одновременно. Мысленно подбирала слова, которые скажу, опасалась, что чувства, которые испытаю, оглушат меня. А сейчас… Сейчас я спокойно смотрела на маму и с растерянностью и долей ужаса понимала, что не чувствую ничего. Ни радости, ни огорчения, ни страха, ни чувства вины.

- Мама, здравствуй, - подъехав, выговорила негромко, глядя ей прямо в глаза.

- Не смей меня так называть, - резко ответила она, пресекая всякие мысли о том, что мы сможем спокойно поговорить. - У меня нет дочери. Умерла год назад. Сбежала в Америку, и в тот же день умерла. Предала и меня, и своего партнера. Выбрала легкую жизнь в другой стране.

- Какое предательство?! – повысила я голос, не сдержавшись. – Это было не предательство, а попытка оставить в себе хоть что-то, что вы с Богдановым ещё не успели во мне убить! – упёрлась ладонями в борт.

Так мы и стояли, разделённые считанными сантиметрами, превратившимися для нас в нерушимую стену. Глядя на маму, я понимала – у неё своя правда. Такая же истинная для неё, как моя для меня.

- Я не слышала от вас ни единого слова поддержки. Только упреки.

Я не хотела говорить всего этого. Действительно не хотела – не потому, что боялась ссоры. Нет. Зачем?

Для того, чтобы тешить себя иллюзиями, что мои откровения заставят Веру Журавлёву оглянуться назад и переосмыслить всё случившееся с нами, я знала её слишком хорошо. Не заставят. Потому что назад она оглядывалась только в тех случаях, когда ей нужно было провести «работу над ошибками». Увы, не в личном – только в том, что касалось льда.

- Мама! – Я впилась пальцами в край бортика. Разжала руки и отступила назад. – Я ненавидела этот чертов лед! Я ненавидела Богданова! Я тебя ненавидела! Каждый день был для меня каторгой!

- Я всегда хотела для тебя лучшего, Оля! А ты…

- А я просто ушла туда, где в меня верили и не унижали по малейшему поводу! Знаешь, я так боялась встречи с тобой, потому что… потому что безумно скучала. Но знаю, что ты меня не примешь, поэтому давай просто не будем мешать друг другу. У тебя своя жизнь, у меня – своя. Я не хочу, чтобы всё было вот так… - последние слова произнесла очень тихо. Поднявшаяся во мне волна гнева улеглась, оставив на своём месте пустоту – руины, и ничего больше. – Не хочу, чтобы ты считала меня врагом.

- Я не считаю тебя врагом, - просто сказала она. – Я тебя презираю. Предательство я не прощаю, запомни это. И жизни спокойной я тебе не дам, Оля.

- Как ты … - меня всё-таки накрыли эмоции. Голос дрогнул, грудь сдавило. Снова подъехав к борту вплотную, я попыталась было дотронуться до её руки, но мама отпрянула от меня, как от прокаженной. Качнула головой и молча, больше ничего не сказав, скрылась под трибунами. Только звук её размеренных шагов отдавался у меня в ушах ещё несколько секунд, а после стих и он.


Низко склонив голову, я стояла, навалившись на борт и чувствовала, что не могу. Ни уйти с катка не могу, ни шевельнуться, ни даже вдохнуть полной грудью. Казалось, что из меня вытянули все силы, раздробили кости.

Сдавшись, сползла вниз и уселась прямо на лёд. Вытерла струящиеся по лицу слёзы.

Вот и поговорили. А чего я хотела, чего ждала? Что мама скажет, что тоже скучала по мне? Что, что бы ни случилось, я – её ребёнок и она любит меня? Наверное, любит… Любит, я это знала, как знала и то, что не простит, не примет. Никогда. Слишком категоричная и слишком принципиальная. Слишком.


Сколько просидела на льду, я не знала. Должна была чувствовать холод, но не чувствовала. Не чувствовала ровным счётом ничего, только внутреннее опустошение. Последняя тонкая ниточка – живая, пульсирующая кровью оборвалась болезненно, резко.

Поёжившись от внутреннего озноба, я рвано выдохнула и, прижавшись затылком к борту, закрыла глаза. К такому нельзя быть готовой. Просто нельзя.

Вдруг на плечи мне опустились ладони. Широкие, тяжёлые.  Ещё секунда, и я уже стояла, привалившись к борту бедром.

- У тебя с головой всё в порядке? – резко выговорил Богданов, глядя на меня. Взгляд его был холодным. Как всегда. – Тебе проблем захотелось? Или свободных мест мало? - мимолётным жестом указал он на пустующую трибуну неподалёку от нас.

Отлично! Только его мне и не хватало. Раз сегодня у меня вечер откровений…

- А тебе какое дело?! - Грубо спросила я, скидывая его руки. Отъехала от него, только сейчас понимая, что действительно замёрзла. Совершенно несобранная, споткнулась и снова оказалась на льду.

На этот раз меня накрыло по-настоящему. Подтянув к себе ноги, я обессиленно уронив голову на колени и заплакала. Рыдания душили, рвались из горла, и справиться с ними я не могла, как ни пыталась. Всё это на глазах у Богданова… Да и чёрт с ним!

Но не прошло и нескольких секунд, как я снова почувствовала прикосновение. Тимур вновь поднял меня, теперь уже крепко держа за локти, чтобы не вырвалась.

- Чего тебе от меня надо? – выкрикнула я нервно, истерично. - Тоже отомстить хочешь?! Мсти! Давай! Начинай прямо сейчас, Богданов! За то, что я терпела тебя два с лишним года! Молча проглатывала все твои обвинения, все твои выходки, угрозы! Может быть, ты скажешь наконец, за что так ненавидишь меня?! За что, чёрт тебя возьми?! Неужели ты не понимаешь, что не могла я нормально кататься с тобой! И виноват в этом ты сам! Ты, Тимур, а не я! Я лишнее движение рядом с тобой сделать боялась, глаза на тебя боялась поднять! Я тебя боялась, понимаешь ты или нет?! Как можно было требовать от меня хороших результатов при таких отношениях в паре?! Я хотела! Хотела, чтобы мы поладили, стали партнёрами, командой, а ты… - всхлипнула, мотнула головой, дёрнулась от него, всё ещё пытаясь отъехать подальше.

 Он отпустил меня, и я тут же отъехала – не на много – на метр или два.

- Ты пришёл и посмотрел на меня так… Как будто я была никем. Я и была для тебя никем, Тимур. Не партнёршей, не другом – просто никем. Ты сам всё испортил, ясно тебе?! И это я, слышишь, это я ненавижу тебя за это! Отстань от меня! Умоляю, не попадайся мне на глаза… Я так долго избавлялась от этого кошмара – находиться рядом с тобой…

- Все сказала? – проговорил он, смотря на меня тяжёлым взглядом. Как будто и не было моих слов.

Подъехал, крепко взял за локоть и заставил подъехать к дверце. Открыл её и толкнул вперёд, а после усадил на скамейку.

- Переобувайся, - приказал, швырнув под ноги ботинки.

Я шмыгнула носом. Не знаю почему, но я послушалась. Пока расшнуровывала коньки, снимала их, чувствовала на себе мрачный взгляд. Замёрзшие пальцы слушались плохо, и я просто заткнула шнурки ботинок внутрь, подняла коньки и сжала их в пальцах.

Тимур тоже переобулся. Забрал коньки у меня из рук и, рывком подняв со скамьи, сдержанно проговорил:

- В покое я тебя не оставлю, и не мечтай.

Глаза его сверкнули льдистой чернотой. Подтянув меня ближе, он заговорил снова:

- Я долго ждал, когда ты мне всё выскажешь. Хорошо, что ты всё-таки сделала это, - криво усмехнулся, глаза как будто потемнели ещё сильнее. – О нашей с тобой ненависти мы тоже обязательно поговорим. Только не сейчас.