Но я не понимаю еще одного. Что теперь будет со старыми фотографиями? Со всеми фотографиями, наклеенными в альбомы, и еще с теми, которые сложены в коробки из-под ботинок или просто лежат в ящиках шкафов. Куда теперь их девать?

Мой отец не станет забирать их. Он не собирается сидеть в своем съемном любовном гнездышке и рассматривать старые снимки вместе с Леной. Ей не захочется разглядывать фотографии, на которых изображены мои мама и папа у моря, в саду возле дома и на семейных праздниках в смешных самодельных шляпах. Все эти праздники теперь, как выяснилось, пошли коту под хвост.

Но Лене все это ничуть не интересно. И моему отцу, кстати, тоже. Теперь вдруг стало не интересно. Ему не нужны напоминания о его прошлой жизни. Ему хочется наладить новую жизнь.

И эти старые фотографии уже не доставят удовольствия моей матери. Она тоже больше не захочет их пересматривать. Меня возмущает больше всего, что поведение отца не только отравило наше настоящее. Его поступки проникли сквозь годы назад и испортили нам счастье в прошлом. Теперь оно кажется каким-то неуместным, и все наши маленькие радости, наши праздники — все это становится чем-то второсортным и никому не нужным.

Наши самодельные шляпы на Рождество, наши улыбающиеся лица на заднем дворике, наши гордые взгляды из-за того, что мы нарядились в свои лучшие костюмы… Как все это нелепо выглядит сейчас. Старые фотографии стали ненужным хламом.

Мой отец испортил не только нашу сегодняшнюю жизнь. Он разрушил наше прошлое.


По дороге на работу я покупаю для нее цветы. Нет, я не стал выбирать что-либо особенно крикливое и сразу же бросающееся в глаза. Тут главное не перестараться, и я действую достаточно осторожно. Пусть это будет небольшой букетик желтых тюльпанов. И вручу я его тогда, когда найду для этого подходящий момент.

Но все происходит как-то странно. На уроке Йуми ведет себя как и прежде, то есть остается такой же, какой была всегда. Она так же шутит и подкалывает своих приятелей из группы продвинутых новичков, при этом проявляя себя добросовестной и прилежной ученицей. Словно в ней ничего не изменилось, будто в ее жизни не произошло ничего особенного. Как будто весь мир для нее не стал внезапно совершенно другим.

Наступает обеденный перерыв. Йуми забирает с парты свои книги и собирается уходить.

— Поговорим? — предлагаю я, доставая из-под учительского стола тюльпаны и протягивая ей букет.

— Потом как-нибудь, — безразлично отвечает она, даже не глядя на цветы.

Мое сердце уходит в пятки, но в ту же секунду Йуми быстро целует меня в щеку, сминая при этом букет, и сердце снова воспаряет.

Рабочий день заканчивается, и я вместе со своими тюльпанами отправляюсь в «Эймон де Ватера». В дверях замечаю, что Йуми сидит у бара вместе с Имраном. Я решительно направляюсь к ним, но тут же останавливаюсь как вкопанный, потому что вижу, как Имран обхватывает девушку за тонкую талию, а другой рукой небрежно ласкает ее. В ответ Йуми целует его в губы, а потом начинает тереться головой о плечо Имрана, как маленькая кошечка, выпрашивающая у хозяина сливки. Точно так же, как она проделывала это со мной.

Я резко поворачиваюсь и выхожу из кабака, сжимая букет с такой силой, что слышно, как хрустят стебли цветов.

Неожиданно рядом появляется Джен и озабоченно смотрит на меня.

— Он ей нравится, — просто объясняет Джен.

— Мне плевать.

Джен неопределенно пожимает плечами:

— Он уже давно ей нравится. С тех пор как мы начали учиться в школе Черчилля. — Он смотрит на меня и не знает, что еще сказать. — Мне очень жаль.

— Спасибо за сочувствие, Джен.

— С вами все в порядке?

— Все отлично.

— Возвращайтесь сюда, сэнсэй. Выпейте пива. Послушайте музыку.

— Как-нибудь в другой раз.

— В таком случае доброй вам ночи, сэнсэй.

— Доброй ночи, Джен.

«Какой же я дурак!» — мысленно ругаю себя, с силой заталкивая тюльпаны в ближайшую урну.

Но несколько раз — когда мы танцевали в том маленьком клубе, когда любовались городом на Примроуз-Хилл и когда занимались любовью в молчаливом присутствии красного чемодана — мне казалось, что сама судьба пытается дозвониться до меня по незримому телефону.

Прости меня, судьба. Ты ошиблась номером.


Я вижу ее. Я вижу Роуз. На лондонской улице, в том месте, где она никак не может оказаться.

Я еду в такси из Уэст-Энда. И внезапно замечаю Роуз. Нет, не женщину, похожую на нее. Я вижу саму Роуз — то же лицо, то же спокойное терпеливое выражение во время долгого ожидания. Одежда на ней другая, но она сама все та же. И хотя я понимаю, что это не может быть она, проходит несколько долгих головокружительных секунд, пока я прихожу в себя.

Она стоит на остановке и ждет автобус. Мне приходится собрать всю свою волю, чтобы не крикнуть водителю: «Стойте!», выскочить из машины и помчаться ей навстречу. Я понимаю, что, если приближусь к этой женщине, Роуз тотчас исчезнет и на ее месте возникнет незнакомка, лишенная совершенства. Роуз больше нет, и я не увижу ее никогда. По крайней мере, на этом свете.

Неужели я вошел в контакт с мертвыми? Ерунда какая-то.

Я и с живыми-то не могу как следует войти в контакт!

14

Понедельник, утро. Мои ученики буквально сводят меня с ума.

Цзэн откровенно дремлет на задней парте. Имран тупо смотрит на сообщение, которое, видимо, только что пришло ему на мобильник. Аструд и Ванесса что-то оживленно обсуждают. Витольд едва сдерживает слезы, а Йуми отчаянно пытается его успокоить. Один только Джен напряженно смотрит на меня, словно ожидая какого-то страшного события.

Я стою перед классом и жду, когда же мои подопечные соизволят обратить на меня внимание. Цзэн начинает храпеть. Я достаточно громко прокашливаюсь.

Имран начинает набирать текст сообщения на телефоне. Аструд и Ванесса разражаются веселым смехом. Витольд уже в открытую рыдает, закрыв лицо ладонями. Йуми сочувственно обнимает его за плечи. Джен отводит взгляд в сторону, словно сочувствует мне. Ему стыдно за товарищей.

— Что ж, скажите, пожалуйста, кто сделал домашнее задание? — интересуюсь я. — Ну? Домашнее задание. Кто подготовился?

Все ученики начинают ерзать на стульях. Они избегают встречаться со мной взглядом, и я понимаю, что домашнее задание не приготовил никто.

Как правило, я не слишком переживаю в подобных случаях и перехожу к следующему пункту в своем уроке. Но сегодня отсутствие подготовленных учеников заставляет меня серьезно задуматься: что я вообще тут делаю? И что здесь делают все эти молодые мужчины и женщины?

— Может, кто-нибудь вспомнит, что было задано на дом?

— Дискурсивное сочинение, — отзывается Йуми, передавая Витольду бумажный носовой платок. — Нужно передать информацию путем логических умозаключений, а также высказать свое отношение к предмету, применяя последовательные рассуждения, обоснованные предшествующими рассуждениями. — Мы внимательно смотрим друг другу в глаза, и она добавляет: — Очень официальный подход к делу.

Очень официальный? Что ж, все верно. Вот только не пойму, что она имеет в виду: дискурсивное сочинение или наши с ней отношения.

— Что с вами случилось, Витольд?

Он угрюмо трясет головой и хмурится:

— Ничего.

— Ничего не случилось?

— Ничего.

— Тогда почему вы плачете?

Йуми кладет ему руку на плечо, словно пытаясь защитить товарища:

— Он очень тоскует по своей семье.

Витольд не выдерживает и снова начинает безутешно рыдать. Плечи его подрагивают, он сопит и всхлипывает.

— Моя жена… мои дети… Они так далеко… А здесь… так тяжело! Мне приходится так трудно! Да еще этот проклятый стейк-бар «Пампасы»! Там трудно работать. «Руки прочь от Фолклендов!» или «Передай Марадоне, что мы ему все конечности отрежем!».

— Но ведь вам потребовалось целых десять лет, чтобы добиться получения визы и приехать сюда. А теперь вы плачете оттого, что скучаете по семье?!

— Да.

— В таком случае в следующий раз будьте осторожней в своих желаниях, Витольд. Потому что они иногда все же сбываются.

Йуми бросает на меня сердитый взгляд:

— Он имеет полное право тосковать по своей семье.

Я продолжаю пристально смотреть на нее:

— А я как ваш учитель имею право требовать хотя бы самого элементарного уважения. А это означает, что в классе нельзя давать волю нервам. Нельзя пользоваться мобильными телефонами во время урока. Имран, надеюсь, вы меня поняли. И еще я хочу, чтобы до вас дошло: сюда вы приходите, чтобы учиться, а не клевать носом.

— Клевать носом? — удивленно переспрашивает кто-то.

— Новая идиома, — также негромко раздается в ответ.

Цзэн продолжает спать как сурок. Я подхожу к нему и наклоняюсь к самому уху молодого человека. Кожа у него гладкая и нежная, на верхней губе пробивается несколько тонких волосков. Похоже, юноша бреется не чаще раза в месяц.

— Не желаете ли жареного картофеля? — полушепотом спрашиваю я.

Он вздрагивает и просыпается.

Ванесса и Аструд хохочут, но, увидев строгое выражение моего лица, тут же замолкают.

— Зачем вы приехали в эту страну, Цзэн?

— Искал, где живется лучше, — спросонок произносит он, часто мигая и стараясь сориентироваться.

— Если вас привлекает хорошая жизнь, постарайтесь не засыпать на уроках, — советую я и одариваю его ледяной улыбкой. — И поменьше усердствуйте в «Изысканной кухне Теннесси генерала Ли». А вот в школе иностранных языков Черчилля будьте чуточку поактивней. Договорились?

— Конечно.

Затем я заставляю этих лентяев и бездельников написать дискурсивное сочинение на тему: «Развитие науки и современных технологий, а также их влияние (положительное или отрицательное) на человечество». Они начинают трудиться, а я неспешно прогуливаюсь между партами.