Цзэн и Витольд вдвоем удерживают его, но видно, что этот молодец готов продолжить свою стремительную атаку. В зале становится тихо. Завсегдатаи «Эймон де Валера» с удовольствием наблюдают за развитием самого настоящего шоу. Почему люди вокруг нас такие злые? Почему они не могут вести себя прилично и поступать по-человечески? Почему они не прислушиваются к мудрым словам Скалы, когда тот обращается непосредственно к ним?

— Кто вы такой? — интересуюсь я.

— Я бойфренд Ольги.

— Правда? Просто невероятно. Дело в том, что я тоже ее бойфренд.

— Ничего подобного, — презрительно фыркает незнакомец. — Ты никто.

В следующую секунду меня попросту вышвыривают из ресторана двое громил-вышибал. Один из них чернокожий, фигурой больше напоминающий холодильник, а второй — белый, смахивающий издалека на стационарную посудомоечную машину. Они берут меня под руки с обеих сторон, ведут к входной двери и с силой (в которой уж совсем не было необходимости) выкидывают на улицу.

На асфальте возле бара сидит нищий-попрошайка со своей собакой. Я спотыкаюсь о них и, не сумев сохранить равновесие, падаю головой в сточную канаву.

Некоторое время я лежу на обочине, разглядывая звезды в вышине, где-то там, в небесах, за желтым тусклым светом уличного фонаря. Голова раскалывается от боли, губы противно ноют. Рубашка спереди испачкана моей же кровью.

Ко мне подходит собака нищего и начинает вылизывать лицо, но тут ее окликает хозяин. «Мистер! — кричит он. — Иди сюда!» Вот уж действительно подходящее имя для бродячего пса! Собака отходит, и в результате получается, что даже эта несчастная тварь не хочет иметь со мной ничего общего.

И тут внезапно меня осеняет. Я знаю, что мне нужно сделать!

Мне надо немедленно переспать с Джеки Дэй!

29

Я едва успеваю сесть на последний поезд в Эссекс.

В моем вагоне полным-полно молодых людей, одетых в красивые деловые костюмы, а также девушек, расфуфыренных не хуже Джеки Дэй. Со стороны они напоминают поддатую вырядившуюся к празднику молодежь в час пик. Повсюду слышны веселый говор и смех. При этом никто никому не мешает. В вагоне пахнет жареным мясом, пивом и дорогими лосьонами.

Наступает полночь, и поезд с грохотом вылетает из огромного металлического сарая — вокзала на Ливерпуль-стрит. Трудно определить, где кончается столица и начинается пригород, где вместо станций подземки встречаются крохотные городки и где именно Лондон уступает место Эссексу.

Поезд мчится сквозь темноту, в которой я умудряюсь все же разглядеть разваливающиеся корпуса жилых домов, выстроенных еще в шестидесятые годы, бесконечные штабеля никому не нужных железнодорожных шпал, маленькие дворики, заставленные старенькими автомобилями. Затем за окном проносится стадион, предназначенный для собачьих бегов. Мы проезжаем мимо нескончаемых пивнушек, китайских и итальянских ресторанчиков. Затем снова следует череда пивных баров, за ними — серия разных магазинов и опять жилые кварталы, тянущиеся до самого горизонта. Мир автомобилей, муниципальных домов и крохотных удовольствий. Эссекс даже чем-то напоминает Лондон, с той лишь разницей, что тут повсюду царит нищета. Создается впечатление, что здесь обитают только те люди, которым катастрофически не хватает денег.

Одна за другой мелькают названия остановок. Стрэтфорд, Илфорд, Севен-Кингс, Чадуэлл-Хит, Ромфорд, Харольд-Вуд… Пригород расстилается вдаль и вширь, но из-за его домов и машин кажется, что это один гигантский город. Так проходит почти час. Разодетые и пьяные молодые люди рассеялись: кто заснул, а кто уже сошел на своей станции.

И вдруг пейзаж за окнами вагона меняется.

Неожиданно город уступает место полям, теперь черным и молчаливым, распростертым чуть в стороне от железной дороги. Следующая станция — Банстед. Именно здесь становится понятно, что город закончился и вы въехали на территорию периферии.

Банстед. Это их городок. Именно тут они и живут.


Маленькое такси медленно движется по узкой улице, усыпанной мелкими камешками, мимо двухквартирных домиков, имеющих с соседями одну общую стену. Перед некоторыми из них разбиты шикарные сады с большими клумбами и терракотовыми горшками, в которых растут экзотические цветы, кустарники и невысокие деревца. Другие хозяева предпочли забетонировать площадки своих участков, и там, где должны были бы, по идее, зеленеть лужайки, печально маячат легковушки и фургончики.

Перед домом Джеки я с удовольствием обнаруживаю просторную лужайку. Правда, на этом зелень и заканчивается. Никаких цветов, кустов и деревьев. Только обычная травка. Я расплачиваюсь с шофером такси и уже пешком направляюсь по подъездной дорожке, которую Джеки делит со своими соседями.

В доме темно, но я решительно нажимаю на кнопку звонка. Она открывает мне дверь, одетая сегодня в… как же называется такой шелковый японский халатик? Ах да — кимоно. Я не могу сдержать улыбку — как это похоже на Джеки Дэй! Она не может иметь в своем гардеробе обычный халат, такой, какой носят все обычные женщины. У нее это должно быть именно кимоно.

— Что с тобой случилось? — тут же интересуется она.

— Ты всегда одета по случаю?

— Тебя избили?

Ну конечно! Я же забыл про свое лицо. Теперь я осторожно дотрагиваюсь до него и чувствую на губах засохшую кровь. Но я лишь неопределенно пожимаю плечами, и Джеки впускает меня внутрь. Она зажигает свет в коридоре и в гостиной, успевая на ходу предложить мне чашечку чая или кофе, на мое усмотрение. Дом у нее маленький, но очень опрятный. Никакой роскоши и излишеств, стены обклеены обоями в цветочек.

У двери висит фотография Изюмки, когда та была еще маленькой девочкой. Она улыбается на солнечном морском берегу. Милый ребенок. Совсем не толстый и еще не прячет глаза за грязной челкой. Здесь она веселая. Что же с ней случилось потом?

Я смотрю на Джеки. Пожалуй, впервые я вижу ее без косметики. Освобожденная от своей боевой раскраски, она выглядит удивительно симпатичной молодой женщиной.

Мы проходим в гостиную. Здесь стоит большой телевизор, на полу лежит жуткого ядовитого цвета оранжевый ковер. На стенах еще несколько снимков Изюмки, где она запечатлена вместе с Джеки, молодой и смеющейся женщиной. И еще тут много сувениров, которые так любит моя бабуля. Это и кельтские крестики, и испанские быки, и Микки-Маус, приветливо машущий мне лапкой в белой перчатке, знаменитый сувенир из Диснейленда.

— Что ты здесь делаешь?

— Я просто хотел сказать… что это здорово.

— Ты пьяный? Ты ведь напился. Я же чувствую запах.

— Мам, кто там? — Голос Изюмки слышится откуда-то сверху.

— Иди спать, — строго велит ей Джеки.

— Я считаю, что это просто здорово, что ты так твердо намерилась продолжить свое образование, — поясняю я. — Серьезно говорю. Ты же хочешь поменять весь свой мир. Я восхищаюсь твоей решительностью. Правда. Я бы сам хотел целиком поменять свой мир. Мой мир, кстати, уже практически готов к кардинальным переменам.

— Это все?

— Что именно?

— Все, что ты хотел мне сказать?

— Нет. Еще вот что. Ты мне нравишься.

Она смеется, мотает головой и плотнее запахивает свое кимоно.

— Неужели я тебе действительно нравлюсь?

Я шлепаюсь на диван. Кожа протяжно стонет под моим весом. Неожиданно я осознаю, как сильно устал.

— Да, именно так.

И я не лгу, это правда. Она мне очень нравится. Взять хотя бы то, что она воспитывает дочку совершенно одна. И потом — сколько же ей приходится работать, чтобы содержать себя и Изюмку! Сколько же она трудится, чтобы ублажить всех этих пижонов с Корк-стрит и из школы Черчилля. Они сами ведь никогда не станут заниматься тем, что делает для них Джеки Дэй. И к тому же она мечтает учиться дальше. Но это не несбыточная мечта. Она обязательно осуществится. Сначала Джеки чистит туалеты и моет полы на Корк-стрит, потом пишет сочинения по книге «Сердце — одинокий охотник». Это впечатляет. У нее боевой дух, такой сейчас редко встретишь. Я восхищен этой женщиной. Я никем не восхищался уже давно. С тех пор как не стало Роуз.

Поэтому я собираюсь с силами и намереваюсь тут же обнять ее. Я чувствую в себе нерастраченный запас нежности, перемешанный с выпитыми сегодня бутылками «Цинтао».

Но Джеки решительно отстраняет мои руки.

— Не надо, — уверенно произносит она и отступает на шаг, скрестив руки на груди. — Мне кажется, это не самая лучшая твоя мысль. Боже мой! Неужели тебе так необходимо спать буквально со всеми своими ученицами? Неужели ты не можешь просто… ну, просто учить их, и все?

— Джеки, я же вовсе не хотел…

— А ты ведь нахал! Это точно. И твое появление здесь меня совсем не веселит. Как ты вообще мог подумать, что тебе будет позволено заниматься со мной сексом?!

— Не знаю. — Я неуверенно пожимаю плечами. — Наверное, мне подсказала это твоя одежда…

— Надо бы влепить тебе хорошую пощечину. Негодяй! Ты меня здорово разозлил!

— Но я не хочу, чтобы ты злилась на меня. Мне просто захотелось тебя увидеть. Прости. Я не прав. Ладно, мне пора…

— И куда ты собрался идти? Ты не у себя в Лондоне. Или считаешь, что сейчас выйдешь из дома и на углу подхватишь такси? Здесь нет такси. И поездов тоже. Во всяком случае, не ночью. Ты влип, приятель. — Она качает головой, но становится понятно, что гнев ее куда-то улетучился. Видимо, этому способствовало мое наивное невежество относительно наличия транспорта в ее городе. — Ты, кажется, вообще ничего не знаешь!

Таким образом, Джеки решает оставить меня у себя в доме и дать возможность выспаться на диване в гостиной. Она говорит, что поезд до Лондона отправится только утром. Правда, она считает, что мне самое место в фотобудке на вокзале Банстеда, где делают моментальные снимки и где можно свернуться калачиком и выспаться. Но все же она решает сжалиться надо мной.