11

— Здравствуйте, Роман Евгеньевич.

— Здравствуй, Алена. Рад тебя слышать.

Я звоню Захарову через скайп, намеренно не подключая видеосвязь. Нет никакого желания видеть его лицо, а еще меньше хочется, чтобы он видел меня после того, как я прорыдала весь день.

— Как твои дела? — с участием интересуется мужчина. — Есть какие-нибудь новости?

— Да, есть. Но, боюсь, не очень хорошие.

— Что случилось?

— Вчера у меня состоялся не самый приятный контакт с Баженовым.

— Он что-то сделал тебе? — в голосе Захарова появляются тревожные ноты.

— Ничего слишком страшного, просто… Роман Евгеньевич, — делаю тяжелый вздох и, не вдаваясь в подробности, собираюсь сообщить о своем решении. — Кажется, я переоценила свои возможности. Сегодня я поняла, что не смогу.

— Я ведь предупреждал тебя, Алена, что будет нелегко, — с укором произносит мужчина.

— Я знаю. Зря я не послушала вас.

— И что ты теперь намерена делать?

— Как раз по этому поводу я и хотела с вами поговорить. Точнее… Попросить вашей помощи. Я хочу вернуться в Лондон. Но сначала мне нужно слетать в Швейцарию. Мне нужен загранпаспорт на мое новое имя и визы. Я, наверное, и сама могла бы оформить все эти документы, просто даже не знаю, куда идти, и можно ли… с тем паспортом, который вы мне дали.

— Так, подожди, Алена, — строго прерывает меня мужчина. — С Лондоном все понятно, а зачем тебе в Швейцарию?

— Папа оставил мне счет в одном из их банков. И перед тем, как официально «умереть», я летала туда, сняла все деньги и положила в ячейку, чтобы сменив имя не потерять к ним доступ. Теперь нужно открыть новый счет.

— Алена, ты меня удивляешь. Зачем было создавать себе такие сложности? Ты могла бы временно перевести деньги на один из моих счетов, чтобы не мотаться туда-сюда. Я бы потом перевел их на твой новый счет, когда в этом возникла бы необходимость.

— Не хотелось создавать вам лишних неудобств, Роман Евгеньевич.

— Да ладно, так и скажи, что не доверяешь, — в динамеке раздается глухая усмешка. — Все правильно, Ален. Никому нельзя доверять в этой жизни. Даже мне.

— Папа тоже так всегда говорил.

— Да. Твой папа был мудрым человеком… — задумчиво произносит Захаров, после чего замолкает на секунду, делает тяжелый вздох, и продолжает уже совершенно другим, более деловитым тоном. — Так. Расскажи, что у тебя там произошло с Баженовым? Почему ты передумала?

— Если честно, мне неловко с вами о таком говорить, — сконфуженно признаюсь я. — Он… В общем, он мне слишком отвратителен. Я не могу лечь с ним в постель. Знаю, что надо было думать об этом раньше, но я и представить себе не могла, насколько его прикосновения окажутся мерзкими… Я не вынесу этого больше, Роман Евгеньевич.

— Значит, он все-таки заинтересовался тобой?

— Кажется, да. Но не думаю, что это может что-то нам дать. Он слишком подозрителен и циничен. А я плохая актриса. Вообще не могу себя контролировать рядом с ним. Слишком сильно его ненавижу, чтобы играть роль влюбленной дурочки. Боюсь, однажды не выдержу и начну в глаза его проклинать.

— Этого делать нельзя ни в коем случае, Алена. Я ведь говорил тебе, насколько он опасный человек.

— Я знаю. Поэтому и хочу уехать, пока не слишком поздно. Вы были правы, месть — это плохая затея. Но я будто ослепла от ненависти. Ничего не понимала. Сейчас мне так стыдно за себя, Роман евгеньевич. Папа пришел бы в ужас, если бы знал, на что я собиралась пойти.

— Все правильно, Алена. Уезжай. Так будет лучше. Я ведь сразу тебе об этом говорил.

— Роман Евгеньевич, спасибо вам за все. И простите, что создала столько проблем.

— Ерунда, Алена. Мы ведь не чужие люди. Самое главное, что ты все поняла.

— Да… Не знаю только, как смогу жить, зная, что убийца папы так и останется на свободе, — с досадой озвучиваю то, что больше всего беспокоит.

— Ничего, Ален, мы еще повоюем. Может, однажды мне удастся вывести Баженова на чистую воду.

— Если вы сделаете это, я век буду вам благодарна.

— Брось, Ален. Твой отец был мне другом. Да и Баженов не только ему ведь дорогу перешел… — проникновенно произносит он. — Ладно. Мои люди займутся загранником и визами для тебя, как только все будет готово, напишу тебе.

— Спасибо вам огромное! — горячо благодарю я. — Роман Евгеньевич, а когда примерно все будет готово? Мне бы хотелось улететь побыстрее.

— Насколько быстрее?

— Насколько это возможно. Я бы прямо сегодня в самолет села…

— Ну, сегодня, конечно, не получится. Но я привлеку все ресурсы. Думаю завтра-послезавтра все будет готово.

— Даже не знаю, как вас благодарить.

— Ну что ты, Алена. Это меньшее из того, что я могу для тебя сделать.

— Роман Евгеньевич… — робко произношу я, желая озвучить свою самую большую просьбу. — Я хотела еще спросить вас… Может быть, можно будет как-то вернуть мое настоящее имя? Может, если пойти в полицию, сказать им, что произошла ошибка, и за рулем той машины был другой человек, а я на самом деле жива…

— Не вздумай, Алена, — строго обрубает он. — Я ведь тебя предупреждал, что в этом вопросе дороги назад не будет.

— Да, знаю… Но я подумала, может быть, хотя бы позже, когда пройдет время?

— Нет. Забудь об этом. Алена Черных погибла навсегда.

* * *

После разговора с Захаровым мне снова становится плохо. И пусть он никак не выказал неодобрения моим импульсивным поступкам, все равно, чувствую себя полной кретинкой. Сначала яростно собиралась мстить, потом резко передумала. Так глупо и совершенно напрасно потеряла папино имя… Но больше всего угнетает ощущение собственной беспомощности. По факту я сдалась, и преступник действительно останется безнаказанно разгуливать на свободе, владеть компанией папы и вообще… жить припеваючи. Но что-то внутри умоляет меня не изводить себя этой мыслью. Может быть, это интуиция или внутренний голос, но я пытаюсь убедить себя в том, что Баженов обязательно рано или поздно свое получит. Бог ему судья. А я сегодня дала обещание папе сохранить себя и попробовать начать жить заново, попробовать стать счастливой. И я должна сдержать это обещание во что бы то ни стало.


Хорошо, что Захаров согласился помочь с документами. Скоро я улечу, и весь этот кошмар закончится. По крайней мере, мне хочется в это верить.

Впервые за весь день дикое чувство голода заставляет меня подняться с кровати, накинуть халат и пойти на кухню. Но совершить налет на холодильник я не успеваю. Взгляд падает на большие настенные часы, и в груди словно что-то обрывается. Начало восьмого. А в восемь к моему дому подъедет черный «Майбах», и гребаный терминатор будет ждать меня, чтобы отвезти к своему хозяину.

Что сделает Баженов, если я не выйду? Один раз я уже попыталась отказаться ехать с ним, и меня заставили ночевать в гараже. Лучше не рисковать.

Разворачиваюсь, и пулей несусь обратно в спальню. Достаю небольшую дорожную сумку из шкафа, ту самую, с которой я прилетела из Лондона чуть больше трех месяцев назад. Торопливо скидываю в нее самые необходимые вещи, а так же оба своих телефона. Один для связи с Захаровым, второй — для всех остальных. С досадой понимаю, что так и не поставила его на зарядку, а Жанна, наверное, с ума сходит от беспокойства. Я ведь пропала на целые сутки. Ничего, заряжу при первой же возможности и наберу ей позже, а сейчас я должна спешить.

В прихожей ловлю свое отражение в зеркальной поверхности встроенного в стену шкафа, и понимаю, что собралась идти на улицу в халате. Из груди вырывается досадный стон, и я несусь обратно в спальню, чтобы схватить что-то первое попавшееся из оставшихся вещей в шкафу и натянуть на себя. Этим чем-то оказывается короткое спортивное платье серого цвета, поэтому из многочисленных пар обуви я выбираю белые кроссовки, запрыгиваю в них босыми ногами, и спешу на выход.

Уже на пороге оглядываюсь, пропуская в груди укол тревоги. В холодильнике остались продукты, они наверняка теперь испортятся. Ведь больше я сюда уже не вернусь.

12

Как только я убеждаюсь, что возле дома меня никто не караулит, и отхожу на достаточное расстояние, чтобы не столкнуться ненароком с обещавшим подъехать к восьми Николаем, достаю свой конспиративный телефон и взываю такси. На время, пока Захаров готовит документы для моего отлета, решаю остановиться в гостинице.

Я слишком долго прожила в Лондоне, Москва за эти годы сильно изменилась. Оказалось, я ее совсем не знаю. Но люблю какой-то необъяснимой безусловной любовью. Как ребенок любит своего родителя, даже если тот не совсем этого заслуживает. Мне нравятся шумные улицы, залитые ярким вечерним солнцем. Суета, пробки. Нравится этот дикий контраст между ультрасовременными многоэтажками из стекла и металла и раритетными постройками советских времен. От них веет чем-то таким теплым, родным, словно отголосок из моего детства. Где мы с папой были еще дружны, и по-своему счастливы.

Гостиницу я выбираю, практически ткнув пальцем в карту. Главный принцип — чем дальше от квартиры, где я жила, тем лучше. В результате, спустя час поездки на такси по вечернему городу, я оказываюсь в холле небольшого, но очень уютного отеля, расположенного недалеко от Пушкинской набережной.

Регистрируюсь, поднимаюсь в номер, бросаю сумку на пол, ставлю телефон на зарядку, и решаю немного прогуляться. Хочу надышаться Москвой напоследок. Неизвестно, когда теперь сюда вернусь. И вернусь ли вообще.

Иду на набережную, покупаю себе мороженое, и, наверное, впервые за последние несколько месяцев, чувствую себя настолько легко, что даже хочется жить. Воздух, несмотря на концентрацию выхлопных газов в нем, кажется свежим и сладким, мягкий ветерок треплет многочисленные прядки волос, выбившихся из собранного на скорую руку небрежного пучка — я так и не успела причесаться. Мне хорошо. Несмотря на печать непроходящей тоски по отцу в душе, мне хорошо, и это кажется просто невероятным. Я бреду по набережной, ем мороженое, и даже изредка улыбаюсь.