— Рассказывай давай, за что меня ненавидишь? Я уже всю голову себе сломал… — вкрадчиво произносит, обдавая запахом алкоголя, который против всякой логики кажется мне дико приятным, и я с жадностью втягиваю его носом.

Да, ненавижу… И реакцию своего тела на его близость ненавижу еще сильнее!

Начинаю трепыхаться изо всех сил в попытке выбраться из-под него, но хватка на моем лице твердеет и становится железной, давая понять, что никто не собирается меня выпускать.

— Отпусти, пожалуйста, — жалобно прошу, чувствуя, как всю буквально трясет, и с мольбой заглядываю ему в глаза.

Он отрицательно качает головой и наклоняется еще ниже, чтобы через мгновение обрушиться на мои губы глубоким, жадным поцелуем.

И мне окончательно сносит крышу. Все тело реагирует иррационально остро, неудержимо открываясь ему на встречу, не оставляя мне даже малейшего шанса на сопротивление. Начинаю отвечать на поцелуй так же неистово, как он нападает, и шею тут же перехватывает стальная ладонь, заставляя подчиниться. Он отрывается на мгновение от моих губ, чтобы посмотреть в глаза потемневшим от желания взглядом, и после снова нападает, углубляя поцелуй, подсовывая руку под голову, и крепко прижимая её к своему рту. Другой рукой жадно исследует тело, которое горит, изнывает от каждого его прикосновения, грубые пальцы мнут грудь, задирают подол моего платья… И лишь когда я слышу характерный треск рвущейся ткани, внутри будто что-то щелкает. На мгновение я прихожу в себя, упираюсь обеими ладонями в его каменную грудь, и изо всех сил пытаюсь оттолкнуть.

— Пожалуйста… Пожалуйста, не надо! — лепечу сквозь потяжелевшее дыхание, едва мне удается прервать наш сумасшедший поцелуй. — Я все сделаю, как ты сказал, я узнаю у Захарова кто крыса!

— Умница, — тихо произносит он, ласково поглаживая мое бедро под юбкой.

— Отпусти… — устало выдыхаю, предпринимая очередную попытку оттолкнуть его от себя.

— Нет, — он ловит мой взгляд, продолжая гладить бедро настойчивее, отчего мои ноги тут же покрываются неисчислимым количеством мурашек, а низ живота заполняется горячей тяжестью, и я готова стонать от досады, потому терпеть эту пытку с каждой секундой становится все невыносимее.

— Почему? — жалко выдыхаю, в тот самый момент, когда одно его колено перемещается между моих ног и грубо расталкивает их в стороны, не позволяя больше свести.

— Потому что хочу.

— Но я не хочу!

— Врешь…

Не вру. Я, правда, не хочу. Потому что знаю, что сгрызу себя потом за это, буду ненавидеть всю оставшуюся жизнь… Но для моего не к месту одичавшего либидо это недостаточно убедительный аргумент. Потому что мое белье мокрое насквозь, и Баженов знает это наверняка, еще даже не коснувшись его.

А мне хочется, чтобы коснулся. Я до сих пор помню тот оргазм, тогда, в машине. Таких у меня еще никогда не было, и вряд ли когда-нибудь будут, если сейчас мне хватит сил ему противостоять. А я не хочу противостоять. Ненавижу себя за это, и не хочу.

Я уже знаю, что он легко добьется желаемого, хоть все еще не могу с этим смириться. Но он не спешит. Смотрит в глаза слегка плывущим взглядом, будто изучает, или, скорее, предвкушает. Его зрачки расширены, заполнили собой почти всю радужку, из-за чего глаза кажутся абсолютно черными. Я вижу в них свое отражение, свой взгляд, точно такой же черный и безумный, как и его.

Он наклоняется к уху, обжигая его горячим дыханием, проводит языком по краю, целует висок, скользит губами по скуле, по линии подбородка, прихватывает за мочку, слегка втягивая её в себя, отчего тело прошивает волной остро-сладкой дрожи, и с моих губ срывается тихий стон.

— Что тебе мешает? — выдыхает в ухо, поглаживая теперь уже внутреннюю сторону бедер, но по-прежнему, не прикасаясь к самому главному. — Расскажи мне.

Я молчу, закусив губу, потому что ничего уже не соображаю от дикого возбуждения. Потому что, если скажу, он остановится, а я не хочу. Хочу, чтобы продолжал. Чтобы взял меня силой. Как в моих фантазиях. Как в моих снах.

Он читает мысли, или читает мой взгляд, потому что больше не ждет ответа на свой вопрос ни секунды. Снова закрывает мне рот грубым поцелуем, и я сдаюсь окончательно, сама льну к нему всем телом, забыв, что еще секунду назад собиралась давать отпор и отбиваться изо всех сил.

Вздрагиваю, когда его рука накрывает изнывающую промежность, и в следующую секунду грубо рвет ткань нижнего белья. Перед тем, как треснуть по швам, оно беспощадно впивается в кожу, но я практически не чувствую боли. Слышу, как шелестит упаковка презерватива, не сразу осознавая, откуда он появился в его руке. Он знал заранее. Он готовился. Он шел сюда за этим.

Не смотрю. Закрываю глаза, жадно хватая ртом воздух, потому что боюсь. Страшно боюсь, что этот сумасшедший дурман в моей голове на мгновение ослабнет, и я протрезвею. Не хочу трезветь. Только не сейчас.

Он берет меня, как есть, в миссионерской позе, грубым толчком заполняя сразу на всю длину. Низ живота прошивает острая боль от того, как глубоко врезается его член, и я неожиданно для самой себя громко вскрикиваю, резко распахнув глаза.

И вижу, что его веки, наоборот, опущены. А губы приоткрыты, и с жадностью втягивают воздух. На мгновение напрочь забываю о своих ощущениях, и как завороженная, слежу за его реакциями. Ему хорошо, и он наслаждается этим так, будто очень долго ждал. Будто очень долго хотел, и сейчас, в эту минуту, это единственное, что ему необходимо в жизни.

Проходит секунда, две, которые кажутся мне бесконечностью, прежде чем он открывает глаза и ловит мой взгляд.

— Больно? — в его голосе слышатся новые, незнакомые хриплые ноты, от которых у меня мурашки бегут по коже.

— Уже нет, — шепчу, не отрывая взгляд от его черных глаз. Не страшных, нет. Теперь я не боюсь их, теперь я тону в них. Доверяю им. Знаю, что потом сильно пожалею об этом, но сейчас по-другому никак не могу.

Он заводит ладонь мне под голову, и снова целует в губы. Жадно, горячо, заставляя каждую клеточку моего тела отзываться на его поцелуи и изнывать от желания. Его член, большой и твердый, нетерпеливо дергается во мне, заставляя шире развести ноги и бедрами податься на встречу. Рука на моем затылке сжимает волосы в кулак, тянет назад, разрывая наш поцелуй, и член толкается в меня сильнее, заставляя охнуть и закусить губу от переизбытка распирающих ощущений.

— Ты тесная. Очень, — хрипло произносит он, толкаясь внутри меня снова, и я не могу сдержать протяжный стон.

Он начинает двигаться в размеренном темпе, постепенно увеличивая скорость, и вскоре уже просто неистово вколачивается в меня, вырывая из груди громкие стоны на грани криков, заставляя впиваться ногтями в его крепкие плечи, и даже через ткань футболки вспарывать их до крови. Мне больно, но эта безумная, сумасшедшая боль дарит мне наслаждение. Вопреки здравому смыслу, я не пытаюсь закрыться от нее, не пытаюсь как-то отодвинуться, или свести ноги, чтобы ограничить глубину проникновения, а наоборот, еще больше раскрываюсь на встречу, хочу усилить ощущения, хочу, чтобы слезы выступили из глаз, и они выступают. Наверное, я мазохистка. Или этой болью пытаюсь искупить свою вину за близость с врагом. Но с каждым его новым неистовым толчком, с каждым острым, простреливающим низ живота ощущением, мне будто становится легче. А потом боль вдруг уходит, и на её место приходит нечто другое. Горячее, тяжелое, нарастающее с каждой миллисекундой напряжение, заставляющее меня запрокинуть голову, и, задыхаясь, жадно хватая ртом воздух, без конца шептать:

— Да, да, да… Боже… Да…

И, кажется, круче быть уже просто не может, но в этот момент, я чувствую его ладонь, что проталкивается между нашими телами, его пальцы, что ложатся на клитор и грубо массируют его, и все ощущения начинают просто зашкаливать. Боже… Откуда он знает, что надо делать именно так?! Он просто дьявол, дьявол…

А потом его толчки усиливаются и ускоряются до предела, и я умираю. Рассыпаюсь на миллионы осколков, забывая собственное имя, где я, с кем я, и все на свете становится таким не важным. Только мой кайф, спазмами выкручивающий все тело на грани потери рассудка. Только тот, что дарит мне его, и пространство, стирающееся до миллиметра между нами. Я точно знаю, что он шагнул за черту вслед за мной. Чувствую, как судороги разбивают и его тело, соприкасающееся с моим в эту минуту, как единое целое. И наши рты встречаются снова, с одинаковой силой впиваясь друг в друга губами, в диком желании продлить кайф, отблагодарить за него…

Мы не можем надышаться. И смотрим друг другу в глаза, оба охреневая от происходящего. Так не бывает просто. Я не знала, что может быть ТАК. И он, кажется, тоже не знал.

25

Мы лежим поперёк кровати лицами друг к другу, абсолютно голые и абсолютно вымотанные. За окном уже занимается рассвет, а мы ещё не спали. Все тело гудит от усталости, между ног саднит и пульсирует, сил нет даже пошевелить рукой, по крайней мере, у меня.

На постели кроме нас больше ничего нет. Одеяло, подушки, наша одежда, использованные презервативы и даже книжки с «Гарри Поттером» — все это валяется где-то на полу. Это была самая безумная, самая горячая ночь в моей жизни. После первых двух бешеных заходов, Баженов стал очень нежным и внимательным любовником. Он заставлял меня стонать и кричать от удовольствия много, много раз. Я даже не знала, что мой организм на такое способен. И даже забыла, что в доме находится ребенок, и чуть не задохнулась от стыда и неловкости, когда все-таки вспомнила об этом. Но, к счастью, Баженов быстро меня успокоил. Оказалось, что Мелания ещё утром улетела с одноклассниками в Китай на какую-то олимпиаду.

Но это был не самый неловкий момент. То, что я испытываю сейчас, лежа с ним вот так, в первый такой длительный перерыв между нашими сношениями, даже рядом не стоит со стыдом за свои стоны и крики перед ребенком. Мне хочется провалиться сквозь землю. Сдохнуть. Раствориться в воздухе. Просто исчезнуть и не существовать.