— Отпусти меня, я сказала! — дёргаюсь изо всех сил, пытаюсь вывернуться, но его рука впивается в волосы, больно сжав их у основания, и прижимает мою голову к столу.

— Я сказал, лежать… — ледяным тоном цедит он сверху.

С моих губ срывается позорный скулёж, но самое паршивое, что возбуждение никуда не уходит. У меня между ног горячо и влажно, моему телу очень нравится то, что он со мной делает, и Баженов это знает. Его пальцы проникают под тонкую полоску ткани, что должно быть, уже вымокла насквозь, касаются изнывающей плоти, и настойчиво гладят меня там.

— Течёшь… — вторя моим страхам, звучит его хриплый голос. — Неужели правда нравлюсь?

Я сжимаю зубы, чтобы не застонать в ответ. Но, кажется, ответ ему и не нужен. Баженов склоняется низко надо мной и касается губами открытого участка шеи под ухом. Касается совсем легко, почти невесомо, а меня прошибает так, будто разряд тока прошел по позвоночнику.

— Пожалуйста, отпусти, не надо… — жалобно хриплю, готовая умолять, лишь бы не свихнуться от всей абсурдности происходящего. Но жалость — это не про него.

— Надо, Алёна, — раздаётся тихое сверху, и в следующую секунду из моей груди вырывается крик, потому что его пальцы входят в меня сразу слишком глубоко.

В глазах темнеет, становится невозможно дышать, и я хватаю ртом воздух, зажмуриваюсь, а потом вдруг слышу какой-то странный звук, напоминающий вежливое покашливание.

— Константин Владимирович… — произносит мужской голос, и я резко распахиваю глаза.

К своему ужасу вижу, что у входа в гостиную стоит Николай. Стоит и невозмутимо пялится на своего шефа, скотина, будто ничего особенного в этот момент не происходит. Грудь сводит острым чувством стыда, я неосознанно дёргаюсь в попытке встать и занять более приличное положение, но рука Баженова тут же пригвождает меня обратно, так, что я больно бьюсь щекой об столешницу.

— Выйди, — строго произносит он, и я улавливаю в его голосе ноты раздражения.

Но гребаный терминатор, кажется, даже не испугался, и не собирается никуда уходить.

— Извините, что прерываю, — торопливо говорит он. — Но там ваша дочь вернулась с занятий, и уже идёт сюда.

— Почему так рано? — прохладным тоном уточняет Баженов, вытаскивая из меня пальцы.

— Петр сказал, что она плохо себя почувствовала, и отпросилась с занятий.

— Хорошо, иди.

Николай тут же исчезает. А меня, наконец, перестают придавливать к столу, одёргивают вниз платье и даже помогают подняться.

— Сядь за стол, — сухо требует Баженов.


Я чувствую себя тряпичной куклой, из которой вытрясли всю душу. Неспособной самостоятельно двигаться и соображать. Продолжаю стоять и тупо пялиться на него, вцепившись в край столешницы обеими руками, чтобы не упасть от головокружения.

Баженову достаточно одного взгляда, чтобы оценить мое невменяемое состояние, и в следующее мгновение, он больно хватает меня за руку чуть выше локтя, протаскивает вдоль стола и усаживает на один из стульев. После чего быстрым шагом обходит стол и занимает своё прежнее место.

Спустя еще минуту на пороге столовой появляется девочка в школьной форме. На вид ей лет двенадцать-тринадцать. Симпатичная, но слишком бледная, и взгляд… какой-то печальный. Светлые волосы собраны в высокий хвост на затылке, за спиной увесистый ранец пурпурного цвета.

— Привет, малыш, — мягко произносит Баженов, поднимается со стула и идет к ней на встречу.

Девочка едва достает ему до середины груди, поэтому ему приходиться наклониться, чтобы ее поцеловать. — Что случилось? Мне сказали, что ты плохо себя чувствуешь?

— Все нормально, пап. Просто голова разболелась.

— Я позвоню Альбине Ивановне, пусть приедет, осмотрит тебя.

— Не надо, пап. Все в порядке. Голова уже почти прошла.

— Ты уверена?

— Да, — с готовностью кивает девочка и косится на меня. — А это кто?

— Это Алена, моя знакомая. Мы встретились, чтобы обсудить пару вопросов. Алена, это моя дочь, Мелания.

— Очень приятно, — пытаюсь выдавить из себя улыбку, и у меня почти получается.

— Взаимно, — девочка тоже сдержанно улыбается мне в ответ.

Не знаю почему, но это все заставляет меня испытать полный диссонанс. Я знала, что у Баженова есть дочь, но не думала, что так скоро с ней познакомлюсь. То есть, нет, я вообще не думала о знакомстве с ней.

— Ладно, пап. Я пойду наверх, не буду вам мешать.

— Хорошо, иди. Я поднимусь к тебе через пять минут.

— Пап, не нужно, — девочка отрицательно качает головой, строго глядя отцу в глаза. — Со мной все в порядке, правда. Тебе не о чем беспокоиться.

— Уверена? — уточняет он.

— Да уверена, уверена, — устало вздыхает она.

— Ну хорошо, — Баженов снова наклоняется, нежно обнимает ее и целует в лоб. — Иди.

От этой трогательной картины в груди начинает невыносимо тянуть, а к горлу подкатывает ком. Когда я была маленькая, и болела, отец точно так же нежно целовал меня в лоб, чтобы проверить, нет ли температуры.

Я тогда обожала болеть. Потому что в такие дни он становился особенно внимательным и ласковым ко мне, и даже забывал на время о своих бесконечных делах.

От этих воспоминаний на глаза непроизвольно набегают слезы, я нервно смахиваю их. Нельзя раскисать. Делаю короткий вздох и несколько раз быстро моргаю глазами, прогоняя ненужные воспоминания.

— Дочь у тебя очень красивая, — негромко произношу, как только девочка скрывается из вида. — А ты, кажется, заботливый отец. И совсем не импотент.

Баженов склоняет голову набок, и, сунув руки в карманы брюк, медленно идёт ко мне. Я вся подбираюсь внутренне. Когда расстояние между нами становится критическим, не выдерживаю и резко отодвигаю стул, чтобы соскочить с него и снова увеличить дистанцию между нами. Он неторопливо следует за мной, насмешливо глядя в глаза:

— Чего шугаешься, Алена? Я тебя напугал?

— Ну как тебе сказать. Ты меня похитил, держал всю ночь взаперти, потом чуть не изнасиловал, — перечисляю я, продолжая пятиться назад, отступая на безопасное расстояние. — Чудо спасло.

— Ты ведь сама хотела сблизиться со мной? Или уже передумала? — вкрадчиво спрашивает он, все же настигая меня у стены, когда пятиться становится больше некуда. Небрежно поправляет выглядывающую лямку бюстгальтера из под бретельки моего платья, и понижает голос почти до шепота. — Хотя, нееет… Вряд ли ты передумала.

Я непроизвольно сглатываю. Понимаю, о чем он. Он был груб со мной, и видел, что я завелась от его действий. А сейчас наверняка пытается понять, действительно ли причина в этом, или я и правда насколько тащусь от него, что готова терпеть все.

И я вдруг понимаю, что это выход для меня. Потому что нежных поцелуев с ним я просто не вынесу. Я не настолько актриса, черт возьми, и не смогу долго так играть. Грубый секс — как раз то, что нужно.

— Да… — произношу с придыханием, пристально глядя ему в глаза. — Наверное, я окончательно свихнулась, но теперь хочу тебя ещё сильнее.

По его губам скользит лукавая улыбка. Он пристально смотрит мне в глаза, слегка сузив веки, берет за руку и тянет на себя. Я упираюсь руками в его грудь, и сердце начинает бешено колотиться. Кажется, сейчас все точно произойдёт.

— Тогда минет сделать все-таки придётся, Алена, — вкрадчиво произносит он, заставляя все внутри меня перевернуться в бешеном кульбите.

Уговариваю себя не паниковать, но оставаться спокойной не получается. Одна мысль об оральном сексе с ним заставляет тело пылать, кровь устремляется вниз, вызывая возбуждение, и я ненавижу в этот момент физиологию. Это что, такая дебильная шутка природы? Ненависть пробуждает либидо с той же силой, что и любовь? Или как ещё можно объяснить это явление? Мне должно быть противно. Мерзко. Я столько времени настраивала себя терпеть, сжимать зубы и притворяться, а вместо этого как сучка течная не могу игнорировать сладкое предвкушение от предстоящего.

И почему у него такой крышесносный парфюм? Почему эта приталенная черная рубашка так охренительно сидит на нем, и эти чертовы брюки до такой степени ему идут? Как может мужчина его возраста быть настолько сексуальным? Так выглядеть? Так пахнуть? Откуда в нем столько бешеной харизмы? И почему при всем при этом он такая мразь?

— Ты ведь уже понял, что у меня крыша слегка не на месте? — лениво интересуюсь, стараясь изо всех сил казаться невозмутимой. — Не боишься, что в порыве страсти достоинство твое откушу, и реально импотентом сделаю?

Баженов ухмыляется одними губами, кладет ладонь мне на ягодицу и крепко сжимает её, заставляя меня стиснуть зубы от боли.

— Ради того, чтобы натянуть твой рот на свой член, — тихо произносит, максимально приблизив свое лицо к моему, и пристально глядя в глаза. — Я готов рискнуть.

Нервно сглатываю, и презираю себя за идиотскую слабость, что разливается по телу от его близости и этих вульгарных слов.

— Хорошо, — тихо произношу после небольшой паузы, нечеловеческим усилием воли подавляя внутренний протест.

— Отлично, — его губы растягиваются в холодной улыбке. — Тогда готовься. Сейчас Коля отвезет тебя домой, а вечером увидимся.

10

Снова оказаться на заднем сидении черного «Майбаха», того самого, в котором меня привезли сюда, чтобы запереть на всю ночь в гараже, становится для меня еще одним непростым испытанием. Я нервничаю еще из-за того, что вижу в окно, как Баженов разговаривает с Николаем недалеко от автомобиля, но не слышу ни слова из их разговора — в машине отличная звукоизоляция. Мне все еще не верится, что меня действительно сейчас отвезут домой. Наверное, пока не переступлю порог своей квартиры, не перестану дрожать от страха, что он вдруг передумает.