Я поднесла к глазам руку: не рука, а птичья лапа с выступающими синими венами. И вдруг я захохотала, громко, неудержимо, как сумасшедшая. Я смеялась и не могла остановиться. Как все же смешно устроена жизнь! Я считала несчастьем то, что дядя Тео хотел выдать меня за богатого барона! Как это забавно! И как я была рассержена, как злилась на себя, глядя в зеркало накануне того рокового вечера, за то, что красива! Как смешно! Ужасно, до колик смешно!

– Ой, Жозе, смотри, что ты сотворил! – захлебывалась я от смеха. – Ведьма, настоящая ведьма! Я – морская ведьма, Жозе!

Он побледнел и чуть попятился. Вот на чем я сыграю! Понизив голос до замогильного шепота, я заявила:

– У меня теперь есть особая власть, Жозе. – Я завращала зрачками. – Сила исцеления и сила проклятия. И я проклинаю тебя, Жозе, проклинаю, проклинаю, проклинаю!

Я заухала, как сова, и Фоулер шмыгнул за дверь. Упав на койку, я рассмеялась. Он и в самом деле испугался меня, дурак! Господи, как я не додумалась до этого раньше? Все моряки суеверны, и даже капитаны не исключение. Я породила в его душе страх. Я снова засмеялась, и мой смех для меня самой прозвучал дико. Одиночество. Я свернулась клубком и заплакала. Душа моя исходила слезами, до сих пор я не знала, как плачет душа.

После этого случая Фоулер стал навещать меня не так часто. По мере приближения к Ямайке он стал больше заниматься рабами: кормить, следить за их прогулками – за истощенного раба не дадут хорошую цену. Теперь он спал в собственной каюте, и за это я была ему благодарна. Он продолжал использовать меня для отправления своих потребностей, но наблюдал за мной с некоторой опаской, наполовину поверив, что я и впрямь превратилась в ведьму. Я постоянно бубнила французские фразы, поскольку знала, что он не выносил этого языка. Удовольствие видеть, как он багровеет от злости и потом бледнеет от страха, делало нечувствительными его пинки.

– Ah, que vous etes l'animal le plus gros et despicable de tout monde[4], – бормотала я.

Теперь у меня появилось оружие, и я, не колеблясь, пускала его в ход. Я заметила, что латынь, произносимая речитативом, низким голосом, еще больше нагоняет на него страх. Пришлось порыться в памяти в поисках вызубренных в школе цитат. Даже насилуя меня, он пугался при звуках amo, amas, amat или veni, vidi, vici.

Я понимала, насколько опасным становится мое положение по мере приближения к цели нашего путешествия, и ни секунды не сомневалась в том, что он побоится явить миру свидетельство собственной жестокости. А матросы, многие из которых вложили в предприятие собственные деньги, конечно же, будут на его стороне.

Однажды, после особенно удачного розыгрыша, Фоулер, к моему удивлению, потащил меня к двери, приговаривая:

– Сегодня я отдам тебя настоящим акулам. Ты будешь орать, как никогда не орала раньше.

Я встревожилась. Проклятия мои не возымели обычного действия, и он уверенно тащил меня за собой. По коридору наверх, на палубу, на солнце. Солнечный свет ослепил меня, и я зажмурилась, прикрыв руками лицо. Я жила как моль… бог знает сколько времени. С того зимнего дня, когда у меня забрали Гарта и дали взамен Жозе Фоулера, потеплело.

Капитан дал мне пинка, и я тяжело упала на колени.

– Эй, подайте даме руки! – закричал он. Послышались ропот удивления и топот ног. Вокруг меня собиралась толпа. Я слышала, как дружно они сопят. С трудом я открыла глаза и огляделась. Лес ног, обутых и босых, волосатых и гладких. У многих штаны обносились, превратившись в лохмотья. Груди, виднеющиеся в распахнутых рубахах, у кого мускулистые, у кого – худосочные. И лица, полные недоумения, смятения и страха. Здесь была вся команда.

– Миссис Мак-Клелланд.

Удивленный шепот.

– Миссис Мак-Клелланд была больна, господа.

Раздались сдавленные смешки.

– Повторяю, леди была больна. Она не может вспомнить, что она женщина. Разве это не странно? Я думаю, она нуждается в напоминании, нежном напоминании. Кто из вас, парни, готов оказать даме услугу?

На этот раз смеялись от души. Матросы видели, насколько нежно со мной обращались.

Мужчины переминались с ноги на ногу, как школьники. В ноздри им ударил запах женщины, представился случай позабавиться белой плотью после приевшейся им черной.

– Видите эту монету?

Я взглянула вверх: в руках капитана блестело золото. Один из моих луидоров.

– Эта монета достанется первому, у кого окажется в достатке благородства и жалости, чтобы излечить леди от тяжкого недуга.

На мгновение наступила гнетущая тишина. Подкуп сделал свое дело. Они медленно брали меня в кольцо, словно стая голодных волков. Глаза их сверкали холодным блеском. Я знала, что их держит: они думали, что я – ведьма, и боялись меня. Ничем другим невозможно было объяснить их нерешительность: ставка в игре была двойной – им предлагались сразу и деньги, и женщина.

– Вы что, испугались какой-то шлюхи? – рассерженно заорал капитан. – Вперед, ребята! Даю деньги каждому, кто уважит леди!

Плотина прорвалась. Множество рук потянулось ко мне, через мгновение последние покровы были сорваны с моего тела. Они жадно хватали меня за лицо, за волосы, за ноги, грудь… Теперь они вошли во вкус.

Должно быть, я начала истекать кровью практически сразу после начала оргии, и мужчины отпрянули от меня, недовольно ворча. Откуда-то из спасительного забытья накатила боль такой невозможной, немыслимой силы, что я, уже не владея собой и не понимая, что происходит, закричала дико и протяжно. Тело мое билось в конвульсиях, а мои мучители недоуменно взирали на меня сверху вниз. Очередной приступ широким клинком пронзил мое лоно, и я закричала вновь.

– Господи, что здесь происходит?

– Сейчас она уж точно пропала, капитан.

– Проклятие, найдите этого ублюдка Хауторна!

Я уже ничего не видела, но присутствие рядом с собой этого негодяя ощущала кожей, чувствовала на себе его полный ненависти взгляд.

– Вы все в ответе за ее смерть, слышите, сволочи, – кричал он. – В конце концов это вы ее убили!

– С чего весь сыр-бор?

Кто-то опустился рядом со мной на колени. Запах виски.

– Что тут… Боже мой!

Клинок провернулся во мне. Я снова закричала.

– Унесите ее вниз немедленно! Не стойте здесь, как стадо баранов. Вы в этом виноваты, да простит вам Господь. Быстрее, пошевеливайтесь!

И следом – спасительное забытье.

Корабль мягко покачивался на волнах, словно дитя в колыбели. Я спала. Потом меня стало качать сильнее, бросать из стороны в сторону, выворачивая внутренности. Вкус крови и слез на губах, боль…. Нет, это не смерть. Неужели я обманула смерть? Или смерть обманула меня?

– Доктор Хауторн?

– Да, дитя мое, я здесь.

– Что случилось?

– Шторм, только и всего. Немного ветра и волн. Обычное дело. Отдыхай, Элиза. Все будет в порядке, надо только отдохнуть.

– Элиза? Я едва не забыла имя, которым меня нарекли родители. Я не слышала его с тех пор, как…. как забрали Гарта. – Мне захотелось плакать. – Какая грязь, я чувствую себя такой грязной….

Врач смочил мне губы.

– Прошу вас, расскажите, что произошло. Я знаю, что они со мной сделали. Боль была так ужасна…

Рука на лбу была приятно прохладной.

– Вы потеряли ребенка, Элиза.

Я приглушенно вскрикнула.

– Разве вы не знали, что беременны?

– Нет, – прошептала я. – Я думала, что это морская болезнь. Я и подумать не могла… впрочем, мне было не до этого.

Я вздохнула. Потерять ребенка еще до того, как узнаешь о нем, так странно, так грустно.

– Я рада, доктор Хауторн. Рада. Я не хотела… его ребенка.

Доктор помолчал.

– Плод был довольно большой, Элиза. Месяца четыре, не меньше. Боюсь, что вы не сможете больше родить. Мне… Мне очень жаль.

Открылся новый ящик Пандоры. Значит, я носила под сердцем ребенка Гарта. Слезы катились по моим щекам. Я плакала не по Гарту и не по ребенку, я плакала по себе.

Море потихоньку успокоилось. Доктор сказал, что из-за шторма мы сбились с курса, но находимся в прибрежных водах. Мы бросили якорь в бухте и послали моряков за пресной водой. Капитан, как сказал врач, страшно злится из-за непредвиденной задержки, поскольку до Ямайки плыть осталось всего несколько дней, а эти воды кишат пиратами. Я улыбнулась.

– Вы шутите, доктор. Какие в наше время пираты?

– В самом деле. Честно говоря…

Я услышала, как открылась дверь и в комнату вошел Фоулер.

– Выйди вон, Хауторн, – приказал он. Врач, собравшись с духом, заявил:

– Капитан, я должен вас предупредить, что еще одно переживание…

– Вон, сволочь!

– … может иметь самые серьезные последствия для пациентки, и, если она умрет, я обещаю вам, что вас повесят. Вас и только вас!

– Пошел к черту, Хауторн. Не стоит выметать сор из избы. Если вы попридержите свой поганый язык, то все мы останемся целы.

Я услышала крик, потом сдержанную ругань, увещевания, дверь хлопнула, и я поняла, что осталась наедине с Фоулером.

– Мне не стоило брать вас на борт, – процедил он сквозь зубы.

Я отвернулась. Он схватил меня за подбородок и повернул к себе.

– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, стерва! Ты никому ничего не расскажешь, ни ты, ни этот полудурок Хауторн, потому что ни ты, ни он не доживете до утра.

– Non amo te, Sabidi… – проговорила я нараспев.

– Прекрати, ты, слышишь!

Фоулер ударил меня по лицу.

– … nec possum dicere quare…

Он мог меня убить, но ему помешал матрос, внезапно ворвавшийся в каюту:

– Пираты, капитан, пираты!

Фоулер выскочил из каюты. Я засмеялась. Смерть, я перехитрила тебя! Обвела вокруг пальца, как и твоего посланца Жозе Фоулера. Боль захлестнула меня вновь, и я потеряла сознание.

Может быть, мне вовсе не удалось перехитрить смерть, и старуха с косой просто решила прийти за мной в тот час, когда сама сочтет нужным? Я лежала в каюте, как в склепе, больная и одинокая, лишь краем сознания воспринимая грохот и выстрелы наверху, на палубе.