Айя Субботина - Осень и Ветер

— Ну наконец-то, — выдыхает он, когда мы натыкаемся друг на друга в уютной темноте за пределами желтого пятна фонарного света.

— Ты меня убиваешь, Ветер, — шепчу я, пока его ледяные ладони обнимают мое лицо.

— Скажи это, Осень, — почти рычит он, поглощая взглядом мои губы.

— Иди ты к черту, Ветер!

Он зло улыбается — и набрасывается на мой рот, как будто я — источник его жизни и сладкого забвения.

Мы целуемся жадно, как два безумца.

Его губы такие жесткие, что почти причиняют боль, но я пью ее с наслаждением наркоманки. Обхватываю за шею, льну всем телом. Ветер настойчиво открывает мой рот собственническим поцелуем и сплетает наши языки в безумном танце двух одиночеств. Убивает и воскрешает меня снова и снова, подчиняет, сажает, словно рабыню, на невидимую и неразрывную цепь.

Мы целуемся впервые, но я изголодалась по нему невыносимо сильно.

— Это ты меня убиваешь, Осень, — говорит он, когда мы на миг отрываемся друг от друга, задыхаясь от нехватки воздуха.

— Ты просто падаешь вместе со мной, Ветер, — бесхитростно отвечаю я, ловя губами облачко пара из его рта. В эту секунду я не хочу думать о последствиях необдуманной откровенности. — Там, внизу, от нас не останется совсем ничего.

— Тогда до встречи в следующей жизни, детка. Уверен, мы делали это миллионы раз.

Я смеюсь, как ненормальная, до краев наполненная нашим одним на двоих израненным счастьем.

Мы знаем, что пора возвращаться в зал, но не можем отказать себе в последних мгновениях близости. Никто из нас не рискует заговорить об этом перовым, но этот поцелуй меняет абсолютно все. Он делит наши жизни на то, что было и то, что может быть. Может, при условии, что мы договоримся каждый со своими демонами. И все же, сейчас лишком рано трогать эту тему. «Нас» еще не существует, даже если кажется, что мы пересекли черту невозврата, и сделать откат к точке восстановления уже не получится.

— Ты понравился Веронике, — зачем-то говорю я, когда Наиль притягивает меня к своей груди, обнимая как будто сразу всю.

— Похуй на нее, — не выбирает выражения Ветер, и мне, женщине, которая терпеть не может мат, хочется улыбаться. Это так знакомо, это из той жизни, где мы были друг для друга невидимыми собеседниками.

— Она сказала, что ты…

Наиль не дает мне закончить: прижимается губами к волосам на макушке, выдыхает с толикой грусти.

— Правда хочешь говорить об этом сейчас? — спрашивает с нескрываемой надеждой на мое «нет».

— Не хочу, — принимаю его молчаливую просьбу не форсировать некоторые темы раньше времени.

Хочу сказать, что не могу оторваться от него, но понимаю — мы уже и так исчерпали лимит терпения Судьбы. Кроме того, вот-вот должно истечь время, которое Маришка проводит в игровой комнате, и я как раз собиралась уйти домой под этим предлогом.

Я не хочу ничего планировать, не хочу навешивать на нашу тонкую, как паутинка, связь груз проблем и сложностей, которые совсем скоро начнут бомбить со всех сторон. Пусть пока будет вот так: осторожно, бережно и скрыто от посторонних глаз.

— Еще четыре дня, — произносит Наиль и послушно размыкает руки, когда я выскальзываю на свободу.

«Так ужасно много», — мысленно отвечаю я, прекрасно понимая, что он имеет в виду.

Я, Ветер, Ян и Вероника. И две армии наших персональных, вскормленных на горечи прошлого тараканов.

— Когда вернемся… — начинаю я, запинаясь, вдруг понимая, что понятия не имею, чем закончить фразу. Что будет, когда мы вернемся в нашу сырую столичную осень? И самое главное — кем мы туда вернемся?

— Когда вернемся, Осень, я хочу тебя в своей квартире.

— Только если пообещаешь сыграть, — шепчу я, приподнимаясь, чтобы поцеловать его.

Оторваться так безумно сложно. Мы снова растворяемся друг в друге. Я чувствую себя куколкой вуду, которую Ветер подчиняет шпильками своего взгляда, иглами откровенных поцелуев. Не хочу сейчас думать, в чем причина моей патологической привязанности, потому что пока я совершенно не готова бежать марафон по полосе препятствий, копаться в себе и вскрывать старые раны.

Лучше по шагу за раз.

Я ненавижу эти четыре дня, как бы абсурдно не звучала эта фраза. Как можно ненавидеть пятницу и субботу? А до них — среду и четверг? Запросто, если в каждый из четырех дней один и тот же сюжет повторяется почти с шаблонной точностью. Даже начинаю ощущать себя лабораторным грызуном, которого сунули в колесико и забыли менять картинки перед глазами. Время не стоит на месте, и я вместе с ним, но куда бы я ни шел и что бы ни делал, все время перед моими глазами одна и та же сцена: Осень и Ян возле нее. Почему мне кажется, что раньше он хоть изредка оставлял ее одну?

Мы ни о чем не договаривались. Мы взрослые люди с тяжелым грузом прошлого и на данном этапе жизни не готовы отбросить его, словно старую кожу. Помню, в детстве читал сказку о принце, который должен был сносить три пары железных сапог, прежде чем найти дорогу к своей принцессе. Мы с Осенью еще не сносили свои железные сапоги, но хочется верить, каждый донашивает последнюю пару.

Смешно сказать: я даже прикоснуться к ней не могу. Только смотреть со стороны, смешивая терпкую сладость ее взгляда и крепкое вино собственных воспоминаний. Мысли о нашем поцелуе кажутся такими предательски громкими, что я теперь почти все время нахожусь в состоянии готовности к вопросу Яна: «Какого хрена, Наиль? Это моя женщина!»

— Я правильно сделала? — щебечет рядом Марина, прогоняя мои тяжелые мысли. Тычет мне в лицо блокнотик, где прилежно исписала всю страницу цифрой «два». — Я молодец?

Беру «домашнее задание» и нарочно медленно, немного хмурясь, изучаю ее по-детски несуразные каракули. Хотя, нужно признать — она просто умница. Другим детям игра в школу надоедает довольно быстро, до первой же трудности, но Марина, кажется, только с еще большим азартом включается в работу.

— Ты сделала почти хорошо, — говорю я, избегая более высокой оценки. В следующий раз она получит свое «умница!», а пока пусть старается. Я показываю кончиком карандаша, где именно у нее ошибки, переворачиваю новую страницу в блокноте и пишу ряд «двоек» для примера. — Вот, еще раз.

Эта девочка даже не капризничает: послушно берез задание и топает к столу. Она маленькая и на стул взбирается с сопением и настойчивостью коротколапого ежика, и мне в который раз приходиться напомнить себе, что трудности превращают детей в борцов, которым во взрослой жизни будет легче, чем тепличным цветам. Я ловлю себя на мысли, что хочу светлого будущего для этой девочки. Мне бы хотелось увидеть, как она, с белоснежными огромными бантами зайдет в класс на свой первый урок, хотелось бы вместе с ней рисовать для школы какую-то ерунду на стенд, читать сказки на ночь и оттаскать за уши мальчишку, который будет дергать ее за косички.

Я мотаю головой, стряхивая наваждение.

— Ты как? — спрашивает Ян, плюхаясь на диван около меня.

Суббота, за окном жуткая метель и вся шумная компания осталась в доме. Пока мужчины обсуждают футбол, женщины готовят ужин. Мне претит необходимость находиться в обществе людей, которых я не знаю и не хочу узнавать. Если бы не Марина — давно бы сослался на головную боль и завалился спать.

— С официальной частью покончено, — говорю я в ответ на вопрос Яна. — А теперь спрашивай то, что на самом деле хочешь спросить.

Я десять лет знаю этого сукиного сына и сразу понимаю, что он просто заходит издалека.

— Слушай, старик, — Ян поглядывает на девочку, и я начинаю догадываться, о чем пойдет разговор. — Я все понимаю, ты с детьми на короткой ноге, но мне не очень нравится, что Марина так к тебе прикипела.

— А я все ждал, когда же ты созреешь, — без тени обиды усмехаюсь я.

Ведь правда ждал. Не нужно быть велим знатоком человеческих душ, чтобы понять его чувства. Он привозит на курорт женщину, которую добивается чуть ли не впервые в жизни без своих коронных штучек. Ведет себя как долбанный рыцарь и я вижу, что это искренне. Ева ему нравится, хоть мне до сих пор не понятно, чем же она так его зацепила. Моя Осень — совсем не тип Яна. Тем более, Ева с ребенком, а Ян детей, мягко говоря, не любит. Но если посмотреть на ситуацию его глазами, то я в его кампании «Покори Еву» — лишнее звено, посторонний раздражитель, цифра, которая превращает обычное уравнение в нерешаемую головоломку.

Даже удивительно, что Ян терпел так долго.

— Ждал — значит, знал? — делает он закономерный вывод.

— Не тупой же, — отвечаю я. Не вижу ни единого повода притворяться. — Я лажу с детьми, а ты — нет. Я дал тебе фору. Не моя вина, что ты не можешь найти подход к ребенку.

Конечно, ему не нравятся мои слова, потому что они совершенно справедливы.

— Я не прошу мне помогать, — вздыхает Ян после затянувшейся паузы, — просто не лезь, хорошо?

— Предлагаешь пинками гнать Марину, когда она попросит почитать ей книжку?

Чувствую, что начинаю злиться. Каждый из нас прав со своей колокольни, и в идеале я просто должен отойти в сторону и не мешать другу налаживать контакт с ребенком его женщины. Если бы его женщина не была моей Осенью.

— Предлагаю хотя бы дать мне шанс, — довольно резко говорит Ян. — Я просто блекну на фоне хорошего тебя, Наиль, и мне эта херня не нравится. Ева мне небезразлична. Понятия не имею, есть ли у нас будущее, но не хочу лишаться шанса только потому, что дочка Евы спит и видит, как бы ты стал ее папочкой.

Я сглатываю и изо всех сил делаю вид, что мне совершенно плевать на эти слова. Ян наверняка не собирался так откровенничать, иначе к чему это проглоченное, почти беззвучное «блядь»?

Через мои руки прошло множество детей, и я знаю, как быстро привязываются к мужчинам обделенные мужским вниманием дети, возраста Марины. Кажется, человек пять точно просили меня стать их папой, а один шестилетний мальчишка со слезами умолял жениться на его маме. Я знал, что Марина привязывается ко мне, но не сделал ничего, чтобы это прекратить. Возможно из неосознанного желания помешать Яну переть к моей Осени на всех парах, возможно, потому что еще до нашего с Осенью разговора, неосознанно хотел сблизиться если не с ней самой, то хотя бы с ее частью.