— Я замужем, Ветер. Не стоит искушать судьбу. Будет не правильно, если нас увидят вместе и слухи…

Вздыхаю, достаю телефон, нахожу фотографии, которые вчера нашел мой начальник службы безопасности и кладу телефон перед Евой. Она смотрит так, будто я предлагаю выпить яд. Приходиться забрать у нее Хабиби и чуть не силой впихнуть телефон в ладонь. Пока Ева пальцем листает снимки, я щекочу дочь и теплею в лучах ее детской непосредственности. Так вот оно как — держать в руках смысл жизни. Хабиби заинтересовалась часами и я, не раздумывая, снимаю их. Малышка счастливо хихикает, получив трофей.

— Кто это? — не понимает Ева.

— Виктория Новикова. Успешный адвокат по бракоразводным процессам. Проиграла всего несколько дел, настоящая акула.

— И?

— Ты мне скажи, что это за «и». И зачем твоему счастливому мужу в счастливом браке трижды с ней встречаться.

Ева осторожно, словно мину, кладет телефон на стол и протягивает руку к дочери. Не забирает, но я вижу, как дрожат ее пальцы, когда она гладить щеку Хабиби. Мы просто молчим.

— Хочешь меня доломать, Садиров? — с печальной улыбкой спрашивает Ева, наотмашь ударяя меня обреченным взглядом.

Нет, блядь! Я хочу больше никогда тебя не видеть и не знать, но у судьбы на нас другие планы, и я, как всегда, должен все разрулить. Наиль Садиров умеет решать проблемы: подкупом, шантажом, угрозами, честно и нечестно. Главное не способ, главное — результат.

— Поехали, — говору грубо и, не дожидаясь ее ответа, иду к двери. Пока Хабиби у меня на руках, Ева покорно пойдет следом. Сейчас этого достаточно.

Мы садимся в машину, и Хабиби снова перебирается к матери на руки.

Ева так близко, что наши бедра соприкасаются. Отворачиваюсь к окну, подавляя желание отодвинуться. Я — Наиль Садиров, и мое имя многих пугает до усрачки, но в эту минуту я до чертиков боюсь вот эту маленькую женщину. Кто еще кого доломает, Осень.

— Хабиби часто укачивает, — говорит Ева, и я прошу водителя ехать медленнее.

Через две четверти часа мы уже в тихом сквере: октябрь на удивление теплый и солнечный. Дорожка из желтых листьев сама стелется под ноги. Хабиби выворачивается ужом и Ева, посмеиваясь, ставит ее на ножки. Дочка сразу бежит вперед, и Ева тут же порывается следом, но я ловлю ее за руку. Прикосновение ее пальцев обжигает, будоражит воспоминания, которые я давно похоронил.

— Пусть гуляет, Ева, угомонись.

Она рвет руку, тянет на себя: в глазах плещется паника.

— Отпусти меня! — чуть не плачет.

Хабиби останавливается, поворачивается и топает обратно, крепко зажав в кулаке мои часы.

— Видишь, ничего не случилось.

— Я так не могу, Садиров. Тебя слишком много в моей новой жизни. — Ева отстраняется, и на этот раз я выпускаю ее ладонь. — То ты исчезаешь, то, вдруг, появляешься и роешься в грязном белье нашей с Яном семьи. Достаешь какого-то адвоката, говоришь загадками. Может, достаточно для первого раза?

— О чем ты? Какой первый раз?

Она набирает воздух в легкие, поправляет волосы, и я замечаю крошечную отметку шрама у нее лбу.

— Думаю, Ян не станет возражать, если ты будешь видеться с Хабиби… пару раз в неделю. Под присмотром одного из нас.

Ощущаю себя нокаутированным по самые гланды. Нужно взять паузу, нужно проглотить слова, которые я чуть было не бросил ей в лицо.

— Ева, я не собираюсь спрашивать Яна, когда и как мне видеться с дочерью, — говорю максимально спокойно. Чувствую, что Ева у меня в кулаке: сожму чуть сильнее — и от нее не останется совсем ничего. — Я забираю Хабиби в любом случае.

Ева знает, что в западне: мы на виду, бежать ей некуда. Да и куда она убежит, с ребенком на руках? Поэтому она принимает самое верное решение: мужественно принимает удар.

— Мы наделали дел, Ева, и даже если ты снимешь кольцо с пальца и подпишешься в свидетельстве о разводе — для меня это ничего не изменит. Невозможно вернуть время вспять, детка. Я не жду, что ты простишь меня за Марину. — Мне все еще больно, имя маленькой сломанной бабочки режет язык — А ты не жди, что я прощу тебя за Хабиби.

— Я уже давно ничего не жду, Садиров, — отвечает она.

Я почти жду упреков: обид, слез, попыток обвинить меня во всем, ведь она имеет на это полное право. Но ее безразличие куда тяжелее обвинений. Потому что громче всего мы всегда молчим о том, что болит сильнее.

— У тебя нет выбора, Ева. Моя дочь будет со мной, потому что я такой: не хочу полумер, не хочу договоров и уступок там, где могу получить все. А ты можешь быть рядом с ней.

— В качестве нелюбимой жены в гареме? — язвит она.

Я почти радуюсь первому проблеску эмоций на ее лице. Почти готов поддаться на провокацию и вытолкать ее из зоны комфорта, заставить сбросить лягушачью шкуру и показать, осталось ли под ней хоть немного от той женщины, чье фото с ногами в чулках я до сих пор храню в телефоне.

— В качестве матери моей дочери, — сдерживаюсь я. — Пока только так.

Хочется сказать «жены», но с учетом кольца на ее пальце, это прозвучит по меньшей мере глупо. Пока она пытается понять, какую жизнь я предлагаю — нет, не предлагаю — навязываю, я заканчиваю.

— Мы с Яном не отступимся, ты же понимаешь. Мне глубоко чихать, с какими адвокатами он договаривается: я перекуплю любого. Есть масса способов отобрать ребенка, Ева. Но мне бы хотелось получить весь комплект.

Я протягиваю руку и небрежно глажу ее по щеке. В этом жесте нет ни капли нежности: я лишь даю понять, в чем заинтересован.

— Я бы не хотел, чтобы тебя зацепило осколками, детка, когда мы сцепимся.

— Спасибо за заботу, Садиров, — ледяным тоном отвечает она. — Предполагается, что после щедрого предложения мне нужно встать на колени и отбивать поклоны? А, знаешь, что? Я все равно никому из вас не нужна. Убирай своих оловянных солдатиков и прячь знамена: трофей сломался.

Ева пытается отойти, но шатается и начинает падать, а я в последний момент успеваю подхватить их с Хабиби на руки.

Глава тридцать третья: Осень

Я открываю глаза от сквозной боли в голове. Словно между моими висками протянули струну и теперь методично подтягивают ее на колышках, испытывая мой болевой порог.

Сажусь только с третьей попытки и в меня словно вливают лаву: боль плавится, превращается в поток, который стремительно прожигает меня вдоль всего позвоночника. Я еще не поняла, где я, но в панике ищу взглядом Хабиби. Выдыхаю, потому что она лежит рядом и крепко спит, раскинув ручки на подушке. Притрагиваюсь к ее волосам, и мысль о растрепанных жидких хвостиках с резинками-подсолнухами многогенно усмиряет боль.

Я не дома: кровать подо мной чужая, как и комната. Обращаю внимание, что за окнами уже стемнело и единственный источник света — ночник на прикроватной тумбочке. Господи, который час? Роюсь в памяти, пытаясь понять, что произошло. Слова Наиля всплывают отголосками нашего тяжелого разговора.

— Ты привел в дом замужнюю женщину, — слышу приглушенный женский голос из-за двери. — Так нельзя, Наиль.

— Я кажется уже сказал — эта тема закрыта, — холодно отвечает Наиль.

— Ты мог просто забрать дочь, — не отступает женщина.

— Они не делятся! — рявкает он так громко, что у меня мурашки бегут по коже. — Ты моя мать, но прежде ты женщина, поэтому знай свое место и не смей лезть ко мне с советами и нравоучениями. Хватит, нажрался досыта. Ева и Хабиби остаются здесь. Это — мой дом, а ты здесь просто чтобы увидеть внучку. Ты ее увидела? До свидания.

Голоса стихают.

Еще несколько минут я сижу в чужой кровати чужого дома и собираюсь с силами, чтобы опустить ноги на пол. Мне нужен телефон, Ян, наверное, уже с ума сходит. Окидываю комнату взглядом: совершенно очевидно, что это спальня мужчины. Темно-вишневые с серым цвета отделки, лаконичная мебель. Идеальный порядок. Если бы где-то здесь была моя сумка — я бы заметила. Убедившись, что Хабиби спит без задних ног, иду к двери и осторожно выбираюсь наружу.

В полутемном коридоре пусто, но откуда-то слева я слышу странные печальные звуки. В груди все сжимается, потому что я узнаю перебор клавиш рояля. Прикипаю к месту, огорошенная тем, что до сих пор, спустя столько лет, помню ту мелодию. Как будто Ветер играл ее только вчера, и та дождливая ночь наших откровений была с нами теперешними.

Мотив меняется, и я потихоньку иду на звук, словно на «голос» Волшебной дудочки из сказки про Нильса. Шаг за шагом, крошечными промежутками крадусь в сторону приоткрытой двери, из-за которой раздается «плачь» рояля.

Толкаю ее вперед и, прижавшись к стене, замираю.

Большая, почти пустая комната, посреди которой тот самый рояль. Я помню его, помню, как Ветер однажды пошутил, что посадит меня на клавиши и послушает, какую песню они споют, если мы займемся любовью. Кажется, это было не с нами, не в этой реальности. Просто кадры из черно-белого фильма без начала и конца.

Одна рука Наиля лежит на рояле, и он прижимается к ней лбом, как будто ему не хватает сил сидеть ровно. Пальцы другой, с зажатой сигаретой, перебирают клавши. Не замечая меня, он делает паузу, затягивается, отчего тлеющий алый кончик кажется путеводной звездой. Перекладывает сигарету в другу руку и снова меняет мотив.

Наиль уже без пиджака, рубашка расстегнута и с шеи, на короткой цепочке, свисает какой-то медальон.

Я боюсь дышать, чтобы не потревожить наваждение. Вот он, мой Ветер: весь как на ладони. Близко и недостижимо далеко. И между нами столько боли, обиды и невысказанных упреков, что бессмысленно даже пытаться сделать вид, что все как прежде и не было этих двух лет. И уже никогда не будет как раньше. «Нас» никогда и не было.

Мелодия прерывается, я вздрагиваю, оглушенная тишиной.