И начинает говорить. Его прорывает, словно канализацию. Грязь, отходы, вонючие тряпки — все прет наружу. И так я узнаю, кто «привел» Андрея на День рождения Марины, кто разыграл для меня любовь Евы. Где-то на половине исповеди мне становится страшно от непреодолимого желания отобрать пистолет и одним выстрелом заткнуть Яну рот. Сжимаю кулаки и заставляю себя слушать.

— Я люблю ее, Садиров, — говорит Ян безжизненно, словно утонул в дерьме собственных откровений. — Я не умею без нее жить. Ева мой воздух, придурок. А тебе она что? Просто трофей, придаток к твоей дочери, собачонка, которая пойдет, куда укажет хозяин. И пойдет. — Ян горько улыбается. — Нихрена мы с тобой, Садиров, не отличаемся. Каждый тянет одеяло на себя. Но я тебя, по крайней мере, не обманывал и женщину твою не уводил.

В самом деле: не такие уж мы и разные. И от этого я омерзителен сам себе. Даже злиться на Яна не могу, потому что он уже наказал сам себя. Превратился в одержимого, потерял себя в любви к женщине. И чем больше я смотрю на него, тем отчетливее понимаю, что, не свали я тогда от Лейлы, был бы точно таким же: раздавленным, поставленным на колени бесхребетным идиотом.

— Я тебе жизнь испортил, Садиров, — хмыкает Ян. — Намеренно, блядь. Нарочно, потому что хотел и мог. Знал, что ты подожмешь хвост и свалишь. Ты же всегда сваливал. Ты даже за такую, как Ева бороться не захотел. А ведь она тебя любила.

Я вздрагиваю от того, что во всей этой вони вдруг всплывает признание.

Ева меня любила?

Я даже никогда об этом не задумывался, потому что наши отношения развивались слишком стремительно, и, без последнего «прости», так же стремительно лопнули.

— Хочешь, я тебе скажу, что будет дальше? — продолжает Ян. И рад бы заткнуть его, да не могу. Должен услышать все, узнать всю правду, чтобы искоренить даже тень нашей былой дружбы. Так будет легче превратить его в ничто. — Ты отберешь у меня Еву и дочь, спрячешь в своих хоромах, и она будет всю жизнь лишь тенью, нянькой для Хабиби. И никогда тебя не простит, что не дал ей выбора. Потому что будет думать, что я был ее спасением, пока ты становился крутым говном. Потому что для нее я так и останусь хорошим Яном, который поддержал в трудную минуту. Как тебе такая, блядь, Кавказская пленница?

Я зажимаю сигарету между пальцами, встаю и нависаю над Яном, словно его самый страшный оживший кошмар. Он даже не сопротивляется, когда я забираю пистолет из его ослабевших пальцев. Только пьяно улыбается, закрывает глаза и раскидывает руки, словно приглашает сделать то, чего требует мой кровожадный внутренний монстр.

— Я всегда буду между вами, Садиров, — говорит с сумасшедшей улыбкой, которая больше походит на оскал.

Он знает, что я никогда не расскажу Еве правду о нем. Не из-за него, а потому что такая правда ее просто убьет. Даже мне противно знать, что все это время она была замужем за человеком, который срежиссировал смерть Марины, а каково будет ей? Вдруг узнать, что жила с ним под одной крышей? Целовала? Обнимала? Беспокоилась, когда он задерживался с работы? Доверяла Хабиби, думая, что ему с ней будет безопаснее?

Я кладу палец на спусковой крючок и мысленно нажимаю. Перед мысленным взором его голова лопается, брызжет фонтаном осколков черепа и мозгов. Конечно, так не будет, но я должен дать хоть что-то кровожадной твари, которая скулит и просит выстрелить. Только я знаю, что этот выстрел, даже если он направлен в другую сторону, будет выстрелом себе в висок.

Выстрел взрывает тишину дома.

На миг вижу, как Ян дергается, морщась, не сразу понимая, почему все еще дышит. Бросает взгляд на окровавленную ладонь, в которой только что был стакан, потом на дыру в диване и только потом — снова на меня.

— Если берешь оружие в руки, Буланов, то не ссы пускать его в ход, — говорю я, глядя на бывшего друга сквозь сизое облачко дыма. — Сдохнуть захотел? Облегчить страдание? Не моими руками.

Я ухожу из его дома опустошенный и до краев наполненный бессильной злобой. Я не скажу Еве — сукин сын это прекрасно знает. Не смогу разрушить ее такой правдой.


— Наиль? — в глазах Лейлы плещется надежда, что в этот раз я пришел к ней, потому что соскучился. Ведь она ждет меня. Два года уже ждет, и нет возле нее никаких других мужиков. — Наиль…

Я молча вхожу внутрь, тяну ее на себя. Одной рукой хватаю за грудь, второй не слишком аккуратно сдираю лоскутки шелковой пижамы. Лейла стаскивает с меня пиджак, целует глубоко и томно стонет мне в рот. Мы не доходим до спальни — падаем на пол в гостиной, сплетаемся змеями. Она бесстыже раскидывает ноги, хватает меня за член и направляет в себя. Спешит, даже не дает нормально снять штаны. Выгибается, когда я начинаю ритмично в нее долбиться, выкрикивает то мое имя, то слова любви. Плачет и гортанно хрипит.

А я просто загоняю себя в нее, не чувствуя совершенно ничего.

Лейла бурно кончает, я следом. Вялый пресный оргазм.

Встаю, иду в ванну и привожу себя в порядок, а когда выхожу, то просто иду к двери.

— Останься до утра, Наиль! — Она хватает меня за руку, прижимается всем телом. Совершенно голая, горячая и до омерзения ненужная.

Брезгливо стряхиваю ее, лезу в портмоне и достаю несколько сотенных купюр «зелени». Оставляю на тумбочке.

— Купи себе что-нибудь.

Уже на лестничной клетке слышу глухой удар в дверь за моей спиной и истеричный визг: «Я не твоя шлюха, Садиров!»

Я трахаю ее регулярно: никаких нежностей, никаких разговоров и тем более взаимных походов дальше ее прихожей. Лейла может кричать и злиться сколько угодно, но она всегда готова для меня, прихожу ли я днем или посреди ночи. Она любит и надеется, а у меня к ней давно отгорело.

Лейла, женщина, которую я когда-то любил до безумия, теперь просто моя шлюха.

Глава тридцать пятая: Осень

— А у кого тут хвостики беличьи? — Люба улыбается, поправляет прическу Хабиби и переводит взгляд на меня. — Может, я с вами?

— Мы просто погуляем: в парк и обратно, — отвечаю мягко, но однозначно. — А ты лучше отдохни.

Любу привезли на следующий день после того, как Наиль меня «похитил», и я рада, что в этом огромном пустом доме в три этажа у нас с Хаби появилась еще одна родная душа. Люба уже давно не просто помощница и нянька, она еще и моя семья. Так, которой у меня не осталось после исчезновения Вероники. Годы не щадят никого, а Любе уже давно за шестьдесят, но выходка Наиля с нашим «похищением» ее заметно подкосила.

Сколько времени я уже здесь? Машинально достаю телефон, считаю дни. Пошла третья неделя, а кажется, будто я вечность пленница Замка Икс.

Мы выходим во двор и Хабиби счастливо пищит, когда из только что въехавшего «Гелендвагена» выходит Наиль, пытаясь удержать на руках верткого щенка. Дочка прыгает на месте от радости, и я невольно улыбаюсь следом. Наиль успевает сделать всего пару шагов, прежде, чем щенок все-таки вырывается из его рук и, смешно выставив язык, мчится к Хаби. Кажется, этот песочного цвета комок позитива — лабрадор. Уверена, самый породистый, какого только можно найти.

Пока дочка наслаждается своим счастьем и заливается смехом, мы с Наилем медленно идем друг к другу. Обычно, он приходит очень поздно, а уходит очень рано. Мы почти не разговариваем, а когда выпадает возможность обменяться парой слов, вся беседа сводится к дежурным фразам.

У меня своя комната, гардероб, забитый брендовыми шмотками, десяток шуб всех цветов радуги, украшения высшего класса — все новое, купленной после того, как я стала «гостьей» Садирова. Из нашего с Яном дома Наиль позволил забрать лишь Любу, кота и документы. А Люба, по моей просьбе, забрала медальон в форме полумесяца и теперь он снова у Хаби под подушкой.

Я — бессрочная гостья Садирова. Кажется, такое определение наиболее точно описывает ситуацию. Окружена заботой, деньгами и десятком охранников. Список мест, куда мы с Хаби можем выйти строго ограничен, и куда бы мы ни пошли, за нами всегда следуют два мордоворота а ля Люди в черном. Наиль сказал, что это ради нашей же безопасности и пока не закончится волокита с разводом и оформлением отцовства.

Это золотая клетка, но я рядом с дочерью и нет никаких намеков на то, что Наиль планирует нас разлучить. Я по-прежнему занимаюсь своим клубом и кафе, посещаю йогу и курсы фотографии. Но я вряд ли свободна.

— А если в следующий раз Хабиби попросит ручного тигра? — спрашиваю, когда мы сближаемся на расстояние, подходящее для разговора.

Наиль пожимает плечами, и мы оба знаем, что ради Хаби он вывернет мир наизнанку.

Пока дочка играет со щенком в догонялки, мы молча наблюдаем за ней и не стремимся поддержать разговор. Мы совсем не рядом, хоть при желании можем дотронуться друг до друга, но ни один из нас к этому не стремится.

— Мы в парк, — наконец, говорю я, потому что молчание становится просто невыносимым. Оно режет меня изнутри, подпитывает желание наплевать на все и упасть так низко, чтобы уже не бояться спросить Наиля, что происходит. — Пока погода хорошая.

Он бросает взгляд на часы.

— У меня есть время и я надеялся погулять с Хабиби…

«Без меня?» — спрашивает мой взгляд.

Но я молча вручаю Наилю рюкзачок с детскими принадлежностями.

Одернуть руку не успеваю: Наиль удерживает мои пальцы и меня штормит от противоречивых желаний. Хочется вырваться и, одновременно, еще немного потянуть время, простоя стоя вот так, впитывая кожей это подобие прикосновения.

— Не против, если я составлю вам компанию? — говорит он спокойно и немного настороженно.

Не буду ли я против? Это лишь дань уважения, легкое притворство, потому что мы оба знаем, что мое «против — не против» не играет никакой роли.

— Хабиби будет рада, — соглашаюсь я.