Она вышла из комнаты Клары, вошла в свою и заперлась в ней. Ее жертва отречения была отвергнута и ее бедное сердце, разбитое угрызениями и презрением, снова вернулось к любви; вспомнив о мучительных, но полных прелести днях, проведенных в Кронберге, она все забыла и находила еще прекрасной ту долю, которую оставила ей судьба. В этой комнате, где она была совсем одна, она громко разговаривала с отсутствующим, говорила ему, что она его любит, его одного. Как девочка своего любимого святого, так и она просила, чтобы он простил ей этот день, когда ее сердце поддалось иным чувствам, кроме нежности к нему. Она обещала ему и самой себе не допускать себя поддаваться посторонним мыслям и ради него быть бесчувственной эгоисткой.

II

В эти осенние дни, лист за листом, обнажался большой сад отеля Сюржер. Перед павильоном, где жил Эскье, почти вся зелень пожелтела и свернулась; но до двадцати тонов, начиная от темно-зеленого и кончая ярко-красным, переливалось на этой готовой осыпаться листве. Там, где аллеи огибали павильон, два куста пурпуровых азалий казались какими-то деревьями из феерии, рядом с обнаженными сиренями. Глубина сада осталась удивительно зеленой, так как там были большие деревья с твердой листвой: платаны, лавры, кедры, а около маленького бассейна друг против друга стояли столетняя бузина и фиговое дерево. В этом уголку, смежном с соседними садами, целый день светило солнышко, не защищенное заборами, и свежесть воды оживляла корни.

Так как октябрь был теплый, ясный, похожий на северное лето, то Клара почти каждый день приходила с книгой или с работой посидеть под бузиной и фиговым деревом, сплетавшимися друг с другом ветвями; она просиживала здесь целые часы, наслаждаясь уединением, вдали от любопытных взглядов окружающих.

Со времени своего возвращения, Жюли два или три раза приходила за ней; несмотря на все, она очень тревожилась о молодой девушке и была полна жалости к ней.

- Не хочешь ли ты выехать со мной, моя маленькая. Доктор настаивает на этом.

Клара отвечала «нет» таким полным ненависти голосом, что Жюли с грустью отказывалась убедить ее. «Она меня презирает, она меня ненавидит», подумала она. И, действительно, не отдавая себе в этом вполне ясного отчета, именно эти чувства испытывала молодая девушка в долгие часы уединения. С того утра, когда она застала любовников, в любовном экстазе проходящих по зале, в ней возникла мысль: «Морис принадлежит мне, и его украла у меня Жюли». Она страдала, она плакала; но тем не менее она сохранила надежду, почти тождественную с надеждой Мориса: «Настанет день, когда я возьму его обратно… да, настанет день… несомненно».

День! Какое дело молодости до времени? Разве в этом долгом-долгом будущем мало дней, чтобы все устроить? И вот годы прошли: они не устроили действительность согласно мечтам, они только приблизили час неминуемого кризиса, час, когда уже нельзя себе сказать: до завтра…

Но в этот наступивший час Клара увереннее, чем когда-либо, говорила себе: «Морис меня любит». Вернувшись из монастыря, она заметила нежное беспокойство и мрачную грусть молодого человека. Да и сам он не признался ли, что ее любит, в тот день, когда слушал мелодию Бетховена?

Когда она, несколько времени спустя, сказала ему: Де Рие хочет жениться на мне», она не сомневалась, что Морис ей ответит: «Нет!… Это я вас люблю! Это я буду вашим мужем». Но что-то сжало им губы: они не поверили друг другу своей тайны; когда они расстались, то казалось, что вся их общая надежда на будущее разметалась, как дым. И все-таки, в то время, как Морис странствовал по Германии, полный воспоминаний и страсти, Клара не падала духом: тот же знакомый голос нашептывал ей: «Он уехал… Он тебя покинул. Но он тебя любит и, несомненно, он вернется к тебе».

Только когда m-mе Сюржер уехала в свою очередь, когда Клара догадалась, что ее вызывал Морис, она в первый раз потеряла храбрость. Ее прямое и простое сердце не могло допустить страшной истины, что Морис, любя ее, мог желать иметь любовницу. Она сознавала себя побежденной; она испытала муки ревности.

Сколько раз мечтала она об этом путешествии с Морисом в далекую страну! Они были обвенчаны; они прощались в Париже с близкими, но ненужными им теперь людьми; она стремилась в его объятиях к будущему! Увы! Эту счастливую поездку с Морисом совершала другая. Другая свободно владела им вдали от любопытных взглядов. Она возненавидела Жюли за то, что та украла у нее это счастье; она стала презирать ее. Она не вполне ясно представляла себе, какого рода связь существовала между любовниками в Париже. Конечно, они виделись наедине, у них были ежедневные свидания; правильные выезды Жюли доказывали это. Но все-таки Жюли жила отдельно от Мориса; встречаясь в свете, они принимали вид равнодушных друг к другу людей. Но там они жили вместе, они открыто показывались под руку друг с другом, они спали под одной крышей!… И Жюли, замужняя женщина, соглашалась на это! Она осуждала ее со строгостью совести, которая никогда не грешила, которая не знает даже, как грешат.

Ах, эти еще дорогие воспоминания детской близости, застенчивые ласки, позволенные или взятые с бою, там, в вилле des Oeillets, как молодая девушка ценила теперь все это и как она сожалела об этом! «Если я и позволяла ему что-нибудь, - думала она, - то только потому, что я была уверена, что рано или поздно я буду его женой!…» Она никогда не будет его женой… Она прекрасно знала, что почти против воли, выйдя замуж за другого, она не найдет счастья; даже отдых, спокойствие совести, казались ей невозможными; как могла она с такими воспоминаниями соединиться не с Морисом, а с другим человеком?

- М-le Клара, г-н барон.

Шаги заскрипели на песке аллеи; сквозь обнаженные ветви сирени Клара Эскье увидала белый передник Мари. Теперь горничная стояла перед ней в ожидании приказаний. Клара размышляла. Нужно ли принять этого доброго, преданного молодого человека, которого она полюбила, но огорчала против желания?

- Куда вы его провели?

- В гостиную, барышня.

- Скажите, что я сейчас приду.

Затем, подумав, когда Мари удалялась, она сказала:

- Нет… Лучше попросите его сюда.

Она подумала, что окончательное и откровенное признание спокойнее и удобнее будет сделать в этом уединенном уголку, куда даже Жюли заходила редко. Еще несколько минут и Рие подошел. Он был бледен; его лоб был нахмурен, и когда молодая девушка попросила его сесть на соломенный стул подле нее, он не сразу овладел собою.

Он смотрел, как она наклонилась над своей канвой, как дрожали ее пальцы и быстро моргали ресницы. Эти слишком большие и слишком черные глаза, слишком белые зубы, слишком тонкая кожа, то бледная от волнения как листок камелии, то вспыхивающая, этот резкий контраст между прозрачной бледностью лица и черными локонами, худоба этих рук, пальцы которых были так слабы, что как будто готовы были хрустнуть как стеклянные палочки, - все говорило в молодой девушке о внутреннем волнении, о приближении минуты, когда душевное пламя прорвется наружу.

Видя ее такой изнуренной, им овладело такое горе, что он подумал: «Все легче перенести, чем ее горе… Пусть лучше я страдаю, чем видеть, что она страдает из-за меня… Из двух мук: страдать, теряя ее, и страдать, видя ее страдающей», - первая ему действительно казалась более сносной.

Они молчали от беспокойных, мучивших их мыслей. Присутствие де Рие ставило Клару лицом к лицу с проблемой, которую надо решить: брак, то есть прощанье с затаенной мечтой, отречение. Что делать? Пришло время решить. Эта необходимость показалась молодой девушке такой тяжелой, что, несмотря на усилие побороть себя, отчаяние отразилось на ее лице.

Рие схватил ее руки.

- Вы страдаете! Вы страдаете! Что с вами? Скажите мне.

Она сделала отрицательный жест головою, но ее бледные щеки, дрожащие губы, мертвенность взгляда, бессильно опущенные члены, - все выдавало ее душевную муку.

- Прошу вас, - умолял Рие, - ответьте мне! Скажите мне, что вы хотите, чтобы я сделал и я сделаю… Не оттого ли вам тяжело, что я здесь? Я так хотел бы, чтобы вы были счастливы! Я хотел бы быть только путеводителем в вашей жизни… Скажите, Клара… Поговорите со мной! Вы не-подружески относитесь ко мне…

Он склонился над нею. Она сидела откинувшись на спинку кресла, как полумертвая, и видя ее такою, в нем рассеивалась даже тень страстного чувства к ней; он относился к ней с безграничным обожанием, с безумной жалостью, с потребностью жертвовать собою, чтобы вернуть ее к жизни.

Он так же в эти минуты испытал муки распинаемого человека.

- Послушайте, Клара, - сказал он серьезно, как произносят желание, которое свяжет всю жизнь. - Я не знаю, страдаете ли вы оттого, что я здесь, или оттого, что другой далеко, но прошу вас, помните твердо, что я не хочу разбивать ваши даже самые неопределенные надежды. Все, что было решено между нами, все обещания, если вы не хотите их исполнить, то они не существуют, они идут не в счет… Вы свободны…

И по мере того, как он говорил, он с ужасом замечал, что его слова были приятны молодой девушке, что она действительно оживлялась. Она открыла глаза, она смотрела на него со спокойной нежностью, легкий румянец выступил на ее щеках… А между тем, ей стало стыдно принять эту жертву.

- Я исполню то, что я вам обещала, - прошептала она. - Если я медлила сказать вам об этом, то это потому, что я нездорова, вы видите… Но дайте мне время… время поправиться… Я ничего не забыла. Я исполню свое обещание.

Рие опустил голову.

- Вы ничего не обещали или, вернее, когда вы обещали, вы не знали самое себя, вы не знали, что вы… Я не хочу пользоваться случайностью, да я и не стою этого. Я делаю то, что я должен сделать.