Мой второй визит, как легко можно догадаться, был к самой «Голубой Герцогине», как я начинал называть Камиллу в моих сердечных монологах. Между сентиментальностью этого прелестного ребенка, в которой она призналась мне накануне, и практичным материализмом ее любовника было не больше разницы, чем между роскошным домом площади Делаборд и очень скромным третьим этажом очень скромной улицы де ла Барульер, в которой я звонил часа в два. Полинявшая окраска плохо оштукатуренного фасада гармонировала с убогим видом швейцарской, с леденящим холодом деревянной лестницы без ковра, ступеньки которой, не натиравшиеся уже несколько дней, накренились к стене. Вся эта ветхая постройка носила отпечаток жалкой посредственности, и визитные карточки, по-мещански прибитые к дверям, на которые я из любопытства взглянул, слишком ясно указывали на то, какого рода жильцы нашли здесь приют своему скромному существованию. Эти старинные улицы Сен-Жерменского предместья изобилуют такими домами, где самая высшая квартирная плата 2000 франков и которые служат последней пристанью, открытой всем обломкам скромной буржуазной добродетели. То вы встречаетесь на площадке со старым генералом в потертом сюртуке, орденская ленточка в петличке которого свидетельствует о сорокалетних ежедневных лишениях и дисциплине; то с учителем, направляющимся в свой класс с портфелем, набитым книгами и убивающийся за репетиторством, чтобы дать приданое своим дочерям и содержать больную мать; то с каким-нибудь пожилым священником, каким-нибудь бывшим судьей, лица которых носят следы жизни, всецело посвященной серьезным мыслям.

Было более чем естественно, что вдова покончившего с собой и разорившегося биржевого дельца решила скрыть свое общественное падение в одном из этих приличных для людей с стесненными средствами приютов, в которых я никогда не бываю, не испытывая грустного чувства. Не братья ли они мне до некоторой степени, эти обычные обитатели старомодных домиков? Как мне не глядеть с сочувствием на эти бедные жертвы социального строя - жертвы неисправимой доверчивости, заставлявшей их принимать всерьез официальные фразы этого подлого света, который никогда не уважал ничего, кроме денег, хорошо или дурно нажитых, - жертвы робкой чувствительности, мешавшей им насиловать, грубо вымогать счастье? Разве я не был и не буду до смерти сам жертвой избытка совестливости, пугливой дрожи, всегда охватывавшей меня перед действием? И я также слишком наивно верил лживым образцам шарлатанов искусства. Я останавливался перед воспроизведением из боязни умалить, профанировать мое внутреннее видение, отчаиваясь достичь его совершенства. Страстный поклонник славы, я избегал нечистых приемов рекламы, и прожил полжизни побежденным и неизвестным: побежденным - в силу своих лучших достоинств, неизвестным - благодаря благороднейшим чувствам. А Камилла, разве она не была мне сестрой но своей страдающей впечатлительности? Дорогая Камилла! В ту минуту, как я услышал звон колокольчика и звук приближавшихся шагов, все мои впечатления сводились к этой сентиментальной аналогии, еще более приводившей меня в умиление. В том факте, что актриса, уже ставшая знаменитостью, продолжает жить здесь, я хотел видеть доказательства того, что она не лгала мне, говоря накануне своей мирной жизни вдвоем с матерью, - явный признак полного отсутствия тщеславия, неоспоримое свидетельство ее гордости. Если она утратила невинность, то, по крайней мере, не продала себя за роскошь. Она отдалась из любви и восхищения. Увы, мне очень скоро пришлось узнать, что искушение пышным парижским щегольством, весьма естественное для молодого и изящного существа, пользовавшегося роскошью и утратившего ее, составляло один из элементов той нравственной драмы, которая происходила в ней.

Пока все эти мысли проносились в моей голове, отодвинулась задвижка у дверей и дверь открылась. Пожилая и очень просто одетая служанка, очевидно, служившая одной прислугой, дерзко смотрела на меня. После некоторой нерешительности она, наконец, сказала мне, что пойдет посмотреть, дома ли «господа», и ввела меня в маленькую гостиную. В ней было наставлено слишком много мебели для такой комнаты. Если бы я поднял чехлы, то увидел бы, что штоф обивки и позолота дерева свидетельствовали о прежней роскоши. Довольно хорошая вышивка покрывала одну из стен. Пришлось подогнуть низ ее, чтобы приноровить к размерам комнаты, до потолка которой я мог достать кончиком своей трости. Концертный рояль, большие бронзовые часы, слишком высокие канделябры, - все это когда-то украшало отель финансиста. Эти немые свидетели былой роскоши одним своим присутствием говорили о грустном разорении более красноречиво, чем то могли выразить слова. К тому же у меня почти не было времени на размышления о том, что мой бедный Клод в дурные минуты педантизма назвал бы психологией этой обстановки. Женщина лет сорока пяти входила в гостиную. Я с первого взгляда узнал в ней мать Камиллы. Г-жа Фавье походила на свою дочь, и эта торжественность состарившихся и подурневших черт была почти мучительна. Как-то грустно становится, когда встретишься лицом к лицу с призраком будущего молодой и изящной красавицы, которой восторгаешься, которую начинаешь любить! Тем не менее выражение взгляда матери и дочери было так различно, что сразу ослабляло сходство. Насколько голубые глаза Камиллы, то слишком ясные, то слишком темные, то слишком живые, то слишком томные, указывали на страстную мятежность души, на глубокие волнения, на внутреннее неравновесие, насколько кроткая и тихая лазурь глаз г-жи Фавье выражала пассивное спокойствие, безропотную и, несмотря на все, счастливую покорность. Да, эта вдова трагически окончившего биржевика была олицетворением внутреннего мира. Видя ее такой, какой видел я, несколько толстую, со здоровым румянцем на пухлых щеках и, если не щегольски, то во всяком случае прилично одетую в почти модное платье, нельзя было себе представить, во-первых, что эта женщина пережила драмы разорения и самоубийства, и во-вторых, что эта безупречная и спокойная благородная вдова - мать актрисы.

Все изменяется. Разве я сам имею вид художника старых традиций? А мои товарищи разве имеют его? А псевдоклубист, одетый, как модная картинка, каким является Жак Молан, разве больше походит на писак 1810 года или богему Анри Мюрже? Но зато, разве мы не живем в те времена, когда театральная пьеса, пользующаяся успехом, приносит в продолжение многих лет стоимость и доходы фермы в Босе, в этом плодороднейшем уголке Франции, когда портрет американца оплачивается по пятнадцати, двадцати и тридцати тысяч франков, когда сосьетер Французской Комедии получает содержание посланника, пока не уйдет в отставку, имея красненькую ленточку в петличке, когда актрисы, совершающие свое турнэ, принимаются в чужих странах, как королевы. Преграда предрассудков и принципов, отделявшая артистическую жизнь от светского общества, навсегда снесена. Этому прогрессисты и демократы радуются. Пример Жака, а также и то, что я читал, привели меня к убеждению, что в этом-то, наоборот, и кроется одно из печальнейших заблуждений нашего времени. Артист всегда выигрывает, когда на него смотрят, как на полупария. Его естественная склонность ко всякому блеску, неизбежная дань силе его воображения, тотчас превращаются в тщеславие, когда он становится жертвой внешней красоты обстановки, роскоши, похвал, особенно же элегантной женщины, так беспредельно льстящей его самолюбию, его чувствительности. А если он не поддается искушению, то впадает в другую крайность, не менее естественную для этой восприимчивой породы людей и не менее опасную, - в необузданную гордость и человеконенавистничество. Но я сам впадаю в присущий мне недостаток, в неопределенную и нескончаемую мечтательность. Вернемся к тому, что всегда останется верным исправительным средством всех пороков, умственных и других: к действительности. Итак, я сидел против почтенной г-жи Фавье в гостиной с мебелью, покрытой чехлами, со сконфуженным видом от этого разговора с глазу на глаз с матерью, когда я пришел к дочери. Вдова скоро ободрила меня своим мещанским и практичным разговором, так подходившим к ею лицу и ее происхождению. Позже я узнал, что она была дочерью мелкого северного коммерсанта, на которой романтический отец романтической Камиллы женился ради ее красоты, встретясь с ней во время одного из своих путешествий.

В ней была смесь фламандки и лавочницы. Она принимала такое участие в своей жизни, какое женщина, сидящая за выручкой, принимает в торговле. Я плохо передаю эту человеческую черту, которая так ясна мне и так часто встречается в людях, близко стоящих к народу: судьба их остается для них чуждой и безличной. В скромные дни своей молодости г-жа Фавье, вероятно, смотрела, говорила и чувствовала так же спокойно, как спокойно пережила период роскоши и новый, не менее невероятный фазис своей жизни, в котором она была увлечена вращающейся орбитой парижской звезды.

- Камилла сейчас придет, - сказал она мне. - Портниха примеряет ей корсаж… Бедная девочка не очень хорошо чувствует себя сегодня. Ремесло ее утомительное, и она уже нуждается в отдыхе. Напрасно мы не поехали на морские купания нынче. Вам знаком Ипорт? Это очень хорошенькое местечко, очень спокойное; мы уже свыклись с ним за эти шесть лет. Я люблю, уезжая из города, возвращаться на старые места. Люди вас хорошо принимают. Чувствуешь себя, как дома. Когда был жив мой дорогой муж, мы каждый год проводили два месяца в Швейцарии. Так уж было установлено. Мы уезжали пятнадцатого июля и возвращались пятнадцатого сентября. С тех пор я больше не была там. Это было бы для меня слишком грустным воспоминанием… Вы пришли поговорить с Камиллой насчет ее портрета?

- Она вам говорила об этом? Значит она не забыла этого? - спросил я.

- Конечно, нет, - отвечала мать, - и я была очень удивлена, когда она мне об этом сказала, и очень рада. Она мне сказала также, что вы принадлежите к Кружку Елисейских полей, к которому принадлежал мой муж. Он слился с Кружком Вандомской площади, я знаю. Я читала в газетах, что там теперь каждый год бывает выставка. Не хотите ли вы выставить там портрет Камиллы? Я думаю, что для вас это будет отлично, да и для нее не дурно. У нас там были друзья, с которыми мы будем изредка видеться, когда переберемся в наш старый квартал. Мы ждем того, когда Камилла подпишет окончательный контракт. Ей предложили заключить его с Французской Комедией.