Это воображаемое представленье не лишено было основания. В доме г-жи Дюкло де ла-Мар Жюли попала в новую среду религиозности, только более длительной, чем у себя в семье, но такой же непривлекательной, неразумной и несогревающей сердце. Она узнала религиозность сухих духовных конгрегаций, - холодных добрых дел; старые аристократические девственницы благодетельствовали небольшому кругу бедных, которые по-видимому, страдали больше от неизлечимой скуки, чем от действительной нищеты… И там, с сердцем, полным бесполезных сокровищ, Жюли де Кросс искала предмета, к которому можно было бы привязаться. Канонисса обращалась с ней как с бедной дворянкой: делала ей много наставлений, - но она не слышала от нее, ни одного нежного слова, не видела ни одной ласки. Эта ханжа, засохшая в своей благотворительности, любила на свете только одно существо, своего племянника, Антуана Сюржер, которого она воспитывала и следствием этого воспитания было то, что молодой человек вышел игроком и прожигателем жизни. Она платила его долги, но отказалась выдать ему на руки деньги до тех пор, пока он не женится, так как она надеялась, что таинство брака исправит его.

Жюли росла в этой скучной обстановке, среди старых дев, где никто не заботился об ее умственном развитии; только при помощи горничной, она научилась кое-как читать и писать. Один священник, еще не старый человек, посещавший дом, узнал об этом невежестве и настоял, чтоб девочку поместили в пансион.

Это был аббат Гюгэ, только что назначенный священником в общину сестер Редемптористок. Он поместил туда девочку в качестве ученицы.

Годы, проведенные в монастыре, где Жюли в первый раз жила в обществе своих сверстниц, были лучшими годами ее молодости. Сначала она была как-то опьянена этой непривычной независимостью, открывшейся ей в этом тихом убежище, но скоро привыкла и вполне сжилась с нею. Подруги и учительницы любили ее; но несмотря на все свои старания, она долго была посредственной ученицей. Она с таким недоверием относилась к ученью, что ни ее собственное желание, ни терпенье ее воспитательниц ничего не могли поделать. Решили отказаться от дальнейших попыток и она сама отказалась от них. Она признавалась с вполне искренним смирением, что она совсем глупа. О ней говорили:

- О, Жюли де Кросс!… Она немножко bеbеtе… но такая кроткая, такая скромная…

Жюли не обижалась на это прозвище. Она только страдала от ощущения какой-то пустоты, которой не умела объяснить себе. Иногда она задавала себе вопрос, заранее уверенная в том, что не сумеет на него ответить.

- Я счастлива, - говорила она себе, - чего же мне не достает?…

Она не знала этого. Но пустота ощущалась и начинала мучить. Она только тогда поняла, чего ей не доставало, когда случай дал ей это, когда она испытала, что такое чувство, и снова безвозвратно потеряла его.

Ей оставалось два года до окончания курса и ей, конечно, хотелось, чтоб ее полусчастье пансионерки длилось целую жизнь, - когда в монастырь Редемптористок вступила новая воспитательница старших классов, сестра Косима. Это была итальянка с юга, родившаяся в окрестностях Вьетри; у нее были, точно выгравированные, выразительные черты лица и красивая фигура ее соотечественниц. Нельзя было ее видеть и особенно слышать дивные звуки ее богатого, могучего, контральтового голоса, чтобы не почувствовать желания быть замеченной ею.

Со времени ее вступления в общину на улице Турин, здесь случилось странное явление, нередкое, впрочем, в этих уголках, отдаленных от житейской суеты: все ученицы воспылали страстью к сестре Косиме.

Она принимала это поклонение совершенно спокойно, как цветок теплые солнечные лучи. Она была добра со всеми и отличала только одну из своих учениц - Жюли де Кросс. Быть может, ее личное глубокое умственное развитие побуждало ее попробовать возделать эту нетронутую почву и посеять в ней добрые семена знания… Ей удалось это: мысль, воля, личность пустили корни в этой детской, непонимавшей себя душе. Жюли привязалась к ней всеми помыслами своей души; ее ум и сердце как бы расцвели: это было нечто схожее с сошествием языков на головы галилейских проповедников. Она узнала от этой прелестной, занимавшейся с нею женщины, она узнала, наконец, что значит понимать и что значит любить.

Увы! Это счастье скоро было прервано! В женских монастырях воспрещается слишком нежная, неразрывная дружба. В ней видят, и не без основания, ту форму человеческой любви, от которой монастырь ищет спасения в крепких стенах; и потом, без сомнения, те, которые не удостаиваются этих чистых ласк, завидуют счастливицам и интригуют против них. О дружбе сестры Косимы и Жюли де Кросс донесли кому следует и она была запрещена. Насколько могли, им мешали видеться, разговаривать; их нежность еще более обострилась от этого преследования. Так как ничто не могло помешать им любить друг друга и так как красота и чудный голос сестры Косимы скоро стали известны Парижу и привлекали в капеллу массу молодых людей, то решили удалить итальянку в одну из провинциальных общин. Она подчинилась и уехала, в последний раз прижав к своему сердцу огорченную девочку, которая говорила ей, рыдая:

- Когда вы будете далеко от меня, я умру.

Она не умерла, но долго страдала и сердце ее сделалось равнодушным к жизни. Этот аромат дружбы навсегда остался в ее душе. Жюли долго была больна, но даже и после болезни ее рана не вполне затянулась. Она жила так, погруженная в свое горе, мало говорила, мало имела подруг, охладела к занятиям, на которых и не настаивала особенно; ее по-прежнему все любили, все жалели, как вдруг тетка Дюкло де ла-Мар неожиданно вызвала ее к себе и объявила, что выдает ее замуж.

Ее выдают замуж! Эта новость поразила ее как громовой удар. Выдать ее замуж! Вырвать ее из этой спокойной, праздной жизни, в тишине которой сердце се теплилось тихо, подобно лампаде святилища; бросить ее в этот незнакомый мир, полный непонятного ей волнения, в этот мир, который не только не привлекал ее, но, наоборот, пугал. Этот страх дал ей силы сопротивляться. Она бросилась к ногам тетки; она умоляла оставить ее в монастыре. Она хотела быть монахиней. Но канонисса не тронулась ее мольбами. Отвращение к замужеству в молоденькой девушке ей нравилось, как доказательство ее невинности. Она решила, что Жюли подходящая партия для Антуана Сюржер, так как претендентом был именно Антуан Сюржер.

Его средства истощились, он устал от этой неопределенности в свои сорок с лишним лет и желание богатства и положения побудило его согласиться на брак. Два финансиста, его товарищи Жан Эскъе и Роберт Артуа, основали несколькими годами раньше банкирские дома, один в Париже, другой в Люксембурге. Эти учреждения процветали, но капиталы были слабы, приходилось довольствоваться небольшими операциями и скромной клиентурой. Директора мечтали расширить дело; они предложили Сюржеру место директора, если он вложит капитал. Г-жа де ла-Мар давала за Жюли роскошное приданое и его-то и решил пустить в оборот ее будущий муж.

Конечно, бедная Жюли не в силах была бороться против воли канониссы и ее родных, приехавших в Париж с исключительною целью уговорить ее выйти замуж. Но все-таки прежде чем дать свое согласие, она написала сестре Косиме, спрашивая ее: «Что я должна сделать?»

Из своего далекого заключения итальянка ответила ей:

«Дитя мое, для нас, слабых женщин, есть только две большие дороги, ведущие к будущему: одна - замужество, другая - монастырская жизнь. Все остальные пути скользки. Мне кажется, что я вас хорошо знаю: вы не рождены для монастырской жизни. Если вы чувствуете себя способной полюбить вашего мужа, не сразу, конечно, а позднее, когда вы его хорошо узнаете, то выходите замуж».

Жюли искренно спрашивала самое себя:

Способна ли она полюбить человека, утомленного жизнью, но элегантного, предупредительного, даже любезного, которого представили ей и который с этих пор аккуратно, каждый день навещал ее у тетки и приносил ей дорогие цветы?… Увы!… Как ответить на этот вопрос? Она не могла даже представить себе всего значения слова «любить» по отношению к этому, чужому ей человеку, одно присутствие которого смущало ее до того, что слова не шли с ее уст. А у него под внешностью вивера билось сильное, беспокойное, но притупившееся от всевозможных приключений сердце. Конечно, он предпочел бы, для завоевания своего будущего положения в свете, иную спутницу, более оживленную и пылкую, но Жюли была красива, изящна, к тому же он не сомневался ни минуты, что она влюблена в него. Разве еще вчера он не нравился стольким женщинам?

Свадьба свершилась с большой помпой в капелле на улице Турин, «слишком маленькой для того, чтобы вместить всех приглашенных», как говорилось в газетах. Все дворянство Берри присутствовало на бракосочетании, представляя для парижан, друзей или родственников Антуана Сюржер интересную картину типов и провинциальных туалетов. Затем Антуан повез свою жену в Ville d’Avray на дачу, нанятую на медовый месяц.

Довольно было событий первого же дня, чтобы навсегда разъединить супругов. Жюли испытала почти такое же ощущение, какое испытывали прежние пленницы, когда их хватали варвары и, перекинув через седло, увозили галопом. Едва они остались вдвоем, как муж показал себя властелином над нею… То, что Жюли испытывала тогда, было не столько удивление, не столько страдание, сколько ужас к этому насилию, которого она не поняла как следует даже и после свершившегося факта. Результат был настолько силен, что каждая ласка мужа заставляла ее чуть не падать в обморок.

Антуан Сюржер, тщеславие которого, как покорителя женских сердец, было оскорблено, опомнился, старался исправить свою ошибку и нежным, упорным ухаживанием загладить свою грубость. Но дело было непоправимо. Он не мог даже сделать своей жене никакого упрека, потому что, в сущности, она была покорна ему, и кончил тем, что скоро от нее отвернулся.