А Млада сказала:

— Эта кошка — я. На запад Дарёне дороги больше нет, её дом теперь в Белых горах. В чём бы ты ни провинилась перед ней, обиды она на тебя не держит, за свои слова я ручаюсь. Печалится о тебе, гадает, жива ты или мертва… Но вот что я тебе скажу: лучше ей считать тебя мёртвой, потому что участь твоя незавидна. Вижу, ты совсем недавно стала Марушиным псом, и человеческого в тебе ещё много. Но пройдёт некоторое время, и ты изменишься. Маруша тебя изменит. Она вытеснит из твоей души всё светлое, а с тем, чем ты станешь, Дарёне лучше не встречаться. Это будешь уже не ты.

Это прозвучало уже не сурово, скорее спокойно и мягко, но печально. Не вытерпев, Ждана задала вопрос, который жёг её калёным железом:

— Млада!.. Не о моей ли дочери ты говоришь?!

Глаза женщины-кошки отозвались тёплыми лучиками утвердительной улыбки в своих уголках.

— О ней. Она сейчас у княгини Лесияры, с нею всё благополучно.

Эта светлая новость согрела сердце Жданы, вытопив из него, окаменевшего от боли и невзгод, слёзы. Придавленная непомерно огромной радостью, она бессловесно улыбалась, позволяя солёным каплям катиться по щекам непрерывным потоком. Тяжесть тем временем исчезла с её колен: Цветанку всё сказанное Младой подняло на ноги. Стояла она шатко, с высветленными бессильным негодованием глазами, а её клыки виднелись из-под нервно подрагивавшей губы.

— Ну уж нет… Брешешь ты всё, — прошипела она с болью в осипшем голосе. — Не верю тебе! Я знаю, кто я… И собою останусь! И Дарёнку увидеть ты мне не запретишь…

— В Белые горы тебя просто не пропустят, дурашка, — беззлобно, терпеливо повторила Млада. — Пограничная дружина не дремлет. Бессмысленно даже пытаться туда сунуться, если только не хочешь расстаться с жизнью.

— А зачем она мне, такая жизнь-то? — Цветанка скрипуче застонала, на её шее набухли от натуги все жилы, и из горла вырвался сдавленный, страдальческий вой.

Этот вой напугал лошадь, да так, что она ускакала в чащу, задрав хвост и дико вращая глазами. Млада едва сумела поймать, успокоить и привести животное обратно. Сквозь густой и хмельной покров счастья, окутавший Ждану от вестей о дочери, пробралась ледяная когтистая лапа тревоги и боли. Ведь Марушина тень была брошена и на её сына. «Проклятая Северга… Неужели эта васильковоглазая бесшабашная воровка со временем превратится в такую же бессердечную тварь?» — подумалось ей. Как бы то ни было, пока Маруша ещё не успела исказить и искалечить суть девушки, и она была достойна человеческого отношения.

— Млада, ну, давай возьмём её с собой, — вступилась княгиня Воронецкая за Цветанку. — Ведь можно же хотя бы для неё сделать исключение? Если хочешь, ответ за это держать буду я, а ты — как бы ни при чём.

Млада горько качнула головой.

— Нет, государыня, ни при чём я быть не смогу. Под вторую провинность я подставляться не желаю… Не ради себя — ради невесты, которая меня ждёт. Хватило с меня и того раза — после твоего похищения с водопада. Да, ты кое-чего не знаешь, но не будем сейчас об этом. На нарушение своего служебного долга я не пойду, даже не проси. А состоит он в том, что я обязана убить любого Марушиного пса при его попытке пересечь границу. Тебя как княжескую особу, ежели ты имеешь какое-либо дело к Лесияре, я обязана сопроводить, что я и сделаю. Возможно, тебя задержат на заставе и допросят. А эту девчонку, — Млада кивнула в сторону Цветанки, затравленным волчонком смотревшую на них, — на месте, безо всякого суда и следствия и с чистой совестью уничтожит кто-нибудь из пограничного отряда Радимиры, если этого не сделаю я. И это случится прежде, чем ты успеешь открыть рот и объяснить, почему для неё должно быть сделано исключение.

— Возьми меня в плен, — раздался усталый хриплый голос Цветанки. — Пленного не убьют сразу. Мне только Дарёнку увидеть, а там — пускай делают что хотят, мне уже всё равно, что со мною станет. Ежели то, что ты говоришь, правда, и я превращусь в чудовище… Может, мне и в самом деле лучше умереть сейчас.

— Ты говоришь искренне, — задумчиво промолвила Млада. — Я бы выполнила твою просьбу, вот только в чём твоя ценность как пленницы? Какие сведения ты можешь сообщить? Ты знаешь что-нибудь о том, что затевают Марушины псы? И затевают ли вообще?

— Ни про какие затеи я ничего не знаю, — сокрушённо вздохнула Цветанка. — Я ж совсем недавно оборотнем стала… Из своих знакома только с Серебрицей. А она — одиночка, изгой.

— Ну, вот видишь… — развела руками Млада. — Много ли проку мне брать тебя в плен? Хоть и жаль мне тебя, но устроить тебе встречу с Дарёнкой я не смогу, уж прости. Лучше ей не видеть, что с тобой стало.

— Погоди, Млада, — не унималась Ждана, до щемящей тоски проникшаяся состраданием к синеглазой воровке. — Псы и правда что-то затевают. Они забрали с собой моего мужа, князя Вранокрыла… Только вот не знаю, зачем он им понадобился. Может, это сгодится для Цветанки?

— Сгодилось бы, если бы она знала и остальное — для чего псы его забрали, — возразила Млада, нахмурившись. — Нет, Ждана, отдать ей свои сведения у тебя не получится. Ежели ей при этом неизвестно, что там её сородичи готовят, сразу понятно, что мы всё это подстроили, дабы доказать её полезность, а на самом деле ей рассказать-то и нечего.

— Хватит! Надоело вас слушать! Сама решу, что мне делать. — Цветанка откашляла и сплюнула тёмный кровавый сгусток, утёрла губы шапкой. — Что ж, кошка, можешь занять моё место на козлах.

Она развернулась и нетвёрдо зашагала прочь, время от времени пошатываясь и оступаясь. Ждана попыталась было её остановить, но наткнулась на ожесточённый оскал оборотня и невольно отпрянула. Солнце скрылось, лес помрачнел и погрузился в вековую туманную печаль, а Ждана повернулась к женщине-кошке и с болью промолвила:

— Нехорошо выходит, Млада… Ведь она хочет только попросить прощения! Неужели нельзя ей это позволить?

— Я, быть может, и позволила бы, но Радимира без колебаний отдаст приказ её убить, даже разбираться не станет. — Млада поправила повязку на лице и натужно кашлянула. — Да и не нужно, честно говоря, чтобы Дарёна её видела. Ни к чему это, только душу ей травить. Всё равно Дарёне нет пути на запад, а этой девчонке — на восток. Она стала Марушиным псом, ничего с этим уже не поделать, и единственная её дорога лежит в Марушино царство. Ладно… И правда, довольно разговоров. Что-то дышать совсем тяжко стало… Хмарь всю грудь забила. — Млада прикрыла на миг глаза, устало пошатнувшись. — Давай-ка, веди меня к своему горшку с отваром. Полагаюсь на тебя, ибо чутья уже нет. Запахов совсем не чувствую.

Они двинулись по следам копыт, а лошадь, боясь оставаться одна в лесу, поплелась за ними — даже поводьев не требовалось. Обеим было трудно идти: Младе — из-за чувствительности к хмари, а Ждане — от невидимой тяжести, давившей ей на плечи при горьких мыслях о Цветанке. Некстати подкралась иссушающая усталость и вытянула все силы из ног, заставляя их подгибаться и поскальзываться. Глаза и лоб горели сухим жаром, а в спину дышал холодный призрачный шепоток. Большим красным рубцом на сердце пылала царапина от когтя Северги — Марушины врата в душу Яра, которые уже нельзя было закрыть… Или всё-таки можно?

— Что тебя занесло в воронецкие земли? — спросила она женщину-кошку, шагавшую рядом тяжеловатой, утомлённой поступью.

— Дела службы, — коротко и глухо отозвалась та. Полы её тёмного плаща угрюмо покачивались, цепляясь за кусты. — Большего не могу сказать. А вот тебе придётся ответить поподробнее о своей цели… Для чего направляешься в Белые горы?

— Мне нечего скрывать, — сказала Ждана. — Я воспользовалась отсутствием мужа и сбежала от него. Верного возницы, который помог бы мне доехать куда нужно и не сдал бы князю, у меня не нашлось, но волей случая подвернулась Цветанка… Я хочу попросить у княгини Лесияры убежища в Белых горах для себя и сыновей. Но я даже не думала и не гадала, что Дарёнка уже там… Обрадовала ты меня этой вестью, Млада. Словами не выразить, насколько.

— Да, с нами она теперь, и в западных землях ей делать больше нечего, — проговорила Млада. — Кстати, раз уж речь о ней зашла… Прошу у тебя её руки. Так сложилось, что она — моя суженая. И ежели б не наша с тобой встреча, а потом расставание — такое, каким оно вышло, кто знает, как всё получилось бы… И родилась бы Дарёнка вообще. Всё случилось так, как суждено было случиться. Даже эта ошибка была прописана на страницах нашей жизни.

Ноги Жданы сами споткнулись… Благо, Млада подхватила под руку и не дала упасть, поблёскивая смеющимся взглядом.

— Не бойся, Дарёнку я не обижу… Я люблю её очень.

Остановившись, Ждана уткнулась лбом в плечо Млады. Она испытывала что угодно, только не страх за дочь. Счастье выглянуло наконец из-за дерева, пахнущее полевыми травами и цветами, синеглазое и тёплое, потёрлось пушистым боком о сердце и заставило её расплакаться — счастье, которого не было у неё самой. Слёзы хлынули неукротимо, но улыбка проглядывала сквозь них, как солнце сквозь тучи во время дождя.

— Идём, идём. — Рука Млады ласково подтолкнула её. — Потом ответишь. След не потеряй.

Когда они добрались-таки до колымаги на лесной дороге, у Жданы уже невыносимо гудели ноги и болела поясница. Радятко, не находивший себе места и расхаживавший вокруг повозки, встрепенулся и хотел броситься к матери, но, завидев незнакомую фигуру в плаще, остановился. Мал был не так сдержан в проявлении чувств: он выскочил из повозки, подбежал к Ждане и едва не сбил её с ног, обняв с размаху.

— Всё хорошо, мои родные, — с тихим смешком приговаривала она, ероша и целуя русую голову среднего сына и улыбаясь старшему.

— А где Заяц? А Северга? — взволнованно спрашивал Мал. — Зачем она тебя увезла?

— Дальше мы поедем без них, — ответила Ждана. — Северге сейчас… гм, немного не до нас. А Заяц… — Из груди княгини Воронецкой вырвался грустный вздох. — Она ушла. В Белые горы ей нельзя.