Пока муж разговаривал с полицейскими, Дебора подрылась на второй этаж и вошла в комнату, предрекавшую ей быстрое переселение в мир иной. Комната действительно была пуста. На полу разбросанные CD-диски и фантики от конфет «Милки-Уэй». Шкаф открыт. Внутри, конечно же, полный кавардак. Кровать не заправлена…

Дебора присмотрелась к кровати и тут же поняла, чем ее так насторожила последняя записка. Об этом свидетельствовал и слабый запах. Маленький мерзавец оставил кучу на ее простынях, купленных в лучших магазинах — 406.80 за дюжину.

Если бы в тот момент перед ней появилась одна из Сиреневых Дам, Дебора запихала бы эту обгаженную простыню прямо в ее беззубый рот. А уж с Белобрысой Проблемой разобралась бы без этих новомодных взглядов на воспитание детей. И пусть ее посадят в тюрьму, она, Дебора Периш, готова рискнуть.

— Мамочка, — в приоткрытую дверь заглянул младший сын Питер, — его посадят в тюрьму?

— Нет, золотко. Не думаю, что нам так повезет. Ты уже собрался в школу?

— Еще рано, мама.

— Тогда идите с Тейлором на кухню и поешьте.

Питер тихонько закрыл дверь.

«Господи, за что ты меня так наказуешь? — истекая бессильными слезами, Дебора Периш срывала с кровати изгаженные простыни. — Почему из миллиона детей на этой планете мне попалось такое чудовище? Как же я его ненавижу!»

Бог молчал. К ненависти Он относился очень подозрительно.

* * *

Ах, этот Олежек! Валентина Ивановна отлично помнила тот день, когда он впервые появился в парикмахерской и сел в ее кресло. Обычно она никогда не смотрела в лица клиентам. Вернее, смотрела, но пропускала мимо своего пристального внимания, как пропускают посторонние звуки. Перед ней представали лишь макушки, покрытые шевелюрой с различной степенью сальности. Макушка же, появившаяся перед ней в то утро, красноречиво говорила: «Я зашла сюда только потому, что более дорогие и приличные салоны еще закрыты, а мой хозяин очень торопится. К вашему сведению, дорогуша, хозяин предпочитает косметическую линию «Нивея». Для мужчин, разумеется. Надо полагать, ждать чуда от вашего заведения не приходится, посему просто подровняйте». Валентина Ивановна перевела взгляд с макушки на лицо ее обладателя, отраженное в зеркале. «Я чертовски молод, здоров, обаятелен, без особых материальных проблем и готов прыгать на все, что шевелится», — будто заявлял этот обладатель, улыбаясь ей из Зазеркалья. «Кобель!» — внутренне фыркнула Валентина Ивановна и, поджав губы, с еле сдерживаемой неприязнью поинтересовалась:

— Как стричься будем?

— Всецело отдаюсь в ваши опытные руки.

«Как же, отдаешься ты», — на мгновение закатив глаза, подумала Валентина, преисполнившись жалостью сразу ко всем женщинам, которые встречают такого типа на своем безоблачном пути.

— Мужчина, я не знаю, чего вам надо. Говорите, как стричь, — чуть повысив голос, потребовала она ясности в вопросе. Эти две фразы, сказанные противным голосом бакалейной продавщицы времен расцвета застоя, всегда приводили не понравившегося Валентине клиента в замешательство и смятение, на что она сильно рассчитывала. (Но пасаран, дорогие женщины!) Но, вопреки ожиданиям, клиент нисколько не смутился и сказал:

— Ну, тогда налысо, если вы в затруднении. Под ноль.

— Вы… чего это? — смутилась она сама. — Как налысо? Совсем, что ли?

— А чего тут мудрить? Скоро лето. Голове легче.

На дворе еще стоял январь, и возникшая в ее воображении лысая макушка вызвала у нее безотчетную и мгновенную жалость.

Валентина Ивановна взяла в руки профессиональное оружие и подступила к макушке, вопившей во все свое красноречивое горло: «Нет, нет! Я хочу «Нивею»! Хочу витаминный бальзам! Не смей подходить ко мне с этой жуткой штукой!».

— Так что, стричь, что ли? — еще раз переспросила Валентина Ивановна, жужжа машинкой.

— Стригите! — решительно осклабился необычный клиент, завернутый в нейлоновую накидку.

— Ну, как хотите, — вздохнула Валентина и принялась за работу.

Спустя несколько минут макушка осыпалась на пол блондинистым дождем. Из-под машинки выходила неприкаянная, лысая голова. Валентина невольно почувствовала угрызения совести.

Девчонки, хоть и занятые своими клиентами, с интересом следили за развитием событий. Несчастная Валентина уже предвидела обстоятельные разговоры у себя за спиной. Не то чтобы она не ладила с другими парикмахершами, просто возраст провел между нею и ними невидимую грань. Она давным-давно смирилась с тем, что клиенты пропускали свою очередь в ее кресло, чтобы сесть к молоденькой Людочке или к ловкой Лариске. Обычно ей доставались непоседливые дети или пузатые пенсионеры, вечно встревавшие со своими советами или забавлявшие ее разговорами о международном положении. Но теперь она была бы рада такому пенсионеру, а не этому молодчику, у которого на уме неизвестно что.

Спустя десять минут молодчик стал походить на зэка, только что получившего пятнадцать лет колонии строгого режима. Валентина дрожащей рукой смахивала волосинки с его прекрасной голой шеи.

— Пойдет так? — робко спросила она.

— Трудно сказать, — ответил он, поглаживая рукой голову, чем привел Валентину в состояние, которое можно было бы охарактеризовать как готовность к обороне. Она мгновенно составила в уме гневную тираду, и, если клиент вздумает кочевряжиться, можно будет призвать в свидетели девчонок. Приходят тут всякие, хотят сами не знают чего, а потом еще и недовольны!

— Пройдите к кассе! — потребовала она, чтобы пресечь всякое сопротивление.

— Могу я узнать, как вас зовут? — вполголоса спросил он, снова коварно улыбаясь.

«Жалобную книгу попросит, гад! — охнула Валентина. — Нет, не попросит. Пойдет прямо к заведующей».

Секундная прикидка показала, что в новом салоне, в который планировалось преобразовать парикмахерскую к осени, работы ей уже не будет. На ее место возьмут какую-нибудь Верочку или Машеньку прямо из училища. А она окажется в очереди на бирже труда.

— Валя меня зовут, — голосом почти безработной ответила она.

— Валя, вы не будете возражать, если я наведаюсь к вам еще как-нибудь? — поинтересовался этот образец мужской коварности и непредсказуемости.

В каких-то несколько секунд потеряв работу и снова ее обретя, Валя растерянно пожала плечами, позабыв о своем праведном гневе.

— Ну, заходите.

— Сегодня, если не возражаете.

— Зачем? — насторожилась Валентина, так как была далека от уверенности, что прическа клиента изменится в ближайшие несколько часов, и покосилась на девчонок, лица которых уже кривились в многозначительных улыбках. Если бы было можно, она выпроводила бы его без денег. И без этих дурацких разговоров.

— Так вы не возражаете? — не унимался клиент.

Валентина покраснела, передвинула на столике перед зеркалом расчески и ножницы, беспомощно оглянулась и пискнула:

— Кто следующий? Проходите!

— Так как? — лысому, судя по всему, было плевать на то, что он ставил ее в неловкое положение.

— Мужчина, не мешайте работать, — разозлилась она и моментально скрылась в подсобке.

Минут через пять приковыляла уборщица тетя Зина и прошептала, лукаво улыбаясь:

— Ушел. Можешь выходить.

— Так я, это… салфетки мне чистые нужны были. Салфетки… — в ужасе оправдывалась Валентина, понимая, что уже стала объектом для обсуждения.

— А, салфетки, — понимающе кивнула тетя Зина. — Ну, тогда ладно.

Однако зря Валентина надеялась, что обезображенный ею парень больше не явится. Он появился в тот же вечер и повез ее куда-то. Вначале ей казалось, что села она в его машину только затем, чтобы его не увидели девчонки, шедшие следом. Но, облапанная и обцелованная за первым же поворотом, забыла обо всем на свете. С тех пор все и началось.

«И что он во мне нашел?» — задавала она себе вопрос, как тот булгаковский Шарик, стоя у зеркала и рассматривая свои немолодые щечки. Если уж говорить начистоту, польститься было не на что. Обычная баба, с грузом обычных проблем, со смертельной усталостью по вечерам, с ленотцой по утрам и слабостью к сладкому-мучному. Но именно из-за этого в ней говорила гордость. Олежек вполне мог бы предпочесть ей ту же Лариску с наглыми глазками. А он выбрал ее.

Этот вопрос и обсуждался со всех сторон Валентиной и Татьяной за закрытой дверью кухни.

Валентина дошла до одного из самых пикантных моментов последних дней, когда дверь отворилась и на кухне появился Колька, с некоторых пор чувствовавший себя неуклюже и скрывавший эту неуклюжесть лобовой атакой.

— В этом доме вообще-то меня кормить собираются? — спросил он, бесцеремонно прерывая упоительное сравнение достоинств Олежека с недостатками бывшего мужа Захарова.

На самом деле ему хотелось не столько есть, сколько полюбоваться выражением лиц Татьяны Алексеевны и матери. Застигнутые врасплох, они обе неловко замолчали, причем Танька подавилась дымом своей сигареты, а мать, покрасневшая от переживаний рассказываемого, принялась переставлять на столе кофейные чашки.

— Мог бы не врываться так, — недовольно заметила Валентина Ивановна. — Ты что, ничего не ел?

— Когда я мог? Вы же засели тут с самого вечера.

— Мог бы и потерпеть, — откашлявшись, подала голос Татьяна Алексеевна, горящий взор которой свидетельствовал о том, что он прервал их на самом интересном месте.

— Здрасте, Татьяна Алексеевна, — издевательски поклонился он. — Что-то вас у нас давно видно не было. Заходили бы почаще.

— Николай, прекрати счас же! — шикнула на него мать, вытаскивая из холодильника кастрюли. — Тебе чего греть? Котлеты? Или курицу?

— Да я уж как-нибудь кефирчиком обойдусь. Не хочу утруждать милых дам и отрывать их от обсуждения моего будущего отчима.

Татьяна, пытавшаяся отхлебнуть остывший кофе, поперхнулась, а мать чуть не выронила кастрюли.